Продолжение. Начало в №16 (16-31 августа 2012 г.
losev-w.jpg
И.Чайковская: Продолжим «непроясненную» тему: каким был Лев Лосев в жизни. Очень противоречивая фигура вырисовывается, согласитесь. Я со Львом Владимировичем соприкасалась только по телефону. Но это были очень разнородные впечатления. Когда брала у него интервью, наверное, мои вопросы его раздражали, и он отвечал довольно резко. Спросила его, придет ли черед биографии Бродского в полном объеме, и он ответил: «Что значит «в полном объеме» — это со всеми слухами и сплетнями о личной жизни?.. Найдется прохиндей, который такую «биографию» состряпает». Потом в ответ на мои слова, что не все биографы «прохиндеи» и есть замечательные книги о писателях, например, о Тургеневе Аврама Ярмолинского, до сих пор не переведенная на русский язык, или «Пастернак» Дмитрия Быкова, он уже в более спокойном тоне сказал о недоступности материалов, так как личные дневники и письма Бродского будут открыты только через тридцать лет. Надо сказать, что, когда я составляла подборку стихов Лосева для журнала «Чайка», он был на редкость доброжелателен, подборку похвалил. А потом вообще чудеса. Позвонила ему и робко спросила, можно ли прислать рукопись моей книги «на отзыв». И он тут же согласился, я тогда не знала, что Лев Владимирович тяжело болен, что жить ему осталось немного... В Филадельфии живет поэтесса Валентина Синкевич, много лет издававшая поэтический альманах «Встречи». Она говорит о Льве Лосеве как о человеке доброжелательном, деликатном, симпатичном. Они не были близко знакомы — и вдруг к своему 80-летию она получила от него восхитительный подарок — стихи, да какие! Звонкие, лучащиеся добротой и юмором. Так каким он был? Раздражительным? Корректным? В его «Меандре» есть рассуждение о том, как необходимо сохранить личную автономию, достоинство, и в то же время не впасть в грех гордыни. Примером служили Сергей Довлатов, Юз Алешковский. А накладывалось все на детские «уроки» отца: «Победители должны быть великодушны» (когда просил Лешу отнести еду пленным немцам) или «потому что мы гордые», когда не хотел вместе с мальчиком идти в Малый зал столовой при Доме писателей вместо Большого.
Каким Лосев представлялся вам, Соломон?
С.Волков: Как я сказал, мое общение с Лосевым было значительно менее интенсивным, чем с Бродским или с Довлатовым. С Бродским я делал книгу, с Довлатовым мы регулярно встречались на радио «Свобода». А с Лосевым встречи происходили, когда он, бывая в Нью-Йорке, иногда заглядывал к нам, и мы, попивая коньячок, разговаривали. И тогда он на меня производил впечатление... Видите ли, я отношусь скептически к некоторым питерским легендам. Пусть меня люди, лучше знавшие Лосева, поправят. Но мне казалось, что человек, которого я узнал здесь в Америке, органически не мог быть «хулиганом». Может быть, он и участвовал в выходках Красильникова и компании, но делал это, насилуя свою интеллигентскую натуру. Он же был благонравным мальчиком, отличником, из благополучнейшей в общем-то семьи.
И.Чайковская: Но она не была такой уж благополучной. Родители разошлись, и жизнь с семьей отчима, ученье в советской школе — все это воспринималось как «Ад». Так и называется глава в автобиографическом «Меандре».
С.Волков: Так или иначе он принадлежал к элите. Из всей компании своих приятелей он был единственный «барчук». В его воспоминаниях «Тулупы мы», где как раз все эти хулиганские акции описаны, говорится, в сущности, что он подстраивался под этот «неофутуризм». Совместить «их» и «его» мне крайне затруднительно. Никто из американских знакомых Лосева никогда не видел его в «хулиганской» ипостаси. Неужели он так разительно переменился в Америке? Вот ведь Бродский в США остался прежним. Тут была любопытная история. Я когда писал свою «Историю культуры Санкт-Петербурга», то у меня там был специальный раздел о том, как в Питере увлекались алкоголем, наркотиками. И многие разрушали свою личность, шли на дно. Я процитировал Лосева из «Тулупы мы»: «Всем хорошим во мне я обязан водке». И потом привел последнюю строфу его стихотворения: «Что пропало, того не вернуть. / Сашка, пой! Надрывайся, Абрашка! / У кого тут осталась рубашка / — не пропить, так хоть ворот рвануть». В 1995 году книга эта вышла сначала по-английски. И дальше произошло вот что (мне об этом Лосев рассказал). Лосевские студенты в Дартмутском колледже пришли в класс, показали ему эти пассажи, переведенные на английский, и сказали: «Так вот вы какой!» Их поразил контраст между застегнутым на все пуговицы человеком, в очках, при галстуке, говорившим тихим голосом, логично, правильно — он ведь был образцовым профессором! — и этим хулиганом, разгильдяем и пьяницей, образ которого возникал после чтения книги. Они никак не могли соотнести этот образ со своим уважаемым профессором. А когда он через несколько лет после этого поехал в Москву — неудачная его поездка, — то там было все наоборот. Там ожидали увидеть «колоритного пьяницу», а их взору предстал человек в футляре «заурядного вида» (это все лосевские определения).
