Продолжение. Начало в N16 [147].
Ариадна Эфрон глазами "члена семьи"
— Давайте поговорим об Ариадне Эфрон. Все три тома изданной вами книги — рассказ о ней, и там она прочитывается как человек большого мужества, честности и сердечного тепла.
Но я сталкивалась и с другими мнениями. Кто-то говорит — и это уже навязло в зубах — об ее неистребимой "советскости". Кто-то о ее "неискренности" и "сломленности". Что вы скажете?
— Ариадна поставила своей целью вернуть творчество матери на родину, сохранить ее архивы, рукописи. Все это она делала до последнего мгновения, будучи уже очень больной. "Сломленность" — слово к ней не подходящее. "Не искренняя" — этого я никогда в ней не видела. Она была всегда искренна. Она была гордым человеком. Закрытым. Но закрытым — до какого-то момента. А потом раскрывалась так, что ошеломляла. В доме Елизаветы Яковлевны Эфрон она была наиболее открытой. Теперь что касается советскости. Она приехала на родину влюбленной в СССР, верящей в то, что эта страна приведет человечество ко всеобщему счастью. Но очень скоро она прошла "университеты", показавшие, как все обстоит на самом деле. Она приехала 18 марта, а уже под майский праздник был арестован ее друг Иосиф Гордон, муж ее подруги Нины Гордон. Все свободное время они проводили вместе и договорились, что утром Первого мая пойдут на демонстрацию. И — никаких звонков. Сохранились воспоминания Нины Павловны Гордон, как тяжело Аля пережила арест Юза и с какой душевной тонкостью поддерживала ее.
— А потом сама Ариадна оказалась в тюрьме.
— В тюрьме с Ариадной сидела Надежда Вениаминовна Канель, с ней я дружила. Она была дочерью Главного врача Кремлевской поликлиники и знала много "кремлевских тайн".
Аля узнала, что Юлии Канель, сестре Надежды, в тюрьме сделали принудительный аборт.
С ними в одной камере оказалась домработница Мейерхольда. Они узнали, как убили Зинаиду Райх.
— До сих пор это чудовищное преступление остается нераскрытым. Кто убивал, почему в такой жуткой форме, кому мешала несчастная женщина, чей муж — великий Мейерхольд — в это время уже был истязаем на Лубянке и ждал смерти...
— Сама Аля прошла через стоячий карцер, конвейерные допросы. Ее потрясло, что допросы вел сын Якова Свердлова, циничный и гнусный, она знала его еще до тюрьмы.
Все это не могло ее не отвратить от Советской власти.
— В письмах Ариадны нет никакой "советскости", просто нужно понимать, что они рассчитаны не только на адресатов, но и на посторонний "всевидящий" глаз. Мне говорили, например, такое: как это она поздравляет тетушек с советскими праздниками? Может, и то, что она в Туруханске, будучи художником, "оформляла" эти советские праздники, кто-то тоже сочтет "советскостью?"
— Она обожала праздники вообще.
— Была веселый, праздничный человек. И этим, кстати, сильно отличалась от матери.
— Она и во Франции любила людные гулянья, народные праздники. В Туруханске Аля страдала "зрительным авитаминозом".
— Да, да, просит тетушек, если можно, прислать ей красок поярче. В одном из комментариев рассказывается, как женщина из Туруханска — там кто-то побывал — вспоминала сказочно оформленный Ариадной с помощью слюды новогодний зал. Там слава о ней как о волшебном декораторе до сих пор живет.
— Это я там побывала, и мне туруханцы рассказывали.
— Вы? В Туруханске? Не может быть. Но давайте к этому еще вернемся. Продолжим о "советскости".
— У нас с ней политических разговоров не было. Но как-то, едучи в машине, она сказала: "Советская власть, которая подарила нашей семье счастливую жизнь...".
— Понятно, что "счастливую" нужно взять в кавычки. Высказывание опять не прямое, опять рассчитанное на "чужие уши".
— Для меня это высказывание — прямое. Я знаю, какой счастливой была жизнь Цветаевых-Эфронов.
— Ну да, тут горькая ирония. "Советскости" в ней не было, а церковность? По письмам мне показалось, что была она христиански настроенным человеком, хотя не обязательно крещеным...
