День первый
Сегодня был трудный день. Пройдена самая тяжелая часть 10-дневного пути. Первые три дня можно и вовсе не считать - приятная прогулка вдоль реки с медленным набором высоты. На ночёвках долгие посиделки у костра. А вот сегодняшняя дорога от базового лагеря до штурмового совсем иное. И путь долгий, и высоты за день набираешь больше тысячи метров. Контраст разительный. Базовый лагерь стоит в кедровой роще, вокруг разнотравье и можно даже, если не боишься холодной воды, в озере искупаться или реке. Примерно с высоты в 2500 метров исчезает всякая зелень, не только деревья. Поэтому и костров с общими посиделками не будет.
Тропа от базового лагеря до штурмового – одно название. Сначала грязь, потом каменные осыпи, снег, лёд. Оно бы и ничего, если бы не рюкзак. После базового лагеря он резко потяжелел - в нём полный комплект альпинистского снаряжения, одежда, запас продуктов. Только теперь, когда поставлена палатка, можно полюбоваться на красоту вокруг. Она – неземная.
Ну вот. Я снова здесь, у подножия этой красавицы горы. К вечеру распогодилось, выглянуло солнце. Как же блестит снег на вершине! А соседний пик, он пониже, тоже красив –огромные скальные выходы на нём блестят царской короной. Чудное место!
До вершины – рукой подать. Но радоваться рано. Я это хорошо знаю. Я уже накопил опыт неудачных восхождений на эту вершину. Самый скверный в жизни опыт! После первого неудачного штурма была досада. И уверенность, что во второй раз не может не повезти. Не повезло… После второй неудачи были обида и злость. И вот я здесь в третий раз. Покорись мне, гора! Даже думать не хочу про неудачу.
Здравствуй, моя гора. Здравствуй, моя Клеопатра. Никому я об этом не говорил и не скажу, но мне и жизни своей не жалко – только бы дойти до вершины. Поэтому я и назвал эту гору своей Клеопатрой. Красивую легенду придумали люди про античную царицу. Будто для своего досуга она выбирала только самых достойных, мужественных и храбрых мужчин. А наутро повелевала их казнить. Зачем она их убивала? Чтобы самой в них не влюбиться? А может, потому, чтобы никто не мог похвастать своей близостью с ней или, к примеру, рассказать о её сексуальных предпочтениях?
Я был на других вершинах. Когда штурм удачен, это такая радость, это самое полное счастье. Для меня, во всяком случае, полное счастье. Это – победа, не над горой, а над самим собой, над судьбой своей, может. И такая гордость за себя. Я хочу пережить эти чувства снова и именно здесь, на этой горе, которая уже дважды меня отвергла. Хочу победить тебя, Клеопатра. Чего бы мне это не стоило!
День второй
Всю ночь шёл мелкий противный дождь, а ветер временами дул с такой силой, что было страшно за палатку –казалось, ещё немного и её просто унесёт. Едва рассвело, вылез на холод проверить крепления, добавил камней на колья и юбку палатки. Как не торопился, успел промокнуть. После вчерашнего тяжёлого дня сегодня поздний подъём, поздний завтрак.
Повар шёл с нами только до базового лагеря, теперь несколько дней будем питаться самостоятельно. Каждый готовит себе на газовой горелке чай, кашу. Даже суп есть в наборе. Продукты сублимированные, порядочная гадость. Утренний туалет пахнет также, как только что приготовленный ужин вчера. Самое вкусное в продуктовом наборе – солёное сало, сырокопченая колбаса и сыр-плетенка. Сгущёнка жидкая, орехов с сухофруктами немного. Хорошо, что взял с собой листовой чай. На высоте, а мы стоим на 3000 метров над уровнем моря, на талой воде чай сильно теряет свой вкус, но всё же он намного лучше пакетного из набора.
Днём, когда на несколько часов прекратился дождь, были занятия по ледовой подготовке. Походили в кошках по леднику, вспомнили, как передвигаться в связке, как пользоваться карабинами. Жумар – на подъём, восьмёрка – на спуск. Отработали действия по команде «Срыв!» - это когда надо в долю секунды грамотно перехватить ледоруб, чтобы, падая на живот, всей своей массой постараться загнать острый его конец в лёд. Андрей, наш инструктор, честно рассказывает, что даже опытные альпинисты при срыве часто не успевают зацепиться и катятся вниз. А там уж, когда сорвались, как повезёт…
Занятия продолжались недолго. Мы все ещё добираем акклиматизацию, надо беречь силы. Есть и спать, как говорит Андрей. Лёгкие тоже должны приспособиться к высоте. Есть, спать и надеяться на погоду, на милость горы. Когда альпинисты говорят: «Гора не пускает» - это не фигура речи. Это истина, проверенная практикой. Андрей был на вершине Клеопатры больше 30 раз. А наш второй инструктор Иван примерно столько же раз не смог туда подняться. Правда, он и бывал там вовсе не однажды. Гора как будто сама выбирает счастливчиков. А кому-то говорит: стоп, назад, вам сюда нельзя! Вам. Кому «вам»? Нельзя-то не всем. Кому-то можно. А кому-можно-то? Всякий из нас думает, что он особенный и ему – можно. Вот и прёмся упрямо к вершине. Кто-то заходит, кто-то нет. И каждый из нас знает про возможность погибнуть в горах. Никто в свою смерть не верит, конечно. Да, другие погибают, но не я.
Нынче, хотя сезон только начался, уже есть жертвы. Самая первая группа шла, восемь человек. Перевалы только-только открылись. Снега полно, а тут ещё свежий выпал. Сильный был снегопад, в одном месте огромный снежный карниз навис над тропой. Старший группы очень опытный альпинист, объяснил всем, что это место пройти надо по возможности быстро, а главное – тихо, молча. Наверное, не все поверили в то, что снег может сойти даже от звука человеческого голоса. А может, и поверили. Молчали же все. Только одна молоденькая озорница снежком в спину старшего запустила. Кокетничала, наверное. Старший рефлекторно повернулся назад и задел рюкзаком карниз. Сначала карниз на тропу упал, а за ним и лавина пошла. Четверо почти не пострадали, один погиб сразу, одного быстро нашли, успели откопать, а ещё двоих уже на следующий день нашли. Неживыми. Первый задохнулся, второй погиб от обморожения. Девица та озорная живая. Только как вот ей и жить-то теперь.
