Русская общественная баня – это еженедельный праздник, на котором, как на ярмарке, обязательно встретишь кого-то знакомого. Ощущения словно в детстве на первомайской демонстрации: тепло, весело и беспечно. Пространство социализации, где тело и дух слились в дуэте очищения. Даже если вы не верите ни в какую душу и разные чудесные священные практики оздоровления, не посещаете храм или дацан, но об аде то вы точно слышали!
Баня и есть - русское чистилище.
В самом деле, что может от других скрыть абсолютно голый человек? Особенно, если стоит на пороге кипящего темного зала, полного незнакомых людей. Может быть именно здесь, в момент истины, познается и раскрывается народная сущность? Язык развязан, слова льются как вода из крана, а друзья находятся сами собой. Нагими мы пришли в этот мир, нагими и уйдем!
Кто-то уверен, что ад – не там, где русские хлещут друг друга вениками, кушают водку и ведут неспешные грубые разговорчики. Мы не станем его переубеждать! На самом деле кромешный адом представляют нашу баню только иностранцы. Для туристов это место на карте Петербурга предупредительно отметили красным, описали на английском и китайском и внесли в путеводитель. Дурня-ротозея или захожих нетрезвых финнов в бане узнает любой завсегдатай. В адском огне на них не обращают никакого внимания. Общения заслуживает, тот, кто вынес банное испытание и владеет русской речью. Для захожан висит табличка: "Dear guests..." И далее текст примерно такого содержания: если не хочешь здесь подохнуть, загляни на пять минут и беги в отель. Это предупреждение – на всякий случай. На самом деле, баня всем рада. Не всех принимает, но это отдельная история.
Ходить в баню нужно по средам. Во-первых, посреди недели можно сделать выходной. Пусть вечером, но выходной. Во-вторых, по средам ходят все знакомые: профессор философии, учитель английского, художник- авангардист, телеведущий-знайка и бывший золотоискатель. Не ждите от них цинизма и пошлости. Это культурный интеллектуальный клуб петербуржцев. Все обращаются только на Вы, а темы обсуждений сравнимы с программой удачной научной конференции. Живые к живым, мертвые к мертвым, а умники рады умникам! Добро пожаловать!
Холодным февральским вечером я пришёл раньше всех, занял для знакомых места в шкафчиках и разделся. Заглянул пару раз в парную, заварил в тазу веники. Друзья запаздывали. Банщик Фёдор возле стойки развешивал на крючке потерянные нательные крестики.
- Мало сегодня народу! - начал беседу банщик.
- Морозно будет, придут! - ответил я, обрадовавшись собеседнику.
- Помню в армии питерец молодой ещё, душара из нашей части сбежал. В баню нас вели. Его дедушка в спину ударил, таджик. Салям, бача! Парень обиделся, помылся и убежал!
- Главное, попариться успел! - подытожил Фёдор.
- Так ты боец, типа? - услышал я вкрадчивый голос за спиной.
У металлического шкафчика прислонившись спиной, полусидел незнакомый скромный мужичонка пенсионного возраста.
- Сам - кто по жизни? Поинтересоваться можно? Служишь? - прошипел незнакомец и вцепился в меня жёлтыми глубокопосаженными змеиными глазками.
«Нам – интересно…», – это значит ему и здоровенному мрачному типу с наколкой в виде колючей проволоки на плече.
Не сказал бы, что я сильно обрадовался новому мимолётному знакомству. Мелькнула мысль, скажу, что журналист, не поверят. Как бы чего зря не брякнуть! Внутренний голос гадко и трусливо добавил: - За базар ответить придется!
Банщик куда-то испарился.
- Врач! Людей лечу! Доктор! - я наконец нашелся. Моя первая специальность была медицинской.
- Лепила! - протянул дядя.
- Ну, глянь! - он скинул полотенце на колени и пальцем с синим перстнем в виде шпалы указал на впалый живот. По центру тянулся громадный лиловый шрам, который тропинкой обходил пупок и спускался ровненько в пах.
- Что скажешь, лепила?!
- Новый знакомый решил меня поэкзаменовать.
Шов по белой линии живота был мне известен, я не растерялся:
- Повезло тебе, дядя! Это перитонит был, восемьдесят процентов смертность. Хирург опытный тебя полечил, жизнь спас!
- Верно! Так и было! Меня дядей Сережей все зовут. Ты не пугайся! - мужичок ухмыльнулся.
- Где такие наколки набивают? Афган? Чечня? - я кивнул в сторону спутника дяди Серёжи.