— Почему? Ариадна была крещена. В одном из писем она пишет, что совершенно неверующий человек. Ее оскорбляло Асино "святошество". Но к ней льнули обиженные жизнью люди. В нашей коммунальной квартирке жила домработница соседей, Анна Егоровна Серегина. Она, иначе как Андел, Алю не называла. Аля была необыкновенно к ней внимательна. Так же, как к лифтерше Груше, женщине трудно живущей и полной благородства. К каждому празднику Аля дарила ей какие-то подарочки. Продолжала посылать в Туруханск какие-то деньги своим бывшим сотоварищам.
— Туруханским? При том, что сама имела так немного? Но я вас прерву. Вы упомянули Анастасию Цветаеву. Взаимоотношения тети и племянницы не были елейными, у читателей об этом много вопросов...
Анастасия и Ариадна
— Очень трудная тема. Ася узнала о смерти Марины и "нашла" Ариадну, обе они в это время находились в лагерях. Ася была на Дальнем Востоке, Аля — на Крайнем Севере, в "лагере Обреченных".
— "Лагерем Обреченных" вы называете штрафной лагерь, куда Аля попала за отказ стать "стукачкой"?
— Да. Аля рванулась к Анастасии, она отнеслась к ней как к самому родному человеку.
— Это видно по первым письмам. Но на "ты" Ариадны реакция была прохладная, и она перешла на "вы".
— У нее даже был такой план — после освобождения поехать к Асе. Но после того, как она побывала под Вологдой и увидела отношения в этой семье, она поняла: это ад.
Анастасия Ивановна была "нетерпима". А сын ее сильно пил. А.И. не умела ничего ему прощать. В жены он взял красивую женщину, подавальщицу. А.И. ощущала это как мезальянс. Аля в ссылке вязала кофточки для дочек Андрея (сына Анастасии Цветаевой, — И.Ч.), Маргариты и Оли. Вязала им шапочки из своих старых вещей.
— Как она отправляла все это из Туруханска?
— Можно было. Покупала для них какое-то бельишко в убогом заполярном ларьке, старалась послать деньги... Когда наступила "оттепель", Аля из ссылки обратилась к Эренбургу — чего для себя никогда бы не сделала, — чтобы помочь Асе получить ссуду от Литфонда. А потом, после освобождения, она пошла в Музей имени Пушкина и добилась для Аси пенсии.
— Пенсии от Музея, созданного стараниями Ивана Цветаева, отца Аси и Марины. Все это в той или иной форме в книгу вошло. А вот почему Ариадна так серьезно разошлась с Анастасией — вы могли бы прояснить?
— Понимаете, особенно остро это началось, когда Ася стала настойчиво писать, что Мур был единственным виновником гибели Марины. Она уже побывала в Елабуге и ссылалась на слова хозяйки, что перед смертью Цветаева громко разговаривала с сыном по-французски. О чем они говорили, хозяйке, естественно, было неведомо. Анастасия негодовала, как это Аля не поехала в Елабугу. Для Али поехать туда было нестерпимо. И я бы не могла. А вы?
— Вот вы мне говорили, что на прошлой неделе ездили на могилу к Ариадне.
— К Ариадне езжу на могилу регулярно, два раза в году.
— А у Цветаевой нет могилы и, где она захоронена, неизвестно. Но есть место, где она повесилась. И, конечно, для дочери это место страшное.
— Теперь там построили Мемориал с колоннами.
— С колоннами? Трудно представить...
— При Але этого не было. Ей жутко было думать, что могила не найдена.
— Мне пришло в голову раннее стихотворение Цветаевой "Идешь, на меня похожий...". Оно о кладбище и о собственной могиле, мимо которой идет юноша. И вот — нет могилы.
— Отношения еще ухудшились в период написания Асей Воспоминаний о сестре. В 1971 году они были опубликованы. В 1972 году Ариадна пишет о них: "...главный недостаток тот, что пишет она о сестре в физическом, а не в духовном измерении; а Марина вся, всегда, с пеленок и до конца, была поэтом". В своих Воспоминаниях Ася все время неосознанно соревнуется с Мариной, вытравляет ее собой. Получается, что роковое, шекспировское начало заменено каким-то "шеридановским".
— Аля, иначе говоря, выступает за "чистую" Марину в Асиных Воспоминаниях. Но примесь неизбежна, мы всегда подмешиваем себя и свое, вспоминая других. Да и написать о человеке в "духовном" измерении можно, пожалуй, только в житии.