Здесь полно поминальных табличек. Внизу, недалеко от базового лагеря, есть часовня памяти погибших альпинистов. Когда был здесь в первый раз, заходил туда, читал фамилии. А потом эти таблички кое-где на тропе встречаются и особенно много здесь, на поляне штурмового лагеря. Два огромных валуна ими облеплено. Некоторые из погибших совсем молодые, но есть и опытные альпинисты, и спасатели. А рядом импровизированный музейчик – старый ледоруб, самодельные кошки, сломанные каски. Меня особенно поразили кошки. По сравнению с нынешними такой примитив, такие неловкие и даже нелепые. А ведь ходили же и в них на вершину!
Как гибнут в горах?
От лавины. От камнепада. От удара молнии. От того самого срыва, когда человеку не удалось заякориться ледорубом в первое мгновение и его понесло вниз. И остановит его или трещина, из которой его никто никогда не достанет, или скала, о которую он весь переломается. От переохлаждения умирают. От отёка лёгких, который развивается мгновенно. В прошлом году Андрей на моих глазах спас парня из соседней группы. Пришли его товарищи, мол, посмотрите нашего друга, какая-то слабость у него. А тот уже хрипит. Но – бодрится, только, говорит: «Больно немного в груди, когда кашляю, а так всё хорошо». У парня отёк начинался. Андрей вкатил ему укол, сообщил спасателям, те его смогли быстро в больницу доставить. Врачи сказали, ещё несколько часов и всё, умер бы парень.
На некоторых мемориальных табличках есть фотографии погибших. Всматриваешься в их лица, представляешь, какими они могли быть в жизни. Потом, конечно, мысли перекидываются на свою жизнь.
Мне много лет. Из-за седой бороды меня давно уже зовут дедом. Стариком я себя пока не чувствую, но ярмарка моя не только давно отшумела, я успел забыть, когда с неё вернулся.
Жизнь моя окончательно прояснилась в 40 лет. Я понял, как там у Олеши?- «Я не буду уже ни красивым, ни знаменитым. Я не приду из маленького города в столицу. Я не буду ни полководцем, ни наркомом, ни ученым, ни бегуном, ни авантюристом. Я мечтал всю жизнь о необычайной любви…»
40 лет – это возраст, когда мужчины погибают, идут в депутаты или хотя бы разводятся с женами. Я не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. Я просто успокоился. Тайные мечты, претензии на что-то большее, чем у меня есть в жизни, рассеялись. И стоило мне избавиться от дерзких желаний, от глупых заблуждений на свой счёт – мол, я что-то ещё могу, оказалось, что времени свободного у меня много и его надо куда-то девать. Я занялся туризмом.
Пляжный мне быстро наскучил, заграничная экзотика тоже. Нет, раз в год я обязательно езжу куда-нибудь с женой, ей нравится отдыхать комфортно, я ж это просто терплю. И обязательно, хотя бы раз в год сплавляюсь на байдарке или хожу в горы. Впрочем, соврал – сплавы по рекам, даже самым диким, последние годы меня совсем не интересуют. В последние годы я хожу в горы. И это не точно. Это я вначале ходил в горы, разные. А в последнее время я прихожу в одни и те же горы. Потому что никак не могу подняться на главную вершину этих гор. На гору Клеопатры. После каждой неудачи чувствую себя как побитая собака. Ничего плохого не сделал, а меня наказали, я ищу угол потемнее, чтобы спрятаться там. Чтобы никто не видел тоски в моих глазах и поджатого хвоста.
В списке вершин, на которые мне должно хватить сил, времени и денег, ещё несколько пунктов. В этом списке их было немного, всего пять. Я реально оцениваю свои возможности. Эльбрус и Казбек взяты с первых попыток. Сюда я прихожу уже в третий раз. Ничего, Бог троицу любит. Мне бы плюнуть на третий пункт моего списка и попытаться зайти на 4 и 5 вершины. А потом вернуться сюда. Но нет. Я теряю годы и силы здесь. Это уже навязчивая идея - покорить именно эту вершину – гору Клеопатры. И не надо мне других вершин, пока не взята эта. Не хочу ни Килиманджаро в Африке, ни Аконкагуа в Аргентине. Не хочу, они мне не интересны пока нет успеха здесь.
День третий
По программе тура сегодня после полуночи мы должны выходить на штурм. Штурм откладывается. На день или два – неизвестно. Прогноз погоды на ближайшие дни плохой. Не выходим из палаток. Настроение – дрянь. В голову лезут нехорошие мысли, чтобы их отогнать, стараюсь вспоминать что-нибудь приятное из прожитой жизни. Получается плохо. Вспоминаются наоборот неприятности, а то и вовсе стыдные вещи. Удивительно, но память сохранила очень чёткие картинки даже из раннего детства.
Первый стыд я пережил в пять лет. Мама впервые оставила меня одного пожить у бабушки. В те же дни к бабушке приехала её младшая дочь –студентка. Моя молодая и красивая тётка. Я в неё влюбился. Это я потом и понял, и слово это узнал – влюбился – а тогда во мне произошло что-то непонятное мне, неотчётливое, я и сейчас затрудняюсь определить, что именно со мной случилось тогда. Что-то новое, неизвестное, непонятное произошло внутри меня. Наверное, проснулась моя природа, мой пол. Наверное, я тогда впервые ощутил разницу между собой и другими людьми, между мальчиками и девочками. Я хорошо помню, как это было.
Я был настолько мал, что тётке и в голову не пришло как-то спрятать, укрыть своё постиранное нижнее бельё. Я долго разглядывал чулки, лифчик, трусики. Потом снял с веревки трусики, поднёс их к самому носу, вдохнул. и в этот момент вошла тетка. Она вернулась с велосипедной прогулки, лицо всё в румянце, тело ловкое, волосы затянуты в густой конский хвост. Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, я почувствовал, как запылали мои уши. Тётка не стала устраивать никаких сцен, подошла, приобняла, тихонько вытянула своё бельё из моих рук и вернула его на место.
А мне всю жизнь кажется, что именно тогда я уловил этот особенный запах. Запах женщины. И я всю жизнь лучшей дамской причёской считаю собранные в хвост волосы.
А через год я впервые познакомился с обманом. Меня отправили со старшим братом на школьную ёлку. Наговорили что-то про Деда Мороза, про новогоднее чудо. Пришли, сели, ждём. Я с затаённой надеждой пялюсь на ёлку, жду Деда Мороза. Наконец, он появился.
- Закрой рот, -сказал мне брат. - Никакого чуда не будет.
А про Деда Мороза сказал, что это никакой не волшебник, а учитель физкультуры, наш сосед дядя Вова. От дяди Вовы пахло алкоголем, он однообразно требовал у детей рассказать стихотворение и очень буднично раздавал подарки. Мне казалось, что этот обман должны видеть все, почему же все молчат? Я украдкой оглянулся по сторонам и увидел, что дети радуются, хлопают в ладоши, смеются, искренне радуются. Обман разоблачать оказалось не для кого… С того времени Новый год для меня – самый обыкновенный день. Какой же это праздник, какая сказка, если нет чуда?
