Oчень часто мысленно возвращаюсь в то время, когда в судорожной спешке были приняты соглашения в Беловежской Пуще, и в одночасье рухнула огромная империя под названием СССР. Свидетельствую, как очевидец: это произвело на всех, независимо от политических взглядов, тяжелейшее впечатление.
Жила я тогда в Москве, работала в "Литературной газете". Мы понимали неизбежность происходящего, переживали за Прибалтику, которая так и не смогла привыкнуть к тесным объятьям старших братьев и сестер в семье "дружных" народов и первой рванула на свободу. И все-таки долго не покидало чувство невозвратимой потери. У меня оставались близкие родственники в Кишиневе, в Ташкенте, отныне уже за границей.
Ну, ладно, ушла Прибалтика, Закавказье, Средняя Азия. Но как быстро сделали ручкой наши братья-славяне: украинцы и белорусы. Ни общие исторические корни, ни схожесть языков и характеров — ничто не остановило. И наблюдая все эти годы за тем, как развиваются взаимоотношения между тремя, ведь и в самом деле, безо всякой иронии, братскими странами, видишь, что они все дальше и дальше отдаляются друг от друга. Даже тихая, верная, как всегда считали, Белоруссия тоже живет самостоятельно. Трудно, но живет. Говорят, сейчас даже вполне сносно.
С Украиной у России открытая вражда. Не дает покоя потеря Крыма, где много русских. Да и Севастополь никак не назовешь украинским городом. Болевые точки, туго-натуго затянутые узлы. А газовая торговля, перешедшая в настоящую газовую войну. Что-то не доплатили, что-то украли. С белорусами тоже то и дело затеваются разные склоки. Небосклон затянут темными тучами, и когда погода улучшится, пока не видно.
Захотелось вернуться назад, в те годы, когда я ездила в Киев и Минск, как к себе домой. А виделись ли нам тогда какие-то предвестники нынешних событий? Или все было безоблачно?
Заранее оговорюсь, что сама никогда не болела национальным высокомерием и тем паче презрением к иным народам. Просто не знаю, что это такое. В раннем детстве я получила на сей счет жестокий урок от отца, простого русского крестьянина. Он высек меня ремнем за то, что я в пылу ребячьей ссоры назвала мальчика противным татарчонком.
Гордиться тем, что ты русский, а не казах, что ты казах, а не калмык — это глупая, эгоистичная спесь. От такого "патриотизма" тошнит.
...Конец шестидесятых. Сижу в вестибюле гостиницы маленького западно-украинского городка. У телевизора, включенного на полную мощь, сгрудилась группа взбудораженных мужчин. Передают футбольный матч между московским "Спартаком" и киевским "Динамо". Так сказать, матч века. "Бей, что ты ждешь!" "Так им, москалям!" При этом косятся в мою сторону, видно, проверяют, как я буду реагировать на такие выпады. Я, конечно, молчу, меня не интересует футбол, а слово "москаль" ничуть меня не обижает. И вот один из парней не выдерживает, поворачивается ко мне:
— Вы, как видно, из России?
— Из нее.
— Болеете за своих?
— Я ни за кого не болею, равнодушна к футболу.
— Да ведь тут дело не только в футболе, это ж...
Я не успеваю ответить, как встает сидевший поодаль немолодой человек в серой тирольской шляпе с маленькими полями и черно-белым пером, подходит ко мне и говорит:
— Я хочу извиниться перед пани за этих мужчин. Вот вы приехали к нам издалека и можете подумать: какие невежливые эти западники. Гуцул никогда не позволит себе так разговаривать с дамой. Это ж восточные украинцы, простите их.
"Восточники", было, зашумели: "Тоже мне пан нашелся, заткнулся бы со своим Бандерой"! Назревала ссора. Но мужчина, приложив руку к своей шляпе, удалился. Вот так, мол, знай наших.
В Карпаты я влюбилась в свой первый же приезд. Теплые горы, назвала их про себя. Острые вершины елей, вознесенные прямо к небу, цветущие полонины, пастухи-вивчары, перекликающиеся меж собой трембитами. Живой, красочный фольклор. А народное искусство — все эти расписные "кахли", резные деревянные тарелки, глиняные глечики в желто-зеленых тонах. Каждое пасхальное яичко — маленький шедевр, изготовленный руками простых крестьянок.
