Сегодня суббота. Сегодня они не собираются никуда. Сегодня вся семья, кайфуя, валяется, досматривая сны, которые в течение недели досмотреть не успела.
Вначале предполагалось, что на обед к ним на пельмени знакомые мамы и папы придут: двое пап с сыном возраста Пети, но тот заболел, гости на через неделю перенеслись и вместе с этим и объяснения по поводу двух пап, в которых Петя совсем не нуждался, только не знал, как маме и папе об этом сказать. Откуда узнал, что думаешь об этом, ну, всё такое, которое воспитанием называется.
Сны мамы и папы таинственны и загадочны, их сугубо личное дело, даже друг другу не ведомое, их личная духовная территория. Зато сон Пети настежь открыт, он им готов в любой момент, тем более с мамой-и-папой, не скрывая ничего, поделиться, только ни один сон, даже ярчайше яркого приснившийся Пете, он запомнить не может, так что рассказать не в состоянии ничего хоть в будний день, хоть в субботу, когда вся семья, решив никуда не идти, смотрит сны с наслаждением или не очень; это уж как кому повезёт.
Плотина, которую негодяи взорвали, не давала Пете покоя. Не удивительно, что она ему и приснилась. Во сне он стоит рядом с плотиной, намереваясь, ежели что, по примеру одного, кажется, голландского мальчика заткнуть дырку пальцем, и вдруг — во сне всё случайно, всё вдруг, безо всяких таких объяснений — понимает, что пальцем — глупость и чепуха. То ли пальцы теперь у мальчиков не такие, то ли раньше дырки в плотине были поменьше, но пальцем плотину — одно ха-ха-ха, сплошная над здравым смыслом — он, как папа говорит, и в Африке здравый — насмешка.
Понял — и тут же рядом с ним верный розовый Фиби, слоновьего цвета верный Слонёнок и — совершенная неожиданность — высунув язык от быстрого бега, соседка, большая лохматая. Все они здесь — защитить плотину от негодяев, а значит, людей и зверей, птиц и рыб, короче, всех, кого создал Господь, о чём Петя в детской Библии прочитал.
Они ждут — чего во сне непонятно — чтобы броситься спасать плотину, людей и зверей. Но силы — увы — не равны, и они ожидают подмогу. И вот появляется девочка в бело-розовом платье с косой с пышным бантом, тоже розово-белым, которую он видел в парке, где собачьи выставки и где они всей семьёй ели недавно мороженое. Петя, подумав, что хорошо бы её от бандитов спасти, тогда на неё засмотрелся, папа даже спросил, куда он так долго, так пристально смотрит. Правду сказать, Пете почему-то не захотелось, а придумать ничего не сумел, так вопрос и остался висеть не отвеченным, как в их семье в таких случаях говорили (источник выражения, как привык это делать, Петя не установил).
Одним глазом и ухом одним Петя слышит и видит: в окне яркий свет, наверняка уже очень поздно, там — оранжевость солнца, неба голубизна, зелень шуршащая листьев, Петя дорисовал ещё плещущую бирюзовость морскую, которую очень любил, — летнее слепяще звонкое разноцветье.
Он слышит шлёпанье тапочек — это папа, он свои тапочки так растоптал, что они впору слону, и вовсе не Фиби, а настоящему — вспомнил врачиху, в его умении отличить реальность от вымысла усомнившуюся. Другой глаз и ухо другое не видят, не слышат ещё ничего: не спят, но совсем не проснулись. Петя помнит: ему снился сон, но что было во сне — и это очень обидно — напрочь забыл.
По привычке над обидой этою размышляя, слышит: к топанью-шлёпанью добавились быстрые скользкие шлёпки, мимо папы, занявшегося гимнастикой, мама по своим делам ласточкой полетела, её гимнастика с папиной ничего общего иметь не желает, никаких железяк, так мама презрительно гантели папины называет.
Полетела она, полетела, только сразу не долетела. Увидев летящую ласточку, папа вдруг во всё горло хрипло, будто со сна, заголосил:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Петь папе, конечно, лучше не надо, но маму, хотя она совсем не кудрявая, он в полёте перехватил и закружил, едва не зацепив вазу с розами, которые в пятницу вечером всегда как штык доставляет: разных цветов, как мама любит, после чего поставил её осторожно и аккуратно и на всякий случай подальше, изображая балетное па, изогнувшись, отпрыгнул.
Одним глазом за этим в приоткрытую дверь наблюдая, не успев подумать, при чём тут гудок, рывком Петя садится, его мысли, словно лоб о стену, бум — спотыкаются, он вскакивает, с разбегу в папу вонзается, тот гантели на пол кладёт тихонечко, чтобы не грюкнули — на что они, если есть Петя? — его поднимает, из стороны в стороны крест на крест машет им, вниз — вверх и обратно, потом круговые движения с Петей на вытянутых руках, после чего с ним на плечах приседания, всё быстро-быстро, пока мама их не застукала.
Беситься ещё нельзя. Но это — зарядка, а что не запрещено, разрешено, мы, мама, не бесимся, мы делаем утреннюю зарядку, о пользе которой только глупый не знает, так что, мама, извини, мы с папой в полном порядке.