Только в раннем детстве можно ждать чуда, просто ждать и надеяться, что оно откуда-то возьмётся в твоей жизни. Но детство проходит, и важно, как можно быстрее понять, что чуда надо добиваться своими силами. Отыскивать его и приводить в свою жизнь. Это как с женщиной. Новой женщиной, которая тебе понравилась, даже и не поймёшь, чем она хороша, почему понравилась? Да и неважно, чем и почему. И ты мечтаешь об этой женщине, хочешь её добиться. Кто влюблялся, тот меня поймёт. Я часто влюблялся в своей жизни. Но помнятся всего несколько женщин. Наверное, я их любил по-настоящему. Сколько их было, тех, которых любил? Одна? Две? Три? Не больше. Среди них есть и та, которой я не смог добиться. Я помню её так ярко, как будто по-прежнему мечтаю о ней.
Вот и с этой вершиной у меня тоже самое. Утром, когда на несколько минут из-за туч выглянуло солнце, мне показалось, что Клеопатра улыбнулась мне. Как это умеют делать красивые, веселые и уверенные в себе женщины:
-Ну, что же ты такой несмелый? Я же вижу, что нравлюсь тебе. Попробуй завоевать меня!
Результат – вот, что главное. Пусть слабаки рассказывают, что главное – это процесс достижения цели, это туфта. Главное – это цель. Почти сразу после результата наступит пустота. Но будет несколько минут абсолютного блаженства: ты сделал это, ты стоишь на вершине! Тут и «Ура!» можно поорать во всё горло, если будут силы. Тогда и путь к цели станет и хорош, и неповторим, и замечателен, и ценен сам по себе. После победы можно умно рассуждать, что, мол, жизнь – это путь. Конечно, путь, а что же ещё? Только не ровная дорога, а с вершинами побед и пропастями поражений. А в конце пути, как окончательный результат, смерть. Это истина. После каждой победы надо находить смысл для продолжения пути. После каждого результата надо иметь впереди другую цель.
Пока я не победил Клеопатру, я ничего не загадываю. Что будет потом, неважно.
И какая же ты капризная, Клеопатра! Я ведь был на вершинах, которые на сотни метров выше тебя! А ты опять вредничаешь. До вершины остался один переход, он не особенно сложный. Нужно всего лишь десять – двенадцать часов более-менее спокойной погоды. Без сильного ветра, без сильного дождя. Три-четыре часа на подъём по перилам на перевал, потом спуск с потерей всей только что набранной высоты – жалко, но по-другому никак. Там отдых, перекус – и два-три часа пути до вершины и несколько часов на возвращение в штурмовой лагерь. Всё ясно, понятно, доступно! Только бы установилась погода.
Был у Андрея в палатке. Говорит, если погоды не будет и завтра, то послезавтра наша группа возвращается назад. Во-первых, и это главное, заканчивается время тура. Во-вторых, и это очень важно, от нескольких дней ожидания у людей портится настроение, они становятся нетерпеливыми, раздражительными, недовольными всем на свете, а таких в горы пускать опасно.
Я предложил Андрею немного выпить. Он не стал отказываться, нормальный ведь мужик. Я сказал ему:
- Как же так, Андрей? Я в третий раз добрался сюда, неужели опять неудача? Я не уверен, что смогу дойти сюда ещё раз. У меня и сейчас колени и голеностопы в бандаже, на пояснице защитный пояс, половина мышц в тейпах…
За чаем и сигаретой я предложил Андрею, аккуратно, конечно, денег, чтобы он не уходил с группой назад, а остался здесь со мной и дождался погоды. Денег я предложил много – почти столько же, сколько стоит весь тур. Андрей внимательно и долго смотрел на меня после моих слов. Сказал:
- Хорошо, останусь. Будем ждать погоду. Деньги возьму, но не столько. Достаточно будет трети от названной тобой суммы.
День четвёртый
Сегодня видел, как сошла лавина. Огромная. Сошла с почти вертикального склона Клеопатры, альпинисты называют этот склон стенкой. Альпинисты – спортсмены именно по стенке лезут наверх, наш путь им неинтересен. Наш путь – для альпинистов- любителей. Самый лёгкий и безопасный из всех возможных. Но и на нём есть лавиноопасный участок и места, где бывают камнепады.
На несколько минут стих ветер, дождь почти прекратился, выглянуло солнце. Снег на макушке Клеопатры блестел ярче, чем игрушки на самой красивой новогодней ёлке.
Здесь по несколько раз за день меняется погода. Пока она меняется с плохой на очень плохую и обратно. Никто не знает, когда будет окно хорошей погоды, окно достаточно большое, чтобы можно было решиться на штурм. Оно обязательно будет. Только вот когда? Через день, через неделю? не может быть, чтобы оно не появилось!
До полудня провалялся в палатке. Поесть всё-таки надо. На поляне штурмового лагеря, как раз рядом с теми валунами, которые облеплены поминальными досками, к началу сезона открыли небольшую стационарную базу. Два года назад, когда я был здесь в первый раз, её только начали строить. Все строительные материалы завозили вертолётами. Андрей сказал, что там есть кухня, можно заказать обед. Нормальный – со свежими овощами, первым и вторым блюдом. Цены, конечно, конские, и туда мало, кто ходит. Но я больше не могу есть сублимированную пищу. В горы идут молодые, им что. А мне такой рацион просто вреден. Не хватало, чтобы ещё поджелудочную прихватило – тогда всё, пиши пропало. Какие горы, в пору будет вертолёт вызывать для эвакуации. Пойду в буфет.
База небольшая, но очень милая. Самое просторное помещение – и гостиная, и кухня, и столовая в одном лице. Есть два номера, которые можно снять. В первом два спальных места – настоящие кровати! - во втором три. Маленький номер свободен. Но спать там ещё дороже, чем есть.
Я заказал полный обед. Но сначала чай. Его подают в термосах, не в чайниках, чтобы не остывал быстро. Попросил девочек, их двое на кухне, положить двойную, тройную порцию чёрного чая без всяких добавок и без сахара. С чаем происходит неприятная штука – то ли он как-то неправильно заваривается на высоте, то ли потому что делается он на талой воде, она совсем без солей, чай здесь другой. Но с лимоном вприкуску было очень даже вкусно.