Меня сразу же поглотил этот удивительный мир. Я ездила по гуцульским селам, знакомилась с мастерами и мастерицами. Но в эту идиллическую пастораль стали настойчиво врываться другие мотивы. И горы, прекрасные эти горы начали терять в моих глазах свою теплоту и казались уже грозными, полными страшных тайн. С каждым моим приездом в эти края они открывали иные свои стороны.
Однажды заместитель редактора ивано-франковской газеты вез меня в город Косово, центр гуцульских народных промыслов. С нами ехал журналист из Киева, из редакции сатирического журнала "Перец". Не помню, кто начал первым разговор все о том же бандеровском движении.
- Крови тут пролито много, — заметил киевлянин. — Мой батька был лейтенантом советской армии, участвовал в разгроме мятежников, орден за это получил.
- Ах, вот как! — вскинулся местный журналист. — Уж не твой ли батька выселял моего в Сибирь? А за что? За то, что давал хлеб и брынзу людям, приходившим из леса. А попробуй, не дай, тут же тебе и конец. Бабку-соседку за скупость и застрелили. А батька мой там, в Сибири, и умер на лесоповале.
- Ну, знаешь, Мыкола, — возразил сатирик, — когда лес рубят, то щепки летят.
- Что, мой отец — это щепка, которую можно выбросить? А ты спроси, как я рос без него! А-ну, вылазь из машины и топай через перевал, авось поймешь, что к чему.
И впрямь, машина останавливается, оба выскакивают и хватают друг друга за грудки. Из моей головы тут же улетучиваются всякие полонины-черемшины. Дело принимает нешуточный оборот. Начинаю разнимать мужиков. Еле-еле их утихомирила, с облегчением вздохнула, когда прибыли, наконец, на место.
Они взывали ко мне, как к независимому "эксперту", но я еще мало тогда знала о серьезных делах на Западной Украине. Уже позже разобралась, что к чему. Прочитать-то об этом тогда было негде.
Шла нешуточная война советской власти и ее яростных противников. Чтобы утвердиться на этой земле, советам пришлось пройти по ней с огнем и мечом. Западные украинцы не похожи на молдаван, которые почти сразу подняли руки вверх. Не тот нрав. Подавление бандеровцев происходило долго и жестоко. Жестокости хватало у обеих сторон.
Когда сейчас на Украине чествуют Остапа Бандеру как национального героя, мне вспоминается, как зверски львовские националисты зарубили топором Ярослава Галана. Православного священника Григория Кастельника застрелили прямо в церкви в то время, когда он совершал службу.
В одном селе мне рассказали, что живет у них психически больная женщина. Она была семилетней девочкой, когда на ее глазах бандеровцы расчленили топором ее родителей за пособничество советской армии.
Страшные годы, страшные дела. Белая птица с черной, очень черной отметиной. Такое не забывается. Оно только отступает до поры, до времени, чтобы потом напомнить о себе.
Сколько эшелонов было отправлено с Запада Украины в Сибирь! Хватали виноватого и невиновного. Некогда было разбираться — "а, все вы бандеровцы". Эта фраза была ходячей. В бандеровцы зачислялись все, кто был свидетелем событий, кто жил на этой земле. Многие так и сгинули в ссылке, как отец ивано-франковского журналиста. Черная отметина осталась в его душе навсегда.
Армия, НКВД — это ж русские, москали. Так откуда быть дружбе? Тут уж не до славянских корней.
Однажды к нам, в "Комсомольскую правду" пришло письмо из Львова. Написали его молодожены. Жена — русская, муж-грузин. Когда они отправились во дворец новобрачных, чтобы скрепить свой союз, им объявили, что обряд у них совершают только по старинным украинским обычаям: с рушниками, песнопениями и прочим. Надо самим купить рушники, что-то еще. "Но нам этого не надо, мы не украинцы!" — запротестовали жених и невеста. "Тогда идите в районный ЗАГС". Увы, во всех ЗАГСах — те же рушники. Привычный марш Мендельсона во Львове приказал долго жить. "Живете на Украине, извольте соблюдать украинские обычаи".