— Я готовила к публикации переписку Аси и Ариадны. Но мне не симпатичен тот облик Анастасии, который предстает в этих письмах. Я не в силах это опубликовать.
— Даже так?
— Анастасия пишет в одном из писем конца 50-х гг., что она вместе со своим учителем и другом — она имеет в виду Бориса Зубакина — "пошла по святой тропе", а Марина с нее сошла, пожелавши "Творцу отдать билет". Мы знаем, как измаялась Марина, знаем, что в предсмертной ее записке было написано "не вынесла". Разве можно ее спокойно осудить "с позиции церкви"? Для меня это оскорбительно. А для вас?
— Мне, кажется, здесь обе части высказывания звучат как-то не по-христиански: я пошла по праведному пути, а сестра по неправедному...
— У нас были с Асей встречи. Она знала, что я член семьи. Она стала меня спрашивать, видится ли мне Елизавета Яковлевна во сне. Но я ее не видела во сне. Значит, душа ее успокоилась. Я попросила ее написать воспоминания о Елизавете Яковлевне. Она впоследствии написала хорошие воспоминания, где сравнивается характер и облик брата и сестры: Сергея и Елизаветы Эфронов. А потом она плохо стала говорить об Ариадне. Перед этим в разговоре она сказала, что, когда мы говорим о ком-то плохо, бесы радуются. И вот я попросила ее перестать и, когда она продолжила, прибавила: "Анастасия Ивановна, бесы радуются!" Она мне: "Я открыла вам душу, а вы...".
— Да, горячо. Пусть люди разбираются сами. У Анастасии Цветаевой осталось много друзей и поклонников. У них своя правда. Внутрисемейные отношения часто запутаны и нелинейны.
Сергей Эфрон
— Руфь Борисовна, у меня к вам вопрос, часто задаваемый читателями. Вы только что упомянули Сергея Эфрона. Как соединить слабого, болезненного "Сережу", которого Цветаева вела за собой, и человека, называемого Ариадной "героической личностью"? И второе. Его служба в советской разведке была бескорыстна? Ариадна пишет, что он не получал за нее "ни франка", между тем, есть и противоположные свидетельства.
— Нужны документы. В период Перестройки, когда министром госбезопасности был Бакатин, Борис Николаевич Никольский, тогда главный редактор журнала "Нева", бывший в то время заместителем председателя комиссии по гласности, просил, чтобы мне дали побывать в Архиве Внешней разведки. Мне отказали.
— То есть вообще все закрыто?
— Закрыто.
— Так что документированного ответа на наши вопросы мы не получим. Но знаете что: лично я Ариадне верю. Если бы Сергей Эфрон получал деньги от органов, семья бы об этом знала. А они до последних дней жили во Франции в очень тяжелых материальных условиях.
— Что касается его деятельности. Он и Аля вели запись в Интернбригады. Помощь Эфрона тем, кто хотел сражаться за демократическую Испанию, была вполне последовательна. Испания была первой ступенью в битве с фашизмом, который ненавидели и Сергей, и Марина ("О слезы на глазах"). Вы еще маленькой были во время Гражданской войны в Испании...
— Меня тогда еще не было на свете, я родилась много позже... Но и эти события неоднозначны. Юлия Абрамовна Добровольская, бывшая на Испанской войне переводчицей, в своей книге пишет, что Сталин хотел сделать Испанию коммунистической. Признаюсь, мне такая интерпретация не по душе. Все же, в Испании действительно боролись с фашизмом. Интернациональные бригады, генерал Лукач, Долорес Ибаррури, испанские дети — все это существует в сознании в каком-то романтическом ореоле. Видимо, вопрос нуждается в серьезном анализе.
— Вы сможете написать, что, пока не раскрыты архивы, дело Эфрона не будет прояснено?
— Напишу. Много раз напишу, с восклицательным знаком и словом sic на полях! Думаю, что эти Архивы Внешней разведки для власти, своего рода, ящик Пандоры, оттого и закрыты.
— Исследователи располагают только данными парижской полиции... Швейцарские органы также не дают сведений.
— О, Швейцария... она всегда боялась за свою репутацию...