На кухне работают две молодые женщины. Заказ у меня принимала та, что пониже ростом. Нет, она хорошего роста и правильного сложения – пропорционального, просто вторая почти высокая и чуть лишнего худая. А фигуру здесь у женщин хорошо видно – они ходят в специальных лосинах и футболках. Одежда такая шьётся из современных материалов, считается, что это самая правильная одежда для горных походов. Она лёгкая, она греет. Она быстро сохнет. У парней похожая одежда, но поверх лосин принято одевать шорты, чтобы прилично выглядеть. Может и мне, наконец, полностью обновить свой походный гардероб? Всё никак не могу отказаться от тёплой тельняшки, шерстяных носок и зимних берцев. Современная одежда облегает фигуру. Девчонками невозможно не любоваться. Они приехали сюда на весь сезон работать на базе. Та, что пониже, её зовут Мария, повар, вторая ей помогает. Может, ещё порядок на базе поддерживают. Помощница у Марии неумелая – мне показалась, что она впервые в жизни резала салат. А Мария уверенно держится у плиты.
Я напился чаю и в ожидании обеда что-то меня понесло. Не думаю, что от чая, хотя он и оказался крепким, почти купчик. Скорее от глотка спирта, который я сделал перед чаем. А ещё больше от близости двух замечательных молоденьких женщин, почти девушек. Они готовили обед, стоя ко мне вполоборота чтобы лучше слышать мои байки и рассказы про реальные приключения. А когда поставили на плиту суп и второе и сели за стол напротив меня, я вполне определился, кто из них нравится мне больше. Внутренний барометр показал на Марию. У меня так всегда было, с первой юности – смотрю на девушку, женщину - хотел бы я с ней прожить всю свою жизнь? Ну, хотя бы серьёзно попробовать это сделать - прожить с ней свою жизнь. И как только я получал подсказку этого барометра, я начинал ухаживать за женщиной, да я её уже просто любил к этой минуте.
Что-то похожее началось у меня и с Марией. Но я запретил себе думать о ней, между нами такая пропасть лет. Я не разрешил себе влюбляться в Марию. Быстренько отыскал в ней недостатки – скулы широковаты, в глазах есть что-то простенькое, грудь маленькая, да и попа, пожалуй, повиснет, если снять с неё эти лосины.
А тут и обед поспел. Он был роскошный. Да, вместо мяса тушёнка, но овощи натуральные, лук, чёрный перец, чёрный хлеб! После сухариков и сублиматов – прямо царский обед.
Пока ел, молчал, и девчонки надеялись на продолжение моего трёпа. За жизнь накопилось много интересных историй, а ещё ж и умение приврать. А девчонки такие молодые, так ещё немного видели и знают, им, конечно, интересно меня слушать. Да и что им ещё делать в свободную минуту? Интернета здесь нет, связь только по рации.
Но я продолжил молчать, допивая свой чай. И они ушли. Какой им интерес в молчании старика. Ведь для них я вполне старик, как б я сам себя не чувствовал и не воспринимал. Я молчал и с удивлением смотрел на парней, которые тоже пришли в буфет: почему же они не ухаживают за этими красавицами?
От того, что я заставил себя молчать, у меня начала болеть голова. Когда уходил, Мария пригласила меня приходить на ужин. Пожалуй, из вежливости, без улыбки и, кажется, с холодком в глазах.
Вернулся в палатку и после сытного обеда почти сразу уснул. И увидел сон. Это само по себе удивительно – я уже давно не вижу снов. А тут – такой! Мне приснилась очень трогательная история из молодости – встреча с юной полячкой Мартой. Почему приснилась именно Марта? Может быть, потому, что именно от неё я впервые услышал про эту гору. Это было почти 30 лет назад. В первой половине 90-х.
Безумные 90-е годы! Ох, и разгульное было время! Мы ехали с моим товарищем в командировку. Вырвались из дома, и сразу начали куролесить. И куролесили всю дорогу. Очень активно начали, так, что опоздали на самолёт. Мы отправились поездами, с несколькими пересадками! Один раз пришлось ехать в сидячем вагоне. Жутко неудобно. Ехать нужно было всю ночь. И вот в этот самый вагон, и без того битком набитый народом, на какой-то станции втиснулась целая группа молодых польских альпинистов. Они ехали покорять эту самую вершину, у которой я торчу уже четвёртый день. Товарищ мой Саша Воробьёв привел Марту из тамбура, где только и нашлось свободное место для альпинистов. А у нас с ним было два места, два кресла. Я уступил своё место Марте, Воробей был мне за это очень благодарен. Но Воробья подвели ночь и выпитое – он очень быстро уснул. И я увёл у друга его любимую. Каюсь. Но она мне тоже очень понравилась, она была юная и очень деликатная.
Марта сидела на моём месте. Я стоял рядом, иногда что-то говорил девушке – она немного знала русский. Но скоро и я начал засыпать, прямо на ногах. Марта поднялась, сказала с очень милым акцентом:
- Я немного отдохнула. Спасибо! Садитесь на ваше место.
Я понимал, что стоит мне сесть, как она тут же уйдёт к своим. Не будет же она торчать рядом со мной. Ещё я успел заметить, что один из поляков, зелёный совсем, всё время смотрит в нашу сторону, а меня так просто сверлит глазами. Марта же один раз только и поглядела на него. Как мне показалось, с некоторым раздражением посмотрела. Потом я узнал, что поляк начал ухаживать за ней с Варшавы, с первого дня их путешествия. И уже порядком ей надоел. Но это я потом узнал, а пока он меня раззадорил, этот поляк.
И я предложил Марте:
- Не подумайте чего-нибудь, давайте я сяду, а вы устроитесь у меня на коленях.
Она смутилась, покраснела. Но стоять на ногах до утра – это очень тяжело. Идти можно, а вот просто стоять – тяжело. Она согласилась сесть мне на колени. И мы, как пионеры, старались соблюдать дистанцию. Но сон её сморил, её голова склонилась мне на грудь. И тогда я позволил себе дышать запахом её волос. Запахом её кожи. Её молодой нежной кожи. Утром она улыбнулась мне смущённо и благодарно. Так, как после первой ночи женщина улыбается мужчине, если у них всё было хорошо этой ночью.
Кроме той ночи, у нас было только несколько часов. Потом Марта уезжала в одну сторону, а я в другую. Мы пытались ускользнуть ото всех, чтобы остаться вдвоём. Но от меня не отходил злой Воробей, от неё рассерженный поляк, тот, который пытался убить меня взглядом в переполненном вагоне. Поляк ещё и на Воробья обиду держал, ведь это он увёл от него Марту. Они оба всё никак не могли согласиться с тем, что Марты им не видать, и объединились, и делали всё, чтобы она не досталась и мне. Обиженные люди иногда становятся очень вредными.
