 |
| Василий Аксенов. Фото Геннадия Крочика. |
|---|
Все книги Василия Аксенова, начиная с самых первых, которые печатались давным-давно и вызывали столько дискуссий, посвящены современным проблемам. И его новый роман - тоже.
- Василий Павлович, что общего между Евгением Онегиным, Аль Капоне и борьбой за охрану окружающей среды? Вопрос выглядит на первый взгляд нелепым, но вы-то его поймете. Я ваш новый роман пока не читал. Но читал о нем, вы сами высказывались в одном из интервью.
- Мой герой никакой не Аль Капоне. Он просто новый русский. Он филолог, "Евгения Онегина" изучал, но в ходе этих пертурбаций становится одним из олигархов. А потом, когда лета его приближаются к зрелости, он начинает борьбу за чистоту воздуха. Эта борьба принимает общемировой характер. И его выбирают генеральным секретарем ООН. Там есть такая фраза, что это был первый в истории генсекретарь с кольцом в ухе.
- Если продолжить дальше ссылки на ваши предыдущие интервью, то в Интернете, в котором можно найти все что угодно, я раскопал ваше старое интервью аж августа 1983 года с Александром Глезером, нашим общим знакомым. Там он вспоминает слова Зиновьева: "Эмиграция для советского писателя есть всего лишь растянутая во времени пытка и, в конечном, счете казнь". Как бы вы сейчас прокомментировали эти слова?
- Я не думаю, что мы сейчас живем в эмиграции. Это совсем другое явление, чем то, что мы испытывали в 80-х годах. Тогда была действительно полная изоляция и не было даже возможности представить себе, когда мы встретимся со своими близкими. Я не мог себе представить, что я увижу своего сына, который остался в Москве. А сейчас - какая же это эмиграция. Я живу часть года в Москве, езжу по России, оттуда люди приезжают, работают, если находят работу. Циркуляция идет. В этом смысле Россия приобщилась к жизни цивилизованного мира, правда, не полностью пока. Эта проблема сейчас не такая актуальная, может быть, она вновь возникнет, это другое дело.
Эти зиновьевские парадоксы, "растянутая пытка"... Для многих эта пытка оказалась благотворной, если посмотреть в историю российской эмиграции. Эта эмиграция всегда как-то умудрялась создавать резервуар свободной мысли, бесцензурной литературы, участвовала в жизни стран, куда забрасывала судьба. Я хочу вспомнить двух Игорей - Игоря Сикорского и Игоря Ставинского, многих других.
Когда в 1922 году большевики выбросили 126 философов одномоментно из Красной России, они были уверены, что те подохнут на Западе в канавах от голода. А никто из них не погиб, наоборот они расцветали, издавали свои книги. И в итоге этого акта чудовищного была спасена вся философская школа России.
- Мы когда-то с вами встречались в Москве и вы говорили, что истинно большие произведения появляются тогда, когда писатель может высказывать всю правду. С тех пор много воды утекло, ситуация изменилась, вроде бы можно говорить всю правду. Но создаются ли истинно большие произведения в сегодняшней России?
- Изнутри процесса всегда трудно судить, нужно какое-то расстояние либо во времени, либо в пространстве. Поэтому я больше доверяю суждениям иностранцев о нашей литературе, чем нашим мудрецам, непосредственным участникам процесса. Довольно трудно сказать, есть ли большие, сереьезные сочинения. Хотя, как мне кажется, они и есть, создаются. Они создавались и в советское время, разумеется. Но все это было полуподпольно и появлялось либо в обрезанном виде, либо вообще не появлялось и лежало в ящиках столов. Иногда даже рукописи закапывались в банках в саду.
Новых романистов большого калибра в России пока не появилось. Вообще этот жанр очень уязвим, и он странно меняется во времени. Он иногда уступает место другим жанрам, чтобы потом снова появиться. Мы, старые романисты, продолжаем свое дело. Но интерес к этому жанру вянет в общемировом масштабе. Интерес к художественной литературе падает. Я