— Материалы парижских архивов я перевела и передала Ирме Кудровой, они ею опубликованы. Никаких сведений об участии Эфрона в деле убийства Игнатия Ресса нету.
— Погодите. Тогда почему Цветаеву таскали на допросы по этому делу? Почему Эфрон так срочно должен был покинуть Францию и приехать в СССР? Пусть платным агентом он не был, но сама Ариадна пишет, что отец был "разведчиком", то есть, как я понимаю, работал на органы госбезопасности...
— О деле Ресса пишет Судоплатов. Он был начальником бывшего 4-го Управления НКВД и писал в книге "Рассвет в Кремле. Записки нежелательного свидетеля", опубликованной в 1996 году, что ликвидация Игнатия Ресса была выполнена агентами Правдиным и Афанасьевым и слухи о том, что Сергей Эфрон участвовал в его передаче в руки НКВД, являются чистым вымыслом.
— Я рада, что участие Сергея Эфрона в этом убийстве подвергнуто сомнению. Но давайте на этом остановимся. Дело это не расследовано до конца. Архивы закрыты, а свидетели говорят по-разному...
Еще один "неоднозначный" персонаж в этой семье — Мур. Вы ведь его видели?
Георгий Эфрон (Мур)
— Я Мура знала, мы были сверстниками. Мур был очень хорош собой — бледный, с ледяными глазами, барственный. Я его обычно видела в синей курточке под замшу, на молнии. Потом в ней ходила Ариадна. Он выглядел в ней чрезвычайно элегантно. Я помню наши разговоры.
Я его спросила про "Братьев Карамазовых" — он в то время был увлечен Достоевским. Он сказал: "Это великолепный детектив". — А как быть с "Легендой о Великом Инквизиторе"? — Ну, это туфта. Может быть, другое слово употребил, но в значении "ерунда". Был у нас разговор и о Пушкине. Я была поражена, что сын поэта так убого говорит о поэзии. Марине Ивановне, ненавидевшей машинную цивилизацию, не могло не быть чуждо увлечение Мура машинами...
— Мальчишка. Так и должно быть. Другое поколение. Судя по фотографиям, я бы сказала, что Мур совсем не похож на Эфрона.
— Больше всего он похож на Марину Цветаеву, вылитый "Марин Цветаев", только покрасивей. Мне, девчонке, он представлялся монстром. В это время он занимался в Литинституте. Шел домой в Мерзляковский переулок по бульварам, там была булочная. Но он ни разу не купил хлеба, хотя Елизавета Яковлевна и Зинаида Митрофановна в это время были лежачими больными.
— А деньги у него были?
— Конечно.
— Судя по Дневникам, был он очень экономный. Скорей всего, экономил на мороженое и на кино.
— Может, он экономил на мороженое, но он никогда ни в чем не помог никому. И по Дневникам это видно. У нас с вами разный взгляд на его Дневники.
— Я менее строга к юности. У меня самой сын. Им нужно многое прощать — есть эгоизм юности. Это мальчик. В этом возрасте нельзя к ним придираться. Они вырастут — и тогда все про них выяснится. А Муру не дали вырасти, он в 19 погиб на войне. По его Дневникам видно не только то, что он был эгоистичным. Хотя даже и там он не обнажался до конца...
— Аля пишет, что его письмо поразило ее полнейшим "отсутствием мамы". Но зная Мурзила, она поняла, что горе у него глубоко внутри...
— Вот это она правильно пишет. Юность — она вся напоказ. Не дай бог, тебя увидят девчонки с буханкой хлеба, с авоськой... Не дай бог, услышат жалобы, что мама умерла... А он ею гордился! В Дневнике есть, как он возмущается соседом, не понимающим, что "Марина Ивановна" — великий поэт.
— Я говорила себе, что девчонки развиваются раньше, что они развитее.
— Это правда. К тому же, вы внутрь не залезете к мальчишке. Мало того, что он был скрытный — он был из чужого мира, да и боялся себя обнажать, правильно боялся в тогдашних условиях... Ваше девчоночье о нем представление, мне кажется, нужно скорректировать...
— Его Дневники меня потрясли. Мне показалось, что одиночество Марины было безнадежным. У него были другие ценности.