— Ты у нас спец по национальным вопросам, — сказал мне зам главного Гриша Оганов, — поезжай, разберись. Тут, конечно, свои тонкости, не руби с плеча только...
Поехала во Львов. Разобравшись с рушниками, отправилась в музей украинского искусства с богатейшей коллекцией. Хожу, рассматриваю прекрасные изделия народных мастеров. Какой-то мужчина вежливо обращается ко мне. Слышу прибалтийский акцент. Действительно, оказалось, что это учитель математики из Даугавпилса.
— Не могли бы вы мне перевести текст под этим экспонатом? По-русски я бы прочел, а вот на украинском уже не получается.
И в самом деле, все надписи только на украинском. Ну, мне-то проще латыша в нем разобраться. Я помогла ему и задумалась: неужели устроители музея предполагали, что его будет посещать только местный народ? Во Львов приезжают туристы со всей страны. Язык общения — русский. Я даже обратила внимание, что литовцы с эстонцами изъясняются по-русски. А тут, видимо, из соображений провинциального национализма решили спрятаться ото всех за украинскую мову. Как хотите, мол, так и разбирайтесь.
Села я в Москве писать свою статью про львовских молодоженов, про рушник. Решила вставить и тот маленький сюжет из музея. Никого из тех, кто засылал статью в набор, дежурил по номеру, приведенные факты не смутили. По здравому смыслу все вроде бы тут ясно.
Но что потом началось! В те годы читатели очень активно откликались на газетные публикации. Мы получали большую почту. Но чтобы моя "История с рушником" так взбудоражила украинскую публику, я и помыслить не могла. Письма приносили девочки из отдела писем в доверху наполненных бумажных мешках. Меня всячески поносили, называли сталинисткой (вот так вот), обещали убить, если я еще когда-либо появлюсь во Львове.
Я поняла, что наступила, не ожидая того, на острие бритвы. Но мне стало совсем нехорошо, когда по мою душу явился работник КГБ и потребовал все письма на стол. Я предупредила, что половина их — анонимные.
— Ничего, — успокоил меня кегебист, — мы ищем двух самых ярых националистов, нам знакомы их почерки.
Два дня он рылся в мешках, но ничего нужного для себя не обнаружил. Я вздохнула с облегчением. Мне только не хватало разыскивать людей, не согласных с официальной политикой. А мы-то, что, во всем с ней были согласны?
Вот такая история приключилась у меня с безобидным рушничком, обернувшаяся неожиданной стороной. Опасно трогать болевые точки.
А в одном карпатском селе мастерица-вышивальщица по имени Василина подарила мне чудесный рушник, и я храню его в память об этом крае с непростой судьбой. Людская доброта, расположение друг к другу — оно живет всюду.
В русских наших деревнях я такого радушия не встречала. Почему? Куда подевалось знаменитое русское гостеприимство? Наверное, его съела нужда, вечные нехватки да недостатки. Думаю, что бытовая культура, нравственное состояние народа зависит от достатка.
Я очень удивилась, когда в Ленинграде (тогда он так назывался), в Русском музее увидела одежду крестьянок русского Севера восемнадцатого века, расшитую жемчугом. Таким нарядам позавидует любая современная модница. Правда, жемчуг тот не везли из дальних стран, а добывали в местных чистых речках. Недорогой товар, но какое искусство, сколько вкуса! Глаз не оторвать.
Значит, не так уж плохо жили крестьяне при "проклятом царизме", если могли создавать красоту, достойную музея? Я, дитя сталинской коллективизации, застала деревню бедную и голодную. Лапти, одежда из домотканого грубого холста, выкрашенного при помощи дубовой коры в унылый грязно-коричневый цвет. Ни керосина, ни мыла — ничего не было. Дома освещались при помощи каганцов с бараньим жиром. Питались картошкой, лебедой и крапивой.
Помню, как мама доставала из сундука свое "дореволюционное" длинное платье с оборками, с хорошим кружевом и тяжело вздыхала. Это была уже реликвия, к советским будням, да и к праздникам не годившаяся.