Мужик в ответ отрицательно тряхнул головой, почесывая руки, глуповато замер.
Немногословный тип, - подумал я. Разговор как-то не заладился.
- А можешь если кого вдруг порежут или ранят, там... - разрядил атмосферу дядя Сережа - и махнул куда-то в сторону синей рукой. - Мог бы дядя Сережа позвонить тебе, доктор? Ты приедешь и зашьёшь?!
От заманчивого предложения я решительно отказался. Однако дядя Сережа уже диктовал мне свой телефон, напутствуя:
- Вот, скажем, помог я кому-то, мне магазин подарили или машину. А много человеку не надо. Я добрый. Дяде Серёже всё люди сами дарят, благодарят. Мы с тобой ещё встретимся, шашлыки покушаем на моей даче. Человеку мало надо! Уважение, тепло и внимание! Ведь правда?
Шашлыков дяди Серёжи мне как-то не хотелось. Вскоре пришли мои друзья, а через полчаса «нового работодателя» на прежнем месте не оказалось. Телефон его я тут же выкинул, про эпизод вскоре позабыл.
Так и осталась бы эта история обычной банной байкой, если бы однажды в составе церковной комиссии я не посетил Выборгский тюремный изолятор.
- Опять голубей кормят! Запрещено! - ругался начальник, ведя нас через внутренний двор.
Сквозь решетку окна камеры второго этажа протиснулась чья-то рука с комком хлебного мякиша.
Поинтересовался:
- Почему нельзя птиц то кормить?
Командир пояснил подробности:
- Они голубя поймают, потом прибьют, кишками его и кровью себя измажут и кричат, что на хате арестант вскрылся . Контролёр, заходит в камеру, они ему к башке пистолет из хлебного мякиша... В заложники бывало так неопытных брали.
Между тем арестант, не обращая внимания на крики, продолжал кормить голубя.
Из полутьмы меня внимательно изучали знакомые змеиные глаза.
- Жалобы есть? - спрашивали мы в каждой камере.
Везде нам отвечали:
- Никак нет! Всем довольны!
Замок гулко скрипнул, ухнул, очередная дверь приоткрылась. Вход в камеру закрывала плотная жёлтая занавеска.
На галерею вальяжно вышли два раздетых по пояс синих от наколок, расписных арестанта - сутулый старый и высокий - помладше.
Торс старшего украшали церковные купола, а плечи - восьмиконечные звёзды.
- Сергей Петрович! Можно просто - дядя Сережа! Жалоб нет!
Любитель голубей смотрел на меня со знакомой ухмылкой:
- Милости просим к нам в хату, доктор? У меня день рождения!
Заходить в камеру мне не хотелось.
- Вы верующий, Сергей Петрович?
- Православный!
- В храм тюремный вас водят?
- Нет!
- Заявление писали начальнику по воспитательной работе?
- Писал четыре раза!
- Почему не водят?
Вмешался командир:
- Опасный он! Священник сам сюда приходит! Заявление пусть ещё раз напишет и подаст!
Дядя Сережа стоял молча, не комментировал. Казалось, что происходящее ему безразлично.
- В камеру! - резко выкрикнул командир. Дверь захлопнулась.
Мы направились к выходу. Сзади раздавался дикий грохот. Это дядя Сережа чем-то стучал по металлической двери, пытался кричать нам в след.
Комиссия остановилась.
- Не обращайте внимания! Обычное дело! Бузит!
Мы все же вернулись. Шум ударов сразу прекратился. Камеру вновь открыли. Занавеска отодвинулась и показалась голова довольного дяди Сережи:
- Доктор, зайди в хату. Что-то покажу! Не бойся, зайди в гости!
Командир окинул меня тяжёлым взглядом, вздохнул и первый вошёл в камеру.
- Смотри! - дядя Сережа показывал рукой куда-то в угол. Здесь кусок стены украшала громадная самодельная фреска - византийский храм, с алтарем и иконами. Это было почти трехмерное изображение, нарисованное чаем, простым карандашом и авторучкой. Вероятно, профессиональный художник использовал ещё какие-то самодельные краски, состав которых я не смог угадать. Тюремный мастер знал толк в искусстве. Лики святых со стены смотрели на нас вопрошающе, словно прося, чтобы начальники их благословили.
Благочестиво помолчали. Что ещё делать в храме?
Наконец я проронил:
- С днём рождением, дядя Сережа!
Мы возвращались через тот же унылый двор. На втором этаже кто-то сквозь решетку кормил голубя.
Добавить комментарий