— Мне так не показалось. Я увидела, что мальчик бесконечно гордится "Мариной Ивановной" и бесконечно стыдится ее, потому что она не вписывалась в этот мир, не вписывалась ни там, ни здесь. А ему хотелось быть как все, хотелось "вписаться", хотелось соответствовать времени. И эти противоречия его разрывали. Он видел, какой она поэт.
— Но он любил и поэта Долматовского.
— Долматовского в не столь давние времена любили огромные массы советских людей.
— Но он был сыном Цветаевой. Меня потряс наш разговор о Пушкине.
— Этот ребенок родился и рос за рубежом. Ему ближе была французская литература, чем русская. И я это могу понять. У Цветаевой не было ни времени, ни возможности воспитать очень литературного человека. Но по его Дневникам — кстати, очень грамотным, написанным прекрасным русским языком, — можно увидеть, что она в него много вложила.
— Наши оценки Мура не совпадают.
— Ничего не поделаешь! Давайте перейдем к Муле.
Самуил Гуревич (Муля)
— C Мулей я не была знакома, знаю его только по письмам и еще по рассказам Надежды Вениаминовны Канель и Эммы Григорьевны Герштейн. Знаете такую?
— Естественно. Лермонтовед, подруга Ахматовой, Льва Гумилева, семьи Мандельштамов...
— Ахматова о ней писала: "Эмма, с которой мы все обдумали". А мне она (Эмма) написала: "Руфи, с которой мы съели не один пуд соли". Она говорила про Мулю: "О, это был фрукт!" Все его знавшие говорят, что был он элегантным, остроумным, интересным. Аля считала его очень умным. Муля родился в Швейцарии, потом его родители уехали в Америку и, когда произошла революция, вернулись в Россию. Он был 13-летним подростком. Черт его догадал поселиться вместе с сыном Льва Троцкого. Можете себе представить, как здесь на него давили, как заставляли каяться... Но к Але он относился... Елизавета Яковлевна рассказывала, что, когда Аля как-то рассмешила всех до упаду, Муля сказал: "Да, с такой не соскучишься!" Елизавета Яковлевна не сомневалась, что Муля любит Алю.
— В письмах Цветаевой и Дневниках Мура также нет сомнения, что здесь настоящая любовь.
— Да, и они не сомневались. И Аля не сомневалась. Перед его арестом Аля, находящаяся в ссылке в Туруханске, получила от него письмо. Он, видимо, уже понимал, что обречен. Там было написано, что она была "единственной женщиной, которую он за всю жизнь любил".
— Дорогого это стоит — последнее письмо перед смертью. Пунин такое письмо написал Ахматовой из лагеря, тоже перед смертью. Она постоянно носила его с собой в сумочке, там уже буквы стерлись... Может, и Аля носила...
— Она его сожгла. Сначала показала его Аде Шкодиной — чего никогда не делала прежде, — а потом сожгла.
— Боялась как улики?
— Эфроны удивительно душевно целомудренны. Самое заветное никому не открывают.
— Был момент, когда Муля исчез из переписки.
— Он уже был на крючке. Понятно?
— Да.
— Ему пригрозили. Но он приезжал в Рязань и приезжал к Але в лагерь.
— Погодите. Про Рязань я не знаю. Там Аля жила во время короткой передышки между лагерем и ссылкой в 1946-47 гг. И он к ней приезжал?
— Об этом пишут Ада Шкодина и Нина Гордон. Они с Алей ходили по городу до позднего вечера.
— А в какой лагерь Муля приезжал? В штрафной? Вы называете его "лагерь Обреченных". Муля добился перевода Али оттуда в Мордовию. Так он приезжал к ней на Крайний Север?
— Точно я не знаю, куда и в какой лагерь он приезжал. Я не смогла получить документов из Лагерного управления. Мне не ответили. Я хотела выяснить, где находился "лагерь Обреченных".
— Лагерное Управление не ответило?
— Управление Воркута-лаг или что-то в этом роде...
— Читать письма Ариадны к Муле — сердце надрывать. Одно обращение чего стоит: "Мулька мой!" Своим приездом он ее, конечно, воскресил из мертвых. А когда он перестал писать — ясно, что не по своей воле, — и она начала понимать, что он обречен, по ее письмам к другим адресатам, по их интонации, можно почувствовать, в каком она состоянии...
— Надежда Вениаминовна Канель, бывшая школьной подругой "Шуретты",1 рассказывала, как Шуретта и Муля ей говорили, что хотели бы стать "международными разведчиками".