Долго, очень долго выбивалась русская деревня из нищеты. Не знаю, выбилась ли теперь. Как принять гостя, когда в избе хоть шаром покати? На Украине и земли, и климат лучше. Жили там селяне всегда богаче наших. Да и трудолюбием, житейской изворотливостью уступают русские своим украинским братьям. Когда я была на казахстанской целине, бросилось в глаза вот что: украинцы обживались быстрее. У них в поселках и дома лучше, и живность во дворах всякая. Зерна-то кругом вдоволь. Везут их машины с худыми кузовами, зерном дороги устилают. Только не ленись, собери в торбу, корми поросенка, гусей-курей. Так украинские целинники и делали. И жили лучше остальных.
И совсем другая картина в совхозах, куда съехались куряне, орловцы, воронежцы. Поселки грязные, бесприютные. И на лицах людей — этакая бесприютность. Дома еду не готовят, идут в столовую, в которую даже заглядывать противно. Я, например, покупала сгущенку и хлеб. Тем и питалась, чтобы не отравиться в местном общепите. Пили беспробудно и мужчины, и женщины. У всех какие-то синюшные, ничего не выражающие лица. Полная деградация. А ведь когда ехали, наверное, пели под гармошку: "Здравствуй, дорога длинная, здравствуй, земля целинная...". Да, трудно было начинать жить заново в голой, холодной степи. И жаль было этих бедолаг, бывших романтиков. Да ведь другие-то обживались. А тут одна отрада — родимая водочка, услада души. Истинно русская беда.
Приезжаешь, скажем, в Полтавскую область (это уже 80-е годы), ходишь по селу. В каждом дворе и куры, и гуси, и даже белые индейки расхаживают. Не говорю уж о садах-огородах. В Тульской или Рязанской — пустота, запустение. Мужики сидят на завалинках, фиолетовые после перепоя. "Что ж не заведете хозяйство?" — спрашиваю. "А на кой нам! В колхозе горбиться, да еще и тут!"
Хорошо, отменно потрудилась советская власть над российскими просторами, разрушила устоявшиеся основы жизни, загнав крестьян в колхозы, совсем не похожие на те, что представил нам Иван Пырьев в своем знаменитом фильме "Кубанские казаки".
Украинский президент Ющенко предъявляет теперешнему российскому государству счет за голодомор на Украине. Да, был там голодомор. Не о чем спорить. Но только он охватывал чуть не пол-России. Так кому россиянам предъявлять счет за то, что умирали в Поволжье, на Урале? Покойному Сталину и его ретивым соратникам, для которых жизнь человеческая ничего не стоила?
А если вспомнить революцию, гражданскую войну, то всплывают кровавые события именно на Украине. Какие там происходили разломы, кто только ни убивал, ни грабил, ни устраивал погромы. И Махно, и Петлюра, и разные атаманы хорошо "погуляли" на просторах Украины. Вот когда взыгралась кровь, неуемный темперамент наших южных славян.
Западные политологи утверждают, что развалу Советского Союза, державшего весь мир в страхе, помог американский президент Рейган. Может, и помог. А главная причина была внутри. Людям так надоело стоять в очередях то за маслом, то за мясом, то за мужскими носками. Так надоела трескотня о великой державе, где невозможно было сказать критическое слово в адрес всесильной партии.
Так кто же проявил слабину в Беловежской Пуще? Ельцин? Кравчук? Шушкевич? Да просто уже пришла пора нашего горького расставания.
Коль зашла речь о Пуще, поговорим о Белоруссии. Это наша любовь, наша боль. Ни одну землю так страшно не перепахала прошедшая война, ни один народ в нашей семейке не оказал такого сопротивления врагу.
В моем старом очерке, когда-то опубликованном в "Комсомолке", приведены слова начальника отдела колонизации главного политического управления по делам оккупации восточных областей гитлеровской Германии Э.Ветцеля:
"К вопросу о белорусах. Согласно плану предусматривается выселение 75 процентов белорусского населения с занимаемой им территории. 25 процентов белорусов подлежат онемечиванию. Нежелательное в расовом отношении белорусское население будет еще в течение нескольких лет находиться на территории Белоруссии... Представляется крайне необходимым тщательнее отобрать белорусов нордического типа, пригодных по расовым и политическим соображениям для онемечивания. И отправить их в империю в качестве рабочей силы. Белорусы, не пригодные для онемечивания, должны быть переселены в Сибирь. Следует исходить из того, что белорусы являются наиболее безобидным и потому самым безопасным народом из всех народов восточных областей".
