Мозаика

Окончание. Начало № 22 (81)

В понедельник Люси, Джейн и доктор Шагал обедали в кафе напротив. На улице было тёпло, солнечно, дул лёгкий ветерок, панини были отменно вкусны, и все трое пребывали в прекрасном настроении. На выходные Джейн ездила встречаться с одноклассниками — двадцать лет со дня окончания школы. Она с увлечением рассказывала, кто как изменился, кого не узнать, чья карьера оказалась сюрпризом, а кто, наоборот, не оправдал ожиданий. Люси и доктор с интересом слушали истории из жизни незнакомых людей — Джейн была хорошей рассказчицей. Неожиданно она запнулась, погасила улыбку и серьёзно посмотрела на доктора Шагал.

— У меня в школе была подруга Кейт. Нормальная, весёлая девчонка. Очень неглупая. В последний год учёбы мы выбрали разные классы, потом поступили в колледжи и разъехались и больше не виделись. Несколько лет назад я встретила одну общую знакомую, и та рассказала, что у Кейт жуткие проблемы, депрессия уже много лет, она не удерживается ни на одной работе, даже разошлась с мужем. Я ещё, помню, удивилась — не похоже на Кейт. Но у меня тогда своих забот хватало. А сейчас, приехав в родную школу, я узнала, что наш учитель физкультуры недавно пошёл под суд за сексуальную связь со школьницами...

— Он её изнасиловал? — охнула Люси.

— Да если бы изнасиловал, понятнее бы было. Он никого не насиловал. Он любил заниматься онанизмом перед ученицами, и часто предлагал им “помочь” ему. Но только рукой. И только добровольно. Когда был суд, Кейт выступила свидетельницей. Он сделал это с ней один раз, причём она даже не противилась. Лет ей было на тот момент пятнадцать или шестнадцать. И вот этот один эпизод сломал ей жизнь... Как это объяснить, доктор?

— Как что объяснить? — доктор Шагал положила свой бутерброд и промокнула губы салфеткой.

— Ну, как объяснить то, что есть женщины, изнасилованные собственным отцом или вон священником, есть совершенно гетеросексуальные мужчины, которых те же священники склонили к гомосексуальным актам, и многие из них, хоть и не без проблем, но функционируют, работают, семьи заводят, лечатся успешно. А тут подёргала физрука за причинное место один раз, добровольно, в не слишком уж детском возрасте — и всё. Из комнаты с трудом может выйти, с каждым годом все хуже.

— Да мы и в нашей практике это видим, — подхватила Люси, — перед одними священник штаны снял, и они уже который год лечатся, а с другими чего только не делали, но они нуждаются в минимальной терапии.

— У нас у всех разная психика, мы по-разному реагируем на стимулы. У кого-то ночью отняли на улице кошелёк, а он разве что о деньгах сокрушается. Другой после этого год боится из квартиры выходить. Сексуальное насилие — как любая травма: одни выкарабкиваются, другие нет. Да и выкарабкиваются по-разному. Слишком много слагаемых в этом уравнении, от физического устройства мозга до силы воли, от окружающей среды до воспитания.

— А вот скажите, — поинтересовалась Люси, — это правда, что жертвам священников тяжелее, чем другим? Из-за веры.

— Мы же только что говорили, — терпеливо повторила доктор, — что всё зависит от человека. Конечно, у религиозных католиков особое отношения к священнику, но если, например, девочка боготворит отца, а он её насилует, то я не думаю, что ей будет легче. Хотя вполне возможно, что ей будет не так тяжело, как какой-нибудь Кейт, один раз “подсобившей” учителю физкультуры. Мозг необъективен.

— Ох, не хотела бы я быть психиатром, — вздохнула Джейн.

Они шли по парку, держась за руки.

— Мне даже неловко об этом думать, не то, что говорить... Как ты считаешь, вероисповедание играет роль в том, как она проводит терапию? — Люси почувствовала, что краснеет.

— В каком смысле, Люси?

— Помнишь, мы во время первой встречи обсуждали разницу между католическими священниками и раввинами или имамами? Это разное восприятие религии и роли священника в ней. Недавно мы вместе обедали, и я спросила доктора Шагал, есть ли разница между жертвами католических священников и остальными. Она сказала, что всё зависит от человека.