— Эпоха Зорге и прототипов Исаева-Штирлица... Вокруг "международных разведчиков" был романтический ореол. Что до Шуретты, то она дама понятная. Вышла замуж сразу после смерти Мули, не износив башмаков...
— Что подразумевала Эмма Герштейн под "тем фруктом" — мне непонятно.
— Могу только предположить. Муле приходилось лавировать. Как в этой ситуации может выжить простой, простодушный, искренний человек? Да никак. Муле приходилось быть всяким. Это тяжело, невыносимо. По фотографии не заподозришь, что он "тот фрукт", — очень хорошее лицо. Но в нашем разговоре прозвучало еще одно имя. Подруга по ссылке Али — Ада Шкодина.
Ада Шкодина
— Они с Алей встретились в Рязани, после того как каждая отбыла свой срок. Ада отбывала его на Колыме. Попала туда, потому что первый брак у нее был с англичанином и она некоторое время провела в Англии. Она работала преподавательницей английского языка. Я побывала в Рязани и слышала, как ее ученица рассказывала, в каком они были восторге от Ады Александровны — хороша собой, весела, элегантна — почему-то запомнилось, что у нее были "краги".
— Модная вещь, должно быть, в те времена.
— А до этого она преподавала в Военно-Политической Академии им. Фрунзе и была горда тем, что среди ее учеников был Хрущев. Он английского не учил — и Ада уперлась. Он получил диплом, в котором не было отметки по английскому.
— Редкая принципиальность. Вы ведь знали ее лично?
— Ну конечно. Аля говорила о ней, что у нее кудрявая простенькая головка, полная воспоминаний о флиртах, замужествах — их было несколько — и о чем-то приятном. Но, надо сказать, что Ада полюбила Алю.
— Ада была лет на десять постарше?
— Да. И она все делала, чтобы они с Алей попали в один лагерь. Они вместе проделали этот многомесячный этап — на барже до Туруханска. Перед их приездом прошли закрытые партсобрания, на них шла речь о том, что едут страшные преступники, их не надо брать на работу и пускать к себе домой.
— Куда же им было деваться?
— Можно было ехать дальше на Север, в колхоз. Но Але хотелось, чтобы была связь с Москвой, были письма, а в колхозе этого не было бы. Правда, в 1965 году, когда они с Адой снова приехали туда, уже на экскурсию, и сидели на той же "горке", на которой сидели в 1949 году, Аля вспоминала, что тогда, в первый раз, "ей было все равно". В таком она была отчаянии.
— Приговор был к бессрочной ссылке.
— "Бедная моя жизнь!" Понимаете?
— Понимаю.
— Чудом было то, что они обе получили работу, Ада — ночной уборщицы, а Аля — уборщицы в школе. Им удалось и получить жилье в семье некоей Зубарихи. Там были ужасные условия — одеяло примерзало к стене. И вот Адины вещи продали в Москве и Пастернак прислал тысячу рублей — и на эти деньги они смогли купить избушку. Это было для них великим счастьем. Сени были гнилые и пришлось их перестраивать. Значит, пришлось валить в тайге 20 стволов, они вместе валили.
— Ох.
— Ада, с ее деловой хваткой, умела договариваться с работниками. Потом, через много лет, они оказались в Тарусе и там тоже построили домик.
— Когда не стало Ариадны, кому этот домик в Тарусе достался?
— И авторские права, и имущество Аля завещала Аде. И Ада продала этот домик, а на полученные деньги поставила памятник Але. Огромную глыбу — самую большую на кладбище. Ее добыл скульптор Бондаренко. Он был народным художником и поставил много памятников Ленину, даже в Москве.
— Так глыба осталась от ленинского памятника?
— Подозреваю. Памятник получился неуклюжий. Но на нем написано: "Ариадна Эфрон — дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, погибших в 1941-м году". Ада говорила, что это единственный памятник всей семье.
— Молодец Ада, надпись замечательная. Давайте на этом завершим нашу вторую часть. А про вашу поездку в Туруханск вы расскажете в следующий раз.
1 Жена Мули, Александра Яковлевна Левенсон
Использованы фотографии из личного архива Руфи Вальбе и из Галереи Марины Цветаевой.
Добавить комментарий