Мы гуляли по маленькому чудному городку, просто ходили по его центру кругами. Останавливались у реки, пили шампанское. Потом коньяк. Я несколько раз подводил нашу компанию к большой луже, которую легко можно было обойти, как и делали Воробей с поляком, я же брал Марту на руки и переходил лужу вброд, и долго-долго ещё нёс её на руках. Я говорил Марте:
- В моей жизни было уже много, очень много дней, но сегодня – самый лучший из них. Конечно, я врал тогда Марте. Врал, но как же сам верил в это! Впрочем, почему врал? В жизни у человека есть только сегодняшний день. Прошлое – это только память о былом, а будущего может просто не быть. И каждый текущий день – единственный и лучший в жизни. И Марта шептала в ответ:
- Да-да, я тебя понимаю. Мне тоже очень хорошо сегодня. Очень.
Её поезд уходил раньше. Мы вцепились друг в друга. Целовались. Она заплакала, я сказал, что еду с ней. Я бы уехал. Но один из гидов устал смотреть на чужую любовь, сходил за милицейским нарядом, наплёл что-то про международный скандал, и менты скрутили меня и вытащили из вагона.
Марта плакала, и долго махала мне рукой, не давая проводнику закрыть дверь. Поезд уходил неумолимо, очень скоро стали неясными черты её лица, потом растаяла фигура…
Когда я проснулся, я попробовал вспомнить лицо Марты. Вернул в своём воображении её поезд назад и увидел глаза, нос, скулы …Марии. И подумал, зачем мне вспоминать Марту?
Марта сейчас уже не молода. И с ней сегодняшней встречаться вовсе незачем. А вот Мария… Мария – ей ведь столько же примерно лет, сколько было тогда Марте.
И зачем я торчу в своей палатке? Зачем отказываю себе в удовольствии увидеть Марию? Ну, хотя бы увидеть. Увидеть её замечательные оригинальные скулы, чуть лишнего широкие. Очевидно, это что-то национальное, которое передалось ей в смешанной крови родителей. Что-то туземное, может, северное, может, азиатское. Грудь – маленькая и упругая, почти девичья. А повиснет ли попа, когда снять с неё лосины – это ещё надо посмотреть!
И глаза у ней не простенькие, а ясные. Здесь почти у всех ясные глаза. Кривляки и фальшивые люди сюда просто не доходят. Вот и Мария - честная и искренняя. Да ведь и я же такой, когда прихожу в горы. Все маски, все наработанные и прилипшие образы и приёмы остаются внизу. Здесь они просто не нужны. Когда ты забираешься так высоко в горы, ты выходишь из матрицы своей привычной жизни. Становишься другим. Настоящим. Самим собой.
Я вспомнил, что видел на базе гитару. Серенада для любимой - разве есть способ лучше, чтобы завоевать сердце женщины?
День пятый
Вчера вечером народу в буфете базы оказалось больше, чем мне хотелось бы. Людям надоедает лежать в палатках, вот и идут сюда, чтобы нормально посидеть за столом.
Мне показалось, что Мария удивилась и обрадовалась, когда увидела меня. Пока я ужинал, а она хлопотала у плиты, между нами продолжалась игра взглядов. После ужина я взял гитару. Давно я не пел песен. Начал с чужих, потом перешёл к своим. Когда-то давно, ещё до 40 лет, я написал шесть циклов песен. Даже по фестивалям бардов ездил. Слушал мастеров, разговаривал с ними, пел. Ценные советы дал мне Олег Митяев. И по стихам, и по манере петь.
Мой концерт слушали все. Я был в ударе. У меня есть несколько хороших песен. Из шести циклов, в каждом из которых по 12-15 песен, есть несколько удачных. Их я приберег к концу вечера. И спел их так, словно рядом никого не было, только Мария. Все, кто к этому моменту ещё оставался в буфете, почувствовали себя лишними и быстро попрощались. Мы с Марией ещё немного посидели за столом, говорили о каких-то пустяках, а потом пошли в свободный номер. И у нас случилась замечательная ночь! Господи, а ведь я уже забыл эту дрожь, эту сладкую дрожь, которая бывает перед близостью с новой женщиной.
Она рассказала мне свою историю. Рано вышла замуж, муж оказался очень строгим, не отпускал её из дома никуда кроме работы. Прожили пять лет, но так и не смогли родить ребёнка. Она предлагала мужу сходить к врачам, выяснить причину бесплодия, но тот и мысли не допускал, что он может быть виноватым в их бездетности. Наконец, развелись. Мария была на грани депрессии. Подруга посоветовала записаться в эту экспедицию – поваром на базу на весь сезон. В школе она занималась спортом, туризмом в том числе. Взяли. В настоящих горах она первый раз в жизни.
Она рассказывала, глядя куда-то в сторону, и я мог спокойно рассмотреть её всю. Я удивился, не увидев на её теле ни одной татуировки. У молодёжи, девушек в том числе, это так модно сейчас. Я к этому никак не привыкну, особенно скверно, когда их делают симпатичные девчонки, по мне так они убивают свою красоту. Я сказал Марии, что она молодец, что не делает татуировок.
Она ответила:
- Муж не разрешал. Теперь, может сделаю.
- И что же ты на себе нарисуешь?
- Ещё не знаю, твоя вот мне нравится.
Единственную татуировку я сделал себе в 40 лет. Ничего оригинального, парусник на плече. Один в открытом море. Помню, мастер спросил: «Паруса будем раскрашивать? Красный цвет очень хорошо ляжет». Нет, ответил я ему, алые паруса – это уже пошло в моём возрасте. Давай белый. «Давай». Белый цвет капризный, сошёл почти сразу. На татуировке есть пара надписей. На французском языке. Почему французском? Потому что его в нашей стране знают ещё меньше, чем английский. Первое время друзья и знакомые приставали с вопросом – что тут у тебя написано? Скажи, мол. И я отвечал, если б я хотел, чтобы написанное мог прочитать любой, я сделал бы эти слова на русском. Вот и Мария попыталась прочитать их.
- Это не английский. Переведёшь?
- Тебе скажу. На ленточке под парусником написано «Таи свою жизнь».
- Как-как? - переспросила Мария.
- Таи свою жизнь.
Мария – умница, всё правильно поняла про этот мой девиз: не торопись пускать другого человека в свою жизнь, не делись с ним своими секретами и тайнами.
- Согласна с тобой, - сказала Мария. –-Что знают двое, то знают все. И даже самый близкий человек когда-нибудь обязательно попрекнёт тебя этой тайной или насмеётся над ней. Хотя бы в минуту ссоры. Над самым сокровенным насмеётся, чтобы сделать тебе больнее. А что написано на борту парусника?
- На борту написано имя парусника – «Это я».