И.Чайковская: Это, как я понимаю, происходило в редакции журнала «Знамя», куда Лосев приехал для знакомства. А что до приведенного вами, Соломон, стихотворения, то, несколько уходя от темы, хочу вот что сказать. Мне оно кажется театрализованной историей России. В этих стихах зачин как пролог к некой исторической драме: «Шаг вперед. Два назад. Шаг вперед». Понятно, что здесь обыгрывается название ленинской работы «Шаг вперед, два шага назад». Добавленный Лосевым еще один «шаг вперед» говорит об абсолютном застое, история России, если и движется, то по кругу. Народ «заливает ретивое» на фоне известных событий: тут и монгольское иго, и пятилетки, и падение ера... И все это в обрамлении такой вот декорации: «Пел цыган, Абрамович пиликал». Вот так и движется российская история — по кругу, под пение цыган и под еврейскую скрипку. Конец вы процитировали — тут ружье, висящее на стене, выстреливает, подводится горький исторический итог: «у кого там осталась рубашка — не пропить, так хоть ворот рвануть». Что-что, а ворот рвануть россияне умеют.
Но вы вспомнили об этих стихах по другому поводу — рассказывая, как лосевские студенты решили, что их профессор — хорошо замаскированный пьяница.
С.Волков: Я-то считаю, что раздвоение облика Лосева на благонравного профессора и богемного гуляку создавало острейшую психологическую проблему. И он ее переживал как трагедию. Для меня это и есть скрытый фон поэзии Лосева. Это как раз те соль и горечь, которые составляют одно из главных достоинств его стихов.
И.Чайковская: Но это не только в поэзии, это и в жизни.
С.Волков: Из этой двойственности и рождается поэзия. Он ощущал себя не так, как выглядел, он выглядел как совсем другой человек. Вот вы как-то меня спросили, почему он любил Фета.
Лосев и Фет
Лосев любил Фета, потому что тот выглядел как заурядный помещик, да и занимался хозяйством. А писал тончайшие лирические стихи.
И.Чайковская: А у меня другое объяснение. Ну, во-первых, мне кажется, что, может быть, Баратынский был Лосеву ближе. Но он был уже занят. Все же Баратынский — любимый поэт Бродского, Бродский об этом говорил. Почему Лосеву мог быть близок Баратынский? Лосев, как и Баратынский, — человек воды. Он в «Меандре» посвящает этому главу, его по-особому волновало соприкосновение «тверди и воды», ему всегда хорошо было в Венеции. Баратынский присутствует у него и в «Одном дне Льва Владимировича», там есть реминисценции из его последнего стихотворения «Пироскаф», написанного во время морского путешествия из Марселя в Италию, путешествия завершившегося смертью.
С.Волков: На эту же тему — стихотворение Лосева «Гидрофойл».
И.Чайковская: Совершенно верно. Это такая легкая пародия на «Пироскаф», там и Баратынский упомянут (Лосев пишет: Боратынский). Но когда в интервью я спросила Лосева о любимом поэте, Баратынского он решительно отверг. Назвал Фета. Почему? Знаете, что мне пришло в голову? Любовная тема — не лирическая, а любовная, — тема любви к женщине, у Лосева практически отсутствует, она табуирована. У него потрясающие лирические стихи, связанные с друзьями, с тем же Бродским, с Михаилом Красильниковым, но нет любовной лирики. Может, его Фет тем и привлекал, что всю жизнь, до самой старости, он писал о любви? Его стихи были органичны, светлы и легки — как у восточных лириков, недаром он их переводил. У Фета получалось, у Лосева нет — не это ли создало напряжение, внимание, переросшие в любовь? Впрочем, происхождение любви невозможно объяснить...
С.Волков: А я с вами не согласен. Помните знаменитые в советское время строчки из Щипачева?
И.Чайковская: «Любовь не вздохи на скамейке, и не прогулки при луне»?
Есть любовная лирика — нет любовной лирики
С.Волков: Конечно. Вы говорите, что у Лосева нет любовной лирики?
Но вопрос в том, что считать любовной лирикой. У него она есть. Навскидку «Слова для романса «Слова» № 2»
И.Чайковская: Поздравляю. Вы нашли. Это действительно любовная лирика, прекрасное стихотворение. Исключения подтверждают правило.