И хорошо, что сегодня никуда не пошли. Такая зарядка всего лучше на свете. День начинается классно. Никто испортить его всей семье не посмеет. И оладьи на завтрак у мамы получились прекрасные, она даже сама себя похвалила. И клубничное варенье самое на свете клубничное. И молоко мама пить не заставляет. И после завтрака решили с папой в интернет, не перебарщивая, залезть, чего долго вместе не делали.
Только залезли — папа громко маму позвал, та прибежала:
— Пожар?
— Не пожар, боюсь, что ужасней.
Всё. День пропал.
Дядька с дебильной мордой, которую лицом назвать, значит, лицо оскорбить, подбил своих корешей-бандюг, с которыми в Африке промышляет, поехать ночью на танках Вовика то ли бить, то ли убить.
Мама с папой заспорили, хорошо это или не очень, а может быть, плохо. Получалось, что сумасшедшего Вовика повязать, дело хорошее, но, если после него дядька с дебильной мордой править начнёт, то похлеще Вовика выйдет. Папа стоял за то, что, ежели что, будет хуже, а мама оптимистически утверждала, что хуже всё равно быть не может, так что пусть этот мерзавец доберётся-доедет и — на оба их дома чума — прежнего мерзавца повяжет. Один гад гадину другую сожрёт — это папа, а мама спохватилась, что давно обедать пора, а не варено ничего, Петька давно уже наверняка с голоду умирает.
Он, и правда, давно хотел есть, о чём печально Слонёнку рассказывал, и тот понимал, что дело совсем не в еде, хотя голодать неприятно, а в том, что его позабыли.
Мама побежала на кухню, порцию спасительных пельменей в кипящую воду забросила и Петю позвала помогать: носить тарелки и всё такое. Но по дороге папа его подхватил и, замаливая грехи, такую зарядку устроил, что Петя, обо всём позабыв, орал так, как давно не орал, не обращая внимания на то, что мама, на ор прибежав, стала колотить по спине папу, чтобы ребёнка немедленно отпустил и они перестали беситься, явное от вымышленного не отличая.
Пельмени, как всегда, были класс, есть бы и есть, только б не лопнуть. За обедом — мама предупредила — никаких новостей: до Вовика бандит всё равно пока ещё не доберётся, а доберётся, ворон ворону глаз не выклюет, а если и выклюет, туда обоим дорога.
Обед длился долго: мама пельмени не экономила, и на десерт было разноцветное мороженое, которое она на выходные купила.
Но!
Бесконечно плохое, а всему хорошему обязательно приходит конец. Он и пришёл. И начался урок географии: на северо-восток с юго-запада. Шёл-шёл и дошёл мерзавец, оттуда двинулся дальше, добравшись, сбил вертолёты, кого-то до смерти напугал и на танках, рыжеватых от пыли, снова поехал.
Потом на экране сам Вовик какой-то облезлый испуганно появился, обозвал дебильно-мордатого врагом и предателем, ножом в спину великому народу великой страны. Потом ещё что-то вякнул, и разные дядьки и тётки, больше дядьки, конечно, начали растолковывать, что он сказал, что хотел этим сказать и о чём думал при этом, некоторые добавляли, держа фигу в кармане. Про фигу Петя не понял, взглянул на маму и папу, желая спросить, но передумал, от таких лиц решив потиху к себе удалиться, соображая, как, когда придёт время, про ужин напомнить: кроме него в семье сделать теперь это некому. А ужин — ведь главное. Так мама считает. Наверное, правильно.
У себя Петя залез в интернет. Везде были оба мерзавца — еле отбился, подумав: это альтернатива альтернативе и есть? Поискал старинные мультики из детства мамы и папы и не нашёл. Посмотрев пару попавшихся, глянул время: пора ужин готовить.
И его осенило. В голову, забитую мыслями, сверкающей молнией гениальнейшая пробилась.
Осенённый, вырубив комп, тихо выскользнул и будто почапал себе в туалет, а на самом деле выполз на кухню, пожалев, что пельмени были уже на обед, поставил кастрюлю воды, пока закипала, вытащил пачку спагетти, два соуса, клубничное варенье для чая и потихоньку — чтоб не вспугнуть — расставил тарелки, и, когда всё было готово, провозгласил, как иногда делал папа, одно слово от другого громадно-непролазной паузой отделяя:
«Кушать
подано,
господа!»
Господа всполошились.
Господа удивились.
Господа компы — ну, их! — забросили.
Тем более что там уже всё к концу подъехало-подошло. Вовик куда-то сбежал. А тот бандит, который шёл Вовика бить-убивать, сообразив себе головой, передумал.
— Вассал взбунтовался, — это мама, опомнившись.
— Феодализм без кавычек.
— Цирк, — мама, — демонстрируя фото: танк с выцветшим зетом на броне, выезжающий из ворот цирка.
— Который никуда не уехал.
— И клоуны не разбежались.
— Шоу для быдла.
— Богоносного!
— И как, — глянув на Петю, вроде бы как папа спросил, — обкакавшись, будет он править?
— Как ни в чём не бывало.
— У срани и правитель…
Мама на папу посмотрела ужасно строго. Как будто Петя не знал, что хотел папа сказать.
Смешные они, про себя Петя подумал.
Такого прекрасного ужина в их семье ещё не было.
Добавить комментарий