Она улыбнулась и вспомнила, немного переиначив, Лермонтова:
- Белеет парус одинокий в тумане моря голубом! Что ищешь ТЫ в стране далёкой? Что кинул ТЫ в краю родном?
- Уже ничего не ищу, Мария. Однако вот нашёл тебя. В краю далёком.
- Жалко, - сказала Мария.
- Что жалко?
- Жалко, что ты такой… немолодой. Вот и борода у тебя совсем седая.
Я удивился этому её расстройству из-за моего возраста.
- Ты что, Мария?! Я не хочу портить тебе жизнь, выбрось меня из головы.
- Попробую-, она почти заплакала.
И тут до меня дошло:
- А ты не можешь сейчас забеременеть?
Мария ответила:
- Сегодня у меня самый лучший для этого день.
- И ты… специально?
- Да.
- Почему ты выбрала меня?
- Ты сегодня был лучшим из всех. И я знаю, какую татуировку я себе сделаю. На том же месте, что и у тебя. Вместо парусника будет эта красивая гора, на горе будет написано «Серёжа и Маша были здесь», а внизу такая же ленточка, что и у тебя, с теми же словами.
Я видел, что она шутит, но всё же сказал:
– Не порти свою красоту, не делай никаких татуировок.
- Хорошо -, улыбнулась Мария.
Она говорила что-то ещё, я не очень слушал. Потом остановил её и сказал:
- Ты молодая, красивая очень. Зачем тебе было сегодня рисковать, матери-одиночке выйти замуж будет труднее.
- Как ты не понимаешь! - ответила она мне. - Меня пять лет обвиняли в бесплодии, называли пустоцветом. Это такой пресс. Я чувствую себя ущербной, а если со мной всё хорошо, и я рожу – я стану другой, счастливой и нормальной. А ребёнок разве может помешать настоящей любви, если ей суждено быть в моей жизни. - И попросила меня. - Расскажи мне о себе побольше.
-Зачем?
- Я хочу знать о тебе всё. Чтобы рассказать ребёнку, когда он подрастёт, о его отце.
- Ты не позволишь мне самому это сделать?
-Конечно, позволю! Ну а вдруг мы больше не увидимся?
- Ты умная женщина, Мария. Ну, слушай!
И я рассказал ей всё про себя. Ну, почти всё. Вспомнилась давняя, казалось, уже забытая досада: я очень хотел сына, но стал отцом всего один раз и родилась у меня девочка.
В этом месте Мария меня прервала:
- Если у меня будет сын, хочешь я дам ему твою фамилию? Хочешь! А какая у тебя фамилия?
Я назвал.
- Красивая! Я, может, и себе её возьму, ты не против? А как бы ты хотел, чтобы звали нашего сына? Ну? У него будет твоя фамилия, твоё отчество, а имя?
Сын? Имя? Господи, что же это за счастье со мной сегодня случилось! Я сказал Марии, что выберу имя нашему ребёнку на вершине.
- Хорошо, - улыбнулась Мария. – А почему ты перестал писать стихи?
- Это не я, это они перестали рождаться во мне.
Я спросил Марию, какая из моих песен ей больше всего понравилась? Она ответила. Она назвала одну из самых любимых моих песен. Это песенка из цикла «Ответ Владимиру Семёновичу Высоцкому». Я рассказал, как сочинил её. Мою единственную дочь жена рожала в маленьком городке, где жили её родители. Я поехал увидеть своего ребёнка в первые дни января. Стоял жуткий мороз, автобус сломался за много километров до городка, пассажиров подобрал встречный автобус, а я решил идти пешком. Через зимние поля, занесенные снегом рощи. Едва не замёрз. Упросил Бога дать мне эту счастливую возможность – подержать на руках своего ребёнка. Песня сделана на мотив «Кругом пятьсот». Я начал напевать её, но заметил, что Мария уснула. Это понятно – в то время как я весь день валялся и спал в палатке, она хлопотала у плиты.
Мария спала, а я думал про свою жизнь. Чем ближе финал, тем понятнее Библия. Про смерть в ней хорошие слова есть. «Соединился со своим народом». Не умер, а ушёл к своим. Своих за порогом жизни много-много поколений. Все мои предки жили в том числе и для того, чтобы однажды на свет появился я. И во мне побежала пронесённая через века кровь. А что же после меня? Единственная дочь, которая заметно старше Марии, говорит, что рожать не собирается. Всё. Кровь, которую передавали из поколения в поколение на мне могла прерваться. И я был бы виноват в том, что прерывается вечная цепь поколений. И вдруг эта встреча с Марией. А что, если она точно родит от меня! Тогда я спасён. На мне не будет этой тяжёлой вины перед поколениями моих предков и после меня продолжится моя наша кровь!
К утру дождь прекратился и от наступившей вдруг тишины я уснул. А когда проснулся, увидел перед собой яблоко. В горах это хороший подарок. Под яблоком была записка от Марии. «Я ухожу с ребятами в базовый лагерь, в баню. Вернусь завтра. Если вы сегодня в ночь уйдёте на штурм - удачи вам! И не забудь, на вершине ты должен выбрать имя для нашего сына». Простые и милые слова. А вот я не смог обойтись без красивости - написал на обороте записки: «У тебя всё будет хорошо в жизни. Потому что Бог любит тебя, ведь тебя зовут также, как звали мать его сына. До встречи, Мария!»
И пошёл в палатку. Помощница Марии, которой я оставил записку, и все, кто был на кухне – деликатно поздоровались, стараясь не встречаться со мной глазами. Зря, мне было совсем не жалко поделиться с ними своим счастьем!
Лагерь заметно опустел. Вместе с нашей группой ушла вниз ещё одна группа коммерческих альпинистов. Нельзя же здесь вечно ждать погоды, да и путёвки привязаны к срокам. Видимо, вместе с группами ушла вниз и Мария. Я подумал, погода сносная, и если люди идут вниз, то можно ведь идти и наверх. Сегодня, да прямо сейчас!
Да, по правилам, на штурм выходят в час, в два, самое позднее в три часа ночи, чтобы к рассвету выйти к гребню, который ведёт на самую вершину. Чтобы успеть подняться на гору и начать спуск пока солнце невысоко. Потому что как только солнце начинает припекать, тут же образуется туман, потом ветер, пурга, идти в таких условиях опасно. А что, если всё-таки разделить этот путь на две части? Первую пройти сегодня, когда позволяет погода, переночевать перед гребнем, ранним утром подняться на вершину и уже к обеду вернуться в штурмовой лагерь?
