Нет, я не хочу примазываться или спекулировать знакомством с Андреем Александровичем Мироновым, но факт случайной встречи остается фактом. Хотя доведись каждому из фигурантов моего повествования встретиться с ним спустя хотя бы полгода, он бы никого из нас не узнал, ручаюсь. И правильно бы сделал: ведь мы всего лишь благодарная публика — там, на далеком юрмальском белом песочке, как в первых рядах партера...
Незабываемая для меня встреча с актером произошла в Юрмале в поселочке Яункемери летом в конце июня 197… — из вредности не скажу, какого года. Тем летом я отдыхала под Ригой с двумя своими подружками Маринками, а подстроила нам эту встречу, мама одной из Маринок “тазовская агентка” (агент информационного агентства ТАСС) Тамара Александровна, в просторечии Тамарсан: она всегда оказывалась в нужное время в нужном месте.
Начало отдыха в Юрмале не предвещало ничего интересного, хотя стояла страшная июньская жара, но был ещё совсем не сезон. Признаться, нас уже тошнило от каждодневного обязательного пляжа, от покера и кулуарных бесед с “тазовскими” старичками и старушками.
Но — настал день. Тамарсан остановилась посреди пляжа, как вкопанная, с глазами, как у бешеной селедки, и промолвила: “Вот и Он!”. Поначалу я не могла понять, кто же это — Он? На пути у нас стоял удивительно неспортивный, довольно плохо сложенный, какой-то, я бы даже сказала, бесформенный мужчина лет под сорок. Он был в несуразных длинноватых темных плавках (я еще не знала, что это последний писк американской моды), с пробивающимся брюшком, с листком подорожника на носу и в зеркальных очках. Картину довершали то ли мокрые, то ли сальные ржаво-соломенные волосы. На спине его красовались шрамы от операций и какие-то жировые шишки. Как потом по секрету Тамарсан узнала от его мамы, — это были последствия неправильного обмена веществ. Мне, 20-летней девчонке, он показался не то, чтобы старым, а просто потасканным, усталым мужчиной в возрасте. Короче, не моей “весовой категории”. Он не вписывался в мое тогдашнее представление о знаменитостях. Вдруг со скамеечки поодаль раздался почему-то знакомый голос: “Тамарсан, что ж Вы своих не замечаете?.. подходите, поболтаем, которая ваша дочка?.. ах, вот эта, похожа, располагайтесь”. На скамеечке восседали дама в сарафане и мужчина, читающий газету, причем казалось, что он как бы обернулся в нее со всех сторон, скрылся от посторонних глаз.
Оказалось, что это родители — Мария Миронова и Александр Менакер. Дальше последовало: “Андрюша, поздоровайся с девочками, — это дочки Тамарсана, ты её не помнишь, а мы с ней иногда здесь разговариваем. Где Лариса? А вон она, вся в себе. Лариса, скажи ему, чтоб он не лез в воду и надел что-нибудь на голову. Вы знаете, мы в этом году не одни, мы с Ларисой, по-семейному, а в Булдури, говорят, Градова с дочкой отдыхает. Ой, я так переживаю, такая пикантная ситуация, но Вы, как мать, меня поймете. Нет, а что такого я говорю, ведь это жизнь, я надеюсь это строго между нами...” И понеслось…
Тут человек, который стоял у нас на пути, и которого назвали Андрюша, слегка повернул голову, тем движением, как только он один умеет, улыбнулся своей лучезарной, но грустной улыбкой и перед нами сразу же предстал знакомый с детства актер Андрей Миронов. Он вдруг как-то помолодел, и фигура его подтянулась. Теперь мы, девчонки, застыли, как парализованные, с разинутыми от удивления ртами. Пауза затянулась. Андрей хихикнул, сказал что-то типа “мое почтение” или “с вашего позволения”, приподнял в шляпном жесте руку и отошел в сторону, ближе к морю. Когда мы очнулись, то увидели, что по пустому пляжу гордо дефилирует стройная невысокая женщина в бирюзовой чалме из полотенца и такого же цвета махровом длиннющем халате. Она при ближайшем рассмотрении оказалась актрисой Ларисой Голубкиной. Похоже, что Лариса входила в новую роль — вот только в сценическую или в роль жены Миронова, я не знаю.
О своем кумире с детских лет, Шурочке Азаровой из “Гусарской баллады”, я много знала от своей одноклассницы Ленки Боровиковой, дальней родственницы Голубкиной. Но мы не общались с Ленкой почти четыре года, поэтому для меня было полной неожиданностью видеть Голубкину рядом с Мироновым. Собственно, рядом друг с другом я их никогда и не видела, во всяком случае на пляже. Он был сам по себе, она сама по себе, — такие разные! Мне даже никогда не удавалось перехватить момент, как они обмениваются взглядами, настолько были закамуфлированы их чувства. Лариса всегда была “вся в себе” и “вся из себя”: гордая, неприступная, надменная, серьезная, — принимала солнечные ванны, всегда ходила в этой бирюзовой униформе Нефертити. Она не нисходила до общения с немногочисленной пляжной публикой, а нас, девчонок, вообще не замечала и даже не считала нужным отвечать на наши робкие приветствия. Самое смешное, что мне казалось — настоящая актриса, звезда, так и должна себя вести.
