Выставка «Всеволод Петров (1912-1978) и колесо ленинградской культуры» в Галеев-галерее
Выставки, посвященные искусствоведам, явление достаточно редкое. Тем более, если имя искусствоведа не слишком известно даже в узкой среде профессионалов. Но именно такая, элитного характера экспозиция, проходит сейчас в московской Галеев-галерее, известной своими оригинальными и важными для самосознания современников проектами.
О питерском искусствоведе Всеволоде Петрове я услышала сравнительно недавно, когда мне в руки попалась замечательная книжка, где были его биографические эссе о художниках, поэтах и искусствоведах, причем самых утонченных и ярких представителях своей эпохи, таких как Михаил Кузмин, Николай Пунин и Даниил Хармс[1]. Их он знал лично, с Хармсом был дружен.
Удивила какая-то надвременная перспектива воспоминаний. Персонажи возвышались над своим временем, а порой, как Кузмин, почти его не замечали. Подумала, что автор недаром много лет проработал в Русском музее и, видимо, научился мысленным «перелетам» в другие эпохи и времена.
Эту догадку подтвердила и вошедшая в книгу повесть Петрова, написанная в 1944 году, но опубликованная в «Новом мире» уже после смерти автора - в 2006 . Как видим, Всеволод Петров не торопился с публикацией. Может быть, предчувствовал, что повесть окажется «не ко двору» ни в прежней, ни в новой России. Она, и в самом деле, не сопрягается ни с «военной» прозой, ни с новейшими интерпретациями военных событий, гораздо более жесткими и натуралистичными.
А у молодого лейтенанта Петрова, заброшенного на бронепоезде в глухие российские тылы, - ни малейшей натуралистичности, никаких «ужасов» войны. Повесть невероятной свежести и очарования, где военная любовь, развернувшаяся в медицинском бронепоезде, соотносится с любовной коллизией романа 18 века. Перед нами как бы новые воплощения кавалера де Грие и Манон Леско («Турдейская Манон Леско»). И тут, как в своих воспоминаниях, автор абсолютно свободно плывет в волнах мирового времени, выбирая какие-то излюбленные островки и лагуны…
Выставка многое высветила в загадочной для меня фигуре Всеволода Петрова. Я увидела несколько примечательных его портретов, где он всегда собран, хорошо одет, с платочком в кармашке, то есть и во внешнем облике блюдет ту «форму», о которой он так много рассуждает в дневнике. Так же каллиграфично отделаны и выставленные на стендах рукописи. Но «старческая» суховатая «форма», законченность, классическая отточенность у автора всю жизнь борются с юношеской бурей чувств, романтической открытостью, ожиданием чудес. В лучшие минуты, как мне кажется, побеждает именно молодость! Ее вспышки проходят через всю жизнь!
Ранний портрет маслом, написанный Мариам Асламазян ( конец 30-х) и поздний, карандашный, работы Татьяны Шишмаревой (1967) дают, в сущности, очень схожий, открытый жизни и мечтательно-романтический облик (пусть и несколько истончившийся в графике), словно бы Всеволод Петров внешне и внутренне остановился на возрасте пылкой юности, как выбрал своим идеалом французский 18 -й век. Все это очень в его духе!
Рассказывая о Михаиле Кузмине, уже не молодом в период их знакомства, Петров с сочувствием относится к идее, что подлинным возрастом Кузмина было дошкольное детство, а, положим, Николай Гумилев был вечным подростком. Самому Петрову хочется, чтобы в эссе о Кузмине, написанном в зрелые годы, было вовсе не заметно нынешнего автора - «усталого» и «стареющего».[2] И в самом деле, эссе написано с таким подъемом и так живо, словно автор - молодой человек.
Именно в молодости он пережил самую значимую для себя любовь, запечатленную в повести «Турдейская Манон Леско». Дружинница Вера стала для автора прообразом всех прочих любимых женщин…
По стенам выставки висят работы художников, о которых Петров писал,- замечательные «обнаженки» Владимира Лебедева, Николая Тырсы, Владимира Конашевича, тоже как бы прорывающие ограниченный «социальный» круг сурового предвоенного и военного времени, выходящие на просторы вечных архетипов любви и женственности.
К открытию выставки Ильдар Галеев издал книгу прежде не публиковавшихся произведений автора, его философских рассказов, написанных во многом в духе Даниила Хармса, а также дневников, где, кстати, содержится история военной любви автора. Вот что было необычайно интересно прочесть!
Думалось: может быть, в дневниках обнаружится какая-то «другая», более жесткая и обытовленная, правда о войне и об авторской любви? Но нет! И тут никаких «ужасов», редкостный лаконизм в описании военного быта, где взгляд задерживается только на особо ценном и важном для души. Какое-то поразительное свойство, которого многим из нас, видящим вокруг только «ужас, ужас, ужас», так недостает! Поражает, что даже в « тульской глухой избе» герой отмечает шелковую блузу и высокую прическу героини, придающую ей сходство с Марией-Антуанеттой[3]. Отыскиваю фотографию Веры Мушниковой в книге - на меня смотрит молоденькая девчонка в солдатской шинели и папахе.
Взгляд недоверчивый и суровый. Автор, конечно же, видит ее в ином, романтическом ракурсе. И тут не только любовное «ослепление», но и какое-то, как я уже отмечала, принципиально другое отношение ко времени, свободное уплывание в другую эпоху. Примечателен и дневниковый рассказ о том, как герой попал в комендатуру за «неприветствие» старших по чину, его ожидает проработка и наказание, а он сидит себе на кирпичах во дворе комендатуры и читает «Воспитание чувств» Флобера. Флобер, конечно, может смягчить любые неприятности. Но для этого надо обладать юной и вечно жаждущей чудес душой автора!
К сожалению, накал чувств в дневнике постепенно слабеет, «живопись» сменяется «графикой», как в двух авторских портретах разных лет, любовные коллизии повторяются, не обретая поэтической напряженности военных дней. Ощущение такое, что Всеволод Петров так и не сумел полностью раскрыть свой незаурядный дар, свое, совсем особенное, ориентированное на «большую культуру», восприятие пространства и времени, свою постоянную, юношескую жажду чудес .
И все же чудо, пусть и после его смерти, произошло. Изданы его лучшие произведения и дневники. Стараниями неуемного Ильдара Галеева состоялась выставка Всеволода Петрова, где зритель смог, словно бы воочию, встретиться с этим странным, одиноким, даже, вроде бы, сухим человеком с невероятным даром любви и способностью запечатлевать своих персонажей на пике высоких чувств и словно бы уже на «стеклах вечности».
[1] Петров. В. Турдейская Манон Леско. История одной любви: Повесть; Воспоминания. –СПБ. :Из-во Ивана Лимбаха, 2016.
[2] См. Петров В. Турдейская Манон Леско. Воспоминания., с.131.
[3] Петров В. Из литературного наследия.(Философские рассказы. Дневники. Проза. Стихи)/вступ. ст., подготовка текстов и сост. Н.М.Кавин.-М., Галеев-Галерея, 2017.-384с, с. 223.
Добавить комментарий