— Наверное, от человека действительно многое зависит, но и вера наша особенная... — Джерри сделал длинную паузу, пытаясь собраться с мыслями. — Понимаешь, для меня тот факт, что это был священник, сыграло огромную роль потому, что насилие травмировало прежде всего мою веру. Во время наших сессий мне казалось, что доктор Шагал прекрасно меня понимает — как никто другой. Может, хороший терапевт не обязательно должен быть католиком?

— Господи, Джерри, ну конечно не обязательно! Она великолепный врач, это все говорят. Мне просто интересно твоё мнение: ты не считаешь, что католик был бы для тебя лучшим терапевтом?

— Я не представляю себе лучшего терапевта, если честно. Она помогла мне принять себя, перестать жалеть о том, чего не вернёшь... И о вере мы тоже говорили.

— Серьёзно? Что она сказала?

— Она спросила, что для меня главное, за что я держусь. Я сказал, что за душу. За вечность души. И она согласилась — самое страшное в отказе от веры — это принять свою смертность, тот факт, что никогда не увидишь дорогих тебе людей, тех, кто ушёл раньше. Люди не могут смириться с этим, поэтому религии в той или иной форме существуют во всех культурах. Нам нужно знать, откуда мы пришли и куда уйдём. Мы хотим верить, что там, наверху, со всеми встретимся. Ещё она говорила про выбор.

— Между добром и злом?

— Да, хотя это сложнее, конечно. Бог не отнял у нас право выбора. И все это знают. Но каждый раз, когда совершается какое-то злодейство, особенно если оно совершается по отношению к тебе, трудно смириться с тем, что Бог это допустил. Как будто это его работа — допускать или не допускать.

— Особенно если зло совершается Его наместниками...

— Удивительно, я в своё время сказал ей то же самое. Знаешь, что на это ответила доктор Шагал?

— Что?

— Что это был их выбор — стать священниками. Что их сан — не гарантия хорошего поведения, скорее, это означает, что на них лежит больше ответственности. И если они преступили черту добра и зла, то их грех ещё страшнее, чем если бы то же самое сделал мирской человек. За их души надо молиться. Это лишний раз доказывает, что от выбора не уходит ни один смертный. И неправильность их выбора не делает мою душу смертной и не должна сокрушать мою веру. Понимаешь?

С той первой встречи прошло две недели, они встречались ещё трижды и ни разу не возвращались к Теме. Говорили о своих не слишком удачных первых браках, о сыновьях — у Джерри их было двое, о работе, книгах, спорте, путешествиях, о чём угодно, только не об этом. Люси ждала каждое свидание с нетерпением, считая часы. Увидев Джерри, она о часах наоборот забывала — с ним было невероятно легко. В прошлый раз он её впервые поцеловал, и Люси едва нашла в себе силы оторваться от его губ и убежать домой. Сегодня была суббота, дети были отправлены к бывшим супругам, они встретились утром и планировали провести вместе весь день. Джерри пришёл на встречу с огромным букетом каких-то пёстрых, пушистых цветов.

— Ой, какие чудесные! Это куда лучше “официальных” роз. По крайней мере, для меня.

— Вот и я не шибко жалую “официальные”. Эти тебе больше подходят. — Джерри улыбался от уха до уха.

— И что ж я с ними по парку буду ходить?

— А почему бы и нет? Красивая женщина с красивыми цветами.

— Да ну тебя, — Люси покраснела. — Ты прямо светишься сегодня весь. Что-то хорошее произошло?

— Тебя увидел. Но помимо этого у меня есть одна очень хорошая новость. Доктор Шагал сказала, что терапия мне больше не нужна. Я могу сам контролировать свои симптомы. Так что ты разговариваешь с практически здоровым человеком. И на нашем пути ничего больше не стоит — я уже не пациент твоего босса.

— Она действительно хороший врач. Удивительно...

— Да ничего удивительного. Она просто умеет ставить себя на место пациента. Это талант терапевта...

— Окей. Так что теперь, что дальше?

— Я могу позвонить доктору в любое время, если состояние вдруг ухудшится, если опять начнут мучить фобии. Но пока я чувствовал себя прекрасно... Во время моего последнего визита доктор даже спросила, не влюбился ли я.