Мария Миронова, наоборот, всегда нас приветствовала, охотно общалась в пределах разумного, каким-то образом узнала нас поименно, что нам очень льстило. Она вообще вела себя, как человек небезразличный ни к кому — ей все были интересны. Единственным условием общения было — никогда никого из них не фотографировать. У нас был с собой фотоаппарат, и большое желание запечатлеть известное актерское семейство. Маринкин кузен попытался сфотографировать ее на фоне Андрея Миронова, но по иронии судьбы, на слайде изображены мы все трое на фоне Мироновской спины и Голубкинской чалмы. Доказать, кто есть где, трудно. Да мы никогда и не пытались, считая, что не имеем права вторгаться в чужую жизнь.
Общаться с Андреем было легко: он не выстраивал защиты ни перед нами, ни перед благодарной, редкой пляжной публикой, хотя тесным общение это не назовешь. Он всегда называл нас Оля-Оля и Марина, хотя мы ходили строем Марина-Оля-Марина, и всегда интересовался — теплая ли водичка в море. На что одна Маринка, никогда не страдавшая от скромности, отвечала, что водичка мировая, “аккурат” 17 градусов. Пару раз Андрей заходил в воду и начинал смешно отфыркиваться и отплевываться, но плавать в Рижском заливе было невозможно, там же мелко, да ему и не разрешали после операции.
Редкие разговоры у нас с Андреем были о погоде и о природе. Робели и благоговели перед ним мы только в первый день. А когда услышали: “Андрюша, не ходи в воду простудишься! Лариса, скажи ему, он же твой муж”, “Мама, я не маленький!”, “Да, он мой муж, а не ребенок!”, — то почувствовали себя гораздо свободнее. Перед нами предстал обычный человек, взрослый ребенок, великовозрастный маменькин сынок в клещах двух женщин, которые никак не могут его поделить. За эти три-четыре дня, что мы виделись с Мироновыми на пляже, сцены, разыгрываемые всеми участниками, не менялись и роли были четко распределены. Главная роль всегда была за Марией Мироновой, Менакер — либо суфлер, либо сторонний наблюдатель, Голубкина напоминала статистку, а Андрюша — для меня Андрей Александрович — мастерски разыгрывал эпизоды. Вероятно, трудно и неловко актерам появляться перед публикой без грима, в цивильной обстановке, в пляжной одежде, поэтому все действующие лица держались немного натянуто. С одной стороны Мироновым хотелось уединения, отдыха, а с другой было скучно, так как развлечений, кроме пляжа, никаких: “Тихая семейная жизнь. Ужас!” (“Соломенная шляпка”).
Мне же все время хотелось подсмотреть, как это семейство приходит на пляж и уходит с пляжа, какие у них взаимоотношения вне игры, вне пляжной сцены. А моим подружкам Маринкам хотелось знать, в одежду каких фирм они одеваются, чем занимаются после посещения пляжа, и всякие другие подробности. Один только раз мы видели, как семейство гуськом шествует в сторону раздевалки. Но мы всегда упускали момент прихода-ухода. Или мы приходили на пляж попозже, располагались подальше от артистов, чтобы “не мешать отдыхать”, или вообще уходили в ресторан обедать, неукоснительно соблюдая “спортивный режим”. Однажды мы видели обедающих Мироновых за столиком ресторана в пансионате. Но, из скромности, мы молниеносно пробежали мимо, а они нас, к счастью, не заметили. Хоть мы как бы и были знакомы: посещали пляж, здоровались, выпускали на ринг Тамарсана для общения с семейством, даже играли в тарелочку под редкие междометия Андрея, но все же иногда испытывали перед ним необъяснимую скованность. Еще одно тогдашнее впечатление: насколько артист Миронов был динамичным в театре и подвижным, энергичным в кино, настолько же он был ленивым, пассивным и неподвижным на том Юрмальском пляже в Кемери. Но от тогдашней жары у всех отдыхающих были “пастеризованные” мозги.
Ох, если б тогда в свои двадцать я знала, что, к сожалению, все проходит, я бы запомнила или записала каждый момент встречи с Андреем Мироновым. А Маринки не постеснялись бы сделать четкие фотографии, вопреки всем запретам. Говорят, вернее кто-то из мироновских жен писал, что это был один из редких случаев, когда семейство собралось вместе, да еще на отдыхе.
Мироновы исчезли с пляжа также неожиданно, как и появились. Затем истек срок нашего отдыха. В последние дни отпуска время наших прогулок не совпадало.
Знать бы тогда, что такая встреча никогда уже не повторится!..
Андрея Александровича и его родителей уже давно нет с нами. А ведь все это было, как будто вчера. И сейчас, когда я вспоминаю эти летние деньки, в ушах почему-то звучит только песня: “Падает снег на пляж…”.
Добавить комментарий