И вот "безобидные" белорусы оказали сильнейшее сопротивление. Видно, в их молчаливом характере есть что-то, далекое от покорности. Говорят, что организатором партизанского движения была Госбезопасность. Но даже эта всесильная организация мало чего могла сделать, если бы не было благоприятной среды, не было бы огромной массы людей, готовых к сопротивлению, к борьбе.
Я много раз бывала в Минске. У меня было особое отношение к этому городу. В нем родился и рос до шести лет мой муж. Сохранилась старая фотография — еврейский детский сад в Минске, среди детворы стоит черноголовый мальчик Ося с большими грустными глазами...
В Минске было сильное подполье, которым руководил секретарь подпольного обкома партии Исай Казинец. Всем известно убийство самого гаулейтора Белоруссии Вильгельма Кубе.
Нельзя умолчать о Минском еврейском гетто, самом крупном на оккупированных советских территориях. Его узники держали постоянную связь с партизанами, совершались дерзкие побеги. Одно из них — самое необычное, с участием офицера СС, полюбившего еврейскую девушку. Об этом написал Ося, Иосиф Герасимов (Гершенбаум) роман "Побег".
И еще. Один из моих балтиморских друзей, Альберт Лапидус, мальчиком был узником Минского гетто. Потом с группой людей его переправили в партизанский отряд, которым командовал его отец.
Но не стоит идеализировать все, что происходило в Белоруссии в годы войны. Мне крестьяне Могилевской области рассказывали:
— Что не успевали у нас забрать немцы, партизаны выгребали. А мальчишек наших, подростков, насильно под винтовкой с собой в лес угоняли.
Всякое было. Когда идет крупная сеча, все крушится вокруг. Пропитание для партизан было большой проблемой. Немцы постоянно прочесывали леса, позже стали применять блокады. Партизаны сидели в непроходимых болотах неделями, погибали, голодали страшно. Ели траву, ремни.
Белоруссию гитлеровцы прошли с огнем и мечом. Вот цифры: погиб каждый четвертый житель республики, разрушено 200 городов и районных поселков, сожжено 9200 сел и деревень. Целые районы, где действовали партизаны, были начисто сметены с лица земли. От Минска, Витебска, Гомеля, Могилева остались руины.
Да, мирные люди живут на этой земле. И вот случилось так, что жестокая действительность все переменила в судьбе народа. Не обошлось и тут без предателей, полицаев, фашистских прислужников. Но их было куда меньше, чем у братьев на юге.
В Австрии, в Вене, мы зашли с переводчицей, местной армянкой, в маленькую кондитерскую. Пьем кофе, разговариваем. Вижу, хозяин, уже сильно пожилой человек (дело было в 88-ом году) прислушивается к нашему разговору. Потом подходит и, волнуясь, обращается к нам на ломаном русском:
— Вы из России? Простите, хочется послушать, молодость вспомнить.
— Воевали? — догадалась я. — Ну, и как вам у нас понравилось? — спрашиваю не без ехидства.
К моему удивлению старый кондитер радостно закивал головой:
— Очень. Очень понравилось. Я был на Украине. Хороший народ. С цветами нас встречали, кормили вкусно.
Вот такое безыскусное свидетельство австрияка-очевидца. Отдельный эпизод? Может быть, ни на чем не настаиваю. Но, согласитесь, эпизод красочный, выхваченный нечаянно, находу, из самой жизни.
Разные мы все-таки, братцы-славяне, хоть и одних корней. А у русских и украинцев он просто один, этот корень — Киевская Русь. Но как далеко веточки разлетелись, и уже совсем другие плоды на них созревают.