Пошёл к Андрею с этим предложением. Он выслушал меня и сказал то, что я и сам знаю:
- На той площадке перед гребнем, о которой ты говоришь, разбивать лагерь не рекомендуется, это одно из самых лавиноопасных мест на маршруте.
Я не сдавался.
- Но ведь не каждый день там сходят лавины!
Андрей пожал плечами:
-Не каждый.
- Давай рискнём! Смотри, какая погода!
Андрей медлит с решением. Так, как предложил я, делать вообще-то можно, но не принято. Выше того лагеря, где сейчас стоим мы, опасно всегда – камнепады, лавины. И чтобы минимизировать угрозы, никаких длительных остановок, тем более ночёвок, во время восхождения быть не должно. Потому что в палатке, да ещё упакованный в спальник, ты становишься абсолютно беззащитным, не только не убежишь от опасности, ты и заметить её не успеешь.
Я понимаю, что как инструктор Андрей не должен соглашаться с моим предложением. Как инструктор он должен выдержать меня здесь столько, сколько нужно, чтобы я отказался от штурма и согласился идти вниз. Но так было уже два раза, Андрей знает, что я буду торчать здесь пока не придёт погода.
Длинного окна может не быть и неделю, и две, поэтому я и предлагаю рискнуть в расчёте на такие вот оконца, как сейчас. Сегодня пройдём перевал и доберёмся до площадки перед гребнем, а завтра с рассветом – до вершины. Мы оба знаем, что даже небольшого окна завтра может и не быть. Но ведь может и быть!
Андрей берёт паузу до обеда. Если начинать штурм сегодня, то выходить нужно ближе к вечеру. Чтобы добраться к месту ночёвки с наступлением ночи. Чем позже мы туда дойдём, тем меньше времени нам придётся оставаться на лавиноопасном участке.
Андрей советует мне идти спать. Есть и спать – вот, что нужно делать в горах, тем более перед восхождением. Я ушёл в палатку и неожиданно для себя быстро заснул.
Андрей разбудил меня, пригласил к позднему обеду. Опять эти надоевшие сублиматы, но лимон из запасов инструктора разнообразил наш стол. Он решился на мой план. Мы выходим сейчас!
День шестой
Всё пошло не по плану. Вчера мы рассчитали так, чтобы к месту ночёвки прийти поздним вечером, но добрались мы сюда уже глубокой ночью.
У нас не получилось быстро подняться на перевал. Виной тому две причины. Во-первых, погода. Окно оказалось маленькой форточкой, и захлопнулось вскоре после того, как мы вышли из лагеря. Дождь пошёл, когда мы были на середине перевала. Во-вторых, веревочные перила оказались совсем ненадёжными.
Андрей шёл первым, проверял крепления перил, поменял почти половину ледобуров. Под дождём, который идёт несколько дней, они быстро вытаивают изо льда. Их надёжность давно уже никто не проверял и, строго говоря, их надо было бы все заново вкрутить в ледник. Но столько времени у нас не было, пришлось рисковать. Я тяжелее Андрея, и два ледобура не выдержали моего веса, когда я перецеплял рядом с ними усы индивидуальной страховки. Я два раза срывался и катился вниз в каше из снега и воды, каждый раз думая, удержит ли меня нижнее крепление. Промок насквозь. Чтобы мне не простыть в сырой одежде, мы не отдыхали на перевале, сразу пошли вниз, к той самой площадке, на которой можно разбить лагерь. Устали. Особенно, конечно, я. Места на площадке всего на пару палаток. Здесь уже много лет никто не останавливается надолго. Только попить чай, перекусить и делать отсюда ноги побыстрее, неважно – вверх или вниз, главное побыстрее отсюда. Мы ставили палатку в полной темноте, когда по нашему плану мы должны были спать уже несколько часов.
Потом зажгли горелку, натопили снега, чтобы попить горячего. Есть не хочется совсем, Андрей заставил меня проглотить немного сухофруктов и горстку орехов. Андрей знает, что я журналист, поэтому не обращает внимание на моё бормотание в диктофон.
Итак, мы забрались в очень опасную ловушку. Одинаково опасно сейчас всё: спускаться вниз, идти наверх, оставаться на месте. Мы остаёмся в палатке уже только потому, что нужно высушить мою одежду, в сырой одежде ночью, когда обязательно будет морозец, мне идти нельзя никуда. Андрей помогает мне сушить одежду и обувь – от горелки в палатке быстро становится тепло, только и кислород выгорает, дышать от этого хуже.
Андрей спросил, сколько я взял газа. Я ответил, что взял всего один, уже начатый баллон. Андрей невольно морщится, но не выговаривает мне. Когда мы перед штурмом делили по рюкзакам общее имущество, он сказал, чтобы газ взял я. Сказал просто про газ, не «пару баллонов возьми», а просто «с тебя газ». Да и не надо его много при нормальном восхождении, так, пару раз вскипятить воду. Мы ж ещё и полные термоса чая с собой брали. Но восхождение наше не самое нормальное, лишний баллон газа вполне был бы не лишним.
Понятно, что газ надо экономить, неизвестно, что ждёт нас дальше. Одежда моя заметно подсохла. Забираю её с собой в сухой спальник, чтобы досушить теплом своего тела. Сыро и противно, но что делать? Всё равно заснул быстро, так устал.
Мы проспали. Проснулись, когда уже совсем рассвело. Потеряли несколько драгоценных часов. Погода немного успокоилась. Быстро завтракаем и выходим на штурм Клеопатры. Я рассказал Андрею, что зову гору именно так. Он выслушал это без эмоций и грустно пошутил:
- Как вы лодку назовёте, так она и поплывёт.
День седьмой
Нам повезло! Я ещё раз пережил радость победы в горах. Мы стоим на самой макушке Клеопатры, я только что орал во всё горло от счастья. Давно привычный к таким победам Андрей смотрел на меня с улыбкой, как взрослый на ребёнка. Он дал мне время прокричаться и сказал:
- Соберись, уходим. Путь вниз может быть опаснее дороги наверх.
- Сейчас, только посмотрю ещё раз на мир с покорённой вершины.
Мир с покоренной вершины виден совсем плохо. Туман на глазах становится всё гуще и гуще. Или это не туман, а самое настоящее облако? Андрей обеспокоен – солнце скоро прогреет воздух, поднимется ветер, который может принести и дождь, и пургу. Андрей торопит:
- Уходим!
- Нет, подожди! Я должен сделать что-то важное на вершине. Что? Что? Что?! Как же я мог забыть! Имя, имя моему сыну. Придумал! Вот теперь уходим!
Поздний вечер. Мы давно уже должны были быть в штурмовом лагере, но я нахожусь в нашей палатке, которую мы поставили вчера на площадке между перевалом и гребнем. Записываю, что случилось с нами на спуске с вершины.