С.Волков: На вопрос, пишет ли Лосев о любви, вы отвечаете: нет. А я скажу: пишет ли он о сексе? Да! Вот стихотворение, называется «Безответственность»:
И.Чайковская: Давайте, Соломон, не смешивать одно с другим. Есть эротические стихи — это другое. Потом то, что вы прочитали, я читала в журнальной публикации под названием «Сентиментальная баллада». Это ироническая баллада о судьбе рожденного таким «неподобающим» образом «подлеца и бандита», которого судят — сами того не зная — мать-судья и отец-прокурор. Несчастный ребенок, — от его лица ведется рассказ — приговорен к расстрелу и расстрелян. По теме это немного похоже на «вагонно-тюремный фольклор».
С.Волков: А вот еще одно стихотворение, где есть такая строфа:
Понятно, что вторая госпожа — это Смерть.
И.Чайковская: Знаете, Соломон, если про госпожу Любовь он действительно не пишет, то про Смерть у него написаны самые сильные стихи. Я о них говорила.
С.Волков: Что такое для поэта-мужчины стихи про любовь? Это стихи о женщине. Пишет ли он о женщине? Да, пишет. У него есть потрясающее стихотворение «Последний романс» о женщине, которая возвращается после аборта. Кто до Лосева что-либо подобное писал?
И.Чайковская: Воля ваша, это не любовная лирика.
С.Волков: Почему если человек пишет о поцелуе, о проборе на девичьей головке — это о любви, а об аборте — это не о любви?
И.Чайковская: Это очень горькие стихи. Их можно сравнить с блоковской «Железной дорогой» или некрасовской «Убогой и нарядной». Они о женской судьбе, о трагедии женщины, но не о любви. Не будем притягивать за уши, Соломон. Лосев не писал любовной лирики.
С.Волков: Традиционной — не писал.
И.Чайковская: Лосев любил Фета, у которого содержанием внутренней жизни и поэзии была любовь. Можно ли то же самое сказать о Лосеве? Это вопрос.
С.Волков: Я предложил свое решение. Сам Лосев всегда говорил, что ему не нравится, когда комментаторы дают стихам некое «финальное» толкование.
Солженицын и Бродский как соседи... Лосева
И.Чайковская: На финальное толкование не будем претендовать. Мы оба предложили свои версии. Идем дальше. Уже после смерти Лосева вышла книга, названная по заглавию одной из его статей «Солженицын и Бродский как соседи». Вас не удивляет сближение двух таких разных людей и писателей?
С.Волков: Вот еще почему Лосев мне так близок... с ним можно было спокойно обсуждать этих двух авторов. Воздавая при этом должную хвалу одному и другому.
И.Чайковская: В этом вопросе мы с вами сойдемся точно. Я формулирую так: «Они были соседями в сознании самого Лосева».
С.Волков: Конечно.
И.Чайковская: Эти два таких непохожих писателя и человека — их объединяет разве что Нобелевская премия и жизнь в Америке — оказались в сознании Лосева на одной линии, по обе стороны от него, я бы сказала даже — на противоположных полюсах.
С.Волков: Очень верное наблюдение. И я не удивлюсь, если этому помогало то — а Лосев был особенно цепок на такие детали, — что они втроем жили поблизости друг от друга. Лосев писал об этом в стихах. Это соседство было для него важно. Лосев подходил к Солженицыну как к литературному авангардисту. Он, анализируя солженицынскую прозу, отстранялся от политических обертонов и политических подтекстов. Эта позиция Лосева мне чрезвычайно близка.
И.Чайковская: Лосев никогда не поддерживал обвинений Солженицына в антисемитизме и всегда это подчеркивал.
С.Волков: У Лосева из-за этого были крупные неприятности...
И.Чайковская: Сам Солженицын говорил, что настоящий писатель не может быть антисемитом. Да, он это говорил. А откуда взялись обвинения? Перечитайте «Двести лет вместе».
С.Волков: Ирина, кругом так много людей, провозглашающих себя антисемитами... Когда человек доказывает, что он не антисемит, я предпочитаю ему верить. Кстати, я недавно перечитывал трехтомник политической прозы Солженицына — и был поражен его прозорливостью. Он там напирает на то, что России необходимо самоуправление.
И.Чайковская: Да, совершенно в духе требований сегодняшней оппозиции.
С.Волков: Говорили, что он утопист, что он совсем уже ничего не понимает в своем Вермонте. А оказалось, не так.
И.Чайковская: Знаете, что я думаю? Солженицын был очень важен для Лосева, был нужен ему, несмотря на то, что по складу личности и как тип писателя был чрезвычайно от него далек. А важен и нужен. Почему? Солженицын писал правду, стоял за добро, отстаивал нравственные ценности. Лосев при всех своих заявлениях типа «Я не Крылов, мне не нужна мораль» к морали тяготел. Солженицын был ему нужен как нравственный компас, чтобы знать верное направление.
С.Волков: Очень может быть.
Добавить комментарий