Судьба нас соединяла и разъединяла не раз и не два. Советская метла всюду мела одинаково, чтоб не высовывались, не поднимались один выше другого. В России власть преуспела, так ее выкатали, что она превратилась в пустырь. Украина оказалась куда более крепким орешком. Несмотря на все гонения, крестьяне здесь всегда крепко держались за приусадебные участки. Хоть маленький клочок земли, да мой, собственный. И чего только тут ни было! И куры, и утки, и гуси. А главное дело — свинки. Как же ж без сала, без борщей и галушек!
И моя крестьянская душа радовалась при виде такого изобилия. Ведь как это скрашивало скудную колхозную жизнь с ее трудоднями. Вот почему на нас свысока смотрят донские да кубанские казаки, во многом перенявшие от своих соседей уклад жизни.
Я часто ездила от своей "Комсомолки" с письмами-жалобами. С Украины они шли густым потоком. Народ любил качать права, искать правду-матку. Из Белоруссии мы получали письма крайне редко. Россияне тоже любили поплакаться нам в жилетку. А куда еще можно обратиться? В газету да к господу богу.
И вот такие у меня наблюдения сложились. В российском городе или поселке каком-нибудь выяснить суть дела было не так уж трудно. Как правило, люди все как на духу рассказывали, камень за пазухой на обидчиков долго держать не могли. А вот на Украине все по-иному складывалось. Тут уж чубы трещали всерьез. Целые схватки на моих глазах происходили. Примирить враждующие стороны удавалось редко. Приходилось доказывать свою точку зрения уже на газетной странице. И всегда боялась за судьбу людей, которые там оставались один на один с бюрократами, власть имущими. Ведь человеку, осмелившемуся обратиться в газету, было не сдобровать. Там били наотмашь.
Почему? Делать выводы не берусь. Просто излагаю факты. При всем при том, мне очень импонировали предприимчивость, трудолюбие, умение украсить свой быт братьев-украинцев. Без горилки, конечно, не жили.
Когда-то один польский журналист сказал мне в приватной беседе: "Культуру России, да и основы всей жизни спасли ваши женщины. Перед русской женщиной надо встать на колени..."
Горько сказал поляк и высоко. Уж повидала я русских женщин, великих наших страдалиц, терпеливых тружениц. Сквозь все тернии прошли и сохранили веру в добро. Как хорошо об этом написал Солженицын. Его рассказ "Матренин двор" заслоняет чуть не все, что создано им позже.
Итак, все три брата разбежались по своим углам. Про газовую войну России с Украиной мы хорошо знаем. Но вот верная Белоруссия тоже захотела жить самостоятельно. В нужное время и в нужном месте оказался батька Лукашенко. Уж как только ни издевались над бывшим директором совхоза, неожиданно взлетевшим в поднебесье, какие ярлыки на него не вешали. И впрямь дик он был поначалу. Над его речами все со смеху покатывались.
Потом начал сажать в тюрьму тех, кто осмеливался поднимать голос против его порядков. Запад возмущался, объявлял ему бойкот, давали понять, что подобная личность в приличном обществе принята быть не может. Но время прошло, а Лукашенко сидит себе который срок в своих шикарных апартаментах, отделанных вполне по-царски, не хуже кремлевских.
Лукашенко оказался не таким уж дураком. И с Чавесом дружит, и Путину в руки не дается, и с западными странами начал заигрывать. Народ вроде как бы доволен своим правителем. Терпеливцы-белорусы все выдержат, ко всему притерпятся. А что батька? Он ведь убежденный коммунист, порядок навел вполне советский. Белоруссия всегда была самой советской из всех бывших республик. Ей не привыкать к твердой руке. И к самоуправству своего лидера они попривыкли.
Усеченная Россия никак не может смириться с потерей огромных территорий, которые цари завоевывали, собирали. И хотя возведены кордоны, но как привыкнуть к тому, что Украина, Белоруссия и прочая, прочая — теперь независимые государства! Вот с Грузией успели повоевать. Кто следующий?
В недружной семье всегда ссоры. Иногда почему-то легче с чужими мириться, чем со своими близкими родственниками. Если еще вспомнить тут Польшу, то становится ясно: нет мира в славянском доме, нет согласия между братьями.
Настанет ли оно когда-нибудь?
Добавить комментарий