— И что ты ответил? — рассмеялась Люси.

— Сказал, что возможно, но пока боюсь загадывать, — он смущённо улыбнулся.

Люси остановилась посреди тропинки, взяла в руки лицо Джерри и поцеловала его. Рядом бегали дети, кто-то что-то кричал, крякали вечно перекормленные утки, весь этот зыбкий, вечно делающий неправильный выбор мир колыхался вокруг, а они вжимались друг в друга как в последнюю надежду на бессмертие души, чувствуя себя выбравшимися на солнце из длинного, узкого, пыльного тоннеля.

— Знаешь, — прошептал ей на ухо Джерри, — от одной вещи я так и не вылечился и вряд ли вылечусь. Я по-прежнему не могу заниматься любовью в темноте — я уже не впадаю в панику, но расслабиться не могу. Я очень надеюсь, что для тебя это не препятствие...

Люси чуть отстранила лицо и хитро посмотрела на него:

— Поехали домой заниматься любовью пока не стемнело.

Люси взяла пару выходных, чтобы поехать с Джерри в Вермонт — в Бостоне становилось жарко. Они провели четыре дня на берегу речки, занимались любовью на рассвете, катались на лодке, гуляли по лесу, читали книжки по вечерам, укрывшись одним пледом. Она вернулась в город счастливой, обновлённой; её не раздражали ни капризы сына, ни дурацкие вопросы пациентов, ни бюрократы в страховых компаниях. Была лишь одна проблема: за время ее отсутствия накопилось масса работы, нужно было напечатать большое количество писем и отчётов, рассортировать файлы для Джейн и составить расписание доктора на лето. В пять тридцать надо было забирать сына, но Люси договорилась с мамой, что та придёт вечером, часов в семь, и побудет с ним, а Люси вернётся в офис, чтобы нагнать упущенное.

Она открыла дверь своим ключом, взяла в охапку файлы и пошла в кабинет Джейн — там было уютнее. Люси закрыла дверь, включила настольную лампу и компьютер и начала печатать. Она так погрузилась в работу, что не услышала звук поворачивающегося в замке ключа и открывающейся двери и очнулась только тогда, когда кто-то прошёл по коридору, совсем рядом. В здании в девять часов вечера давно никого не было, и Люси стало не по себе. Она прислушалась — тишина. Пытаясь унять сердцебиение, она взяла со стола увесистый пресс для бумаг, тихо вышла из комнаты и прокралась к офису доктора. Там было темно. Люси подёргала ручку двери — заперто. Может, ей показалось? Она развернулась, чтобы идти обратно, и тут увидела льющийся из противоположного конца коридора свет. Горела лампочка над корзиной Януса. Что может кому-то понадобиться в закутке, где кроме кота и панно с крестиками и буквами ничего не было, Люси представляла себе плохо. Тихо-тихо, на цыпочках, она дошла до конца коридора и заглянула за угол.

Янус мирно спал в своей корзине. Доктор Шагал сидела на корточках напротив мозаики и заканчивала выкладывать хвост кота из оранжевых стёклышек. Она почувствовала на себе взгляд, обернулась, увидела застывшую у стены Люси и вздрогнула. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Люси, положите пресс на место, я не собираюсь вас грабить.

Люси продолжала стоять с открытым ртом и наполненными изумлением глазами. Через секунду она спохватилась и положила пресс на пол.

— Простите, я не ожидала вас тут увидеть и испугалась.

— У меня просто нет времени днём работать над мозаикой, да и не хочется этого делать, когда вокруг пациенты. Это мой личный проект.

— Доктор Шагал, вы не сердитесь, но, но...

— Что “но”, Люси? — это было сказано строго, но глазах доктора не было угрозы — только привычные усталость и грусть.

— Я не хочу вас обидеть, но ведь это проект для жертв католических священников, а вы, а вы, доктор Шагал...

— Шагал — моя фамилия по мужу. Девичья фамилия — Коннели. Возвращайтесь к работе, Люси.

Люси медленно подняла с пола пресс и пошла обратно в кабинет. Она села за компьютер, открыла следующий файл и сосредоточилась на работе.