Не знаю, сколько прошло времени до рокового момента. Я всё ещё был в эйфории и не понимал, почему Андрей, спускавшейся первым, вдруг резко развернулся и побежал мне навстречу, он что-то кричал, рукой показывая наверх. Я так ничего и не понял, не увидел и не услышал начавшийся камнепад. Он подбежал, повалил меня с ног и накрыл собой. Если бы он это не сделал, мы погибли бы оба – рядом и близко не было места, где можно было укрыться от летевших на нас камней.
Андрей был сильно переломан, но жив. Я знаю, что после таких травм альпиниста можно спускать вниз, только жёстко зафиксировав его тело. Спасатели дежурят далеко внизу, в базовом лагере, сюда они могут подняться на вертолёте. Думаю, мы к тому моменту уже успели спуститься ниже четырёх тысяч метров, и вертолёт сюда уже мог бы подняться. Но опять начался сильный дождь, со снегом, кажется, будет и пурга - погода нелётная. Голова моя заработала вдруг очень ясно: спасательные сани наверняка есть в штурмовом лагере! Надо связаться с базой! Там всё равно кто-то есть, кто придёт на помощь. Я нашёл рацию Андрея, она оказалась разбитой. Если я пойду один до базового лагеря, сколько часов у меня это займёт? В лучшем случае я буду там вечером. А ещё дорога назад, это уже ночь и мороз. Андрей не дождётся, замёрзнет. Значит, надо спускаться вместе с ним до нашей палатки, там тёплые спальники, там газовая горелка. Андрея буду тащить волоком.
Сколько-то времени Андрей стонал. Всё реже и тише.
Я знал, что он умер, но продолжал тащить его вниз. Очень быстро я вымотался окончательно. Знал, что надо его оставить, тогда у меня будет больше шансов спастись самому. Но не смог это сделать даже тогда, когда понял: если до темноты не доберусь до палатки, не выжить и мне. Он ценой своей жизни спас меня, как же я его брошу?
Я заметил нашу палатку уже в сумерках.
Дошёл. На последних метрах сознание меня покинуло. Когда очнулся, понял, что я в палатке. Рядом, весь в снегу, Андрей. Надо вытащить его из палатки. Мало приятного находиться рядом с трупом. Тем более, когда палатка такая маленькая. А вдруг он жив?
Нет, ни пульса, ни дыхания. Да и снег на лице не тает. Пусть немного стихнет непогода, тогда вытащу. Интересно, в должностной инструкции у гида, или в его профессиональной лицензии записано, что он даже ценой собственной жизни должен спасать туриста? Вряд ли. Инструкция – это ж не клятва на верность Родине. Да и правило в горах есть – риск допустим только в разумных пределах. Он поступил как товарищ, как друг. Как там у Суворова? «Сам погибай, а товарища выручай!» Андрей – настоящий альпинист. И человек. Настоящий.
Снаружи немного стихло. Уберу его из палатки.
Мало радости, что прекратился дождь со снегом. Пошёл чистый снег. И ветер снова усиливается. Холодно. Надо залезть в спальник. Пока ещё хоть немного слушаются руки, надо зажечь горелку, она быстро согреет воздух.
Долго смотрю на синеватый огонь горелки. Газ заканчивается. Ни черта он не согрел… Холодно.
Надо пережить ночь, надо дожить до утра.
Сколько мне надо, чтобы спуститься до штурмового лагеря? Несколько часов.
Как же я устал. Отключаюсь на какие-то секунды или минуты. Проваливаюсь в сон. Потом вздрагиваю. От холода. Страха нет совсем. Я не боюсь умереть, это плохо. Нет, я должен жить! Мне надо увидеть Марию, я должен сказать ей имя нашего сына. Иван. И отчество у сына будет подходящее. Сергеевич. Иван Сергеевич. Красиво. Моя кровь продолжится, моя кровь потечёт в будущее.
Наконец-то я согрелся! Как же хорошо в нашей палатке. Мария! Какая же ты славная, заботливая. Укрываешь меня своим одеялом. Ложись рядом. Как же хорошо. Теперь можно спокойно заснуть. А утром я помогу тебе развести костёр и приготовить завтрак. Как вкусно пахнут твои волосы. Мы теперь всегда, всегда будем вместе. Ты родишь нам сына…
Как же хорошо мне с тобой. И какой тихий, радостный свет. Необыкновенный свет. Я не видел такого никогда. Господи! Это ты, Господи?! Это – Ты! Как же хорошо мне с тобой…
От автора
Я был на горе в конце того сезона, когда погибли эти двое – опытный инструктор Андрей и Борода. Спасатели не нашли ни их тела, ни хоть каких-то их следов. Сошлись на том, что их унесла вниз лавина и теперь они спят вечным сном под огромным слоем снега и льда. Когда на спуске с вершины я наткнулся на вмёрзшей в лёд угол палатки, подумал, что это могла быть палатка Андрея и Бороды. Я аккуратно выдолбил остатки палатки ледорубом. Случай сохранил для меня пакет сублимата, одну перчатку и сломанный айфон. Перчатку и сублимат я оставил на горе, а айфон взял с собой. И не зря! Друзья айтишники смогли восстановить карту памяти. Борода наговорил гораздо больше, чем здесь написано, но неинтересное я выбросил. Борода работал редактором в солидном журнале и в своём путешествии собирал всякие скучные факты, интервью с альпинистами и местным населением, формулировал какие-то смешные претензии к власти – в общем, глупости. Фотографии ещё красивые иногда попадаются, но мои не хуже.
Видимо, они точно погибли под лавиной – её звук – это последнее, что есть на записи. С найденным диктофоном у меня появилась забота. Я почти не сомневаюсь, что на базе в штурмовом лагере видел Марию. Когда прослушал записи Бороды, понял, что девушка в буфете – Мария. У неё были грустные глаза и чуть округлившийся животик. Думаю, она беременна. С момента гибели Бороды и Андрея к моменту моей экспедиции на гору прошло почти три месяца, а трёхмесячную беременность уже можно разглядеть. Мария чуть раздалась, и её помощница рядом с ней выглядит уже не худой, а просто измождённой. Какими же красивыми становятся беременные женщины!
Я её обязательно найду. Хочу сделать это вживую, а не по соцсетям. Надо ей сообщить, какое имя для их сына придумал Борода на вершине. Да и записи, и сломанный диктофон отдам ей.
А на памятном камне у базы надо повесить ещё одну табличка - с именами Бороды и Андрея, альпинистов, жизнь которых забрала Клеопатра. Чтобы Мария смогла когда-нибудь привести сюда сына…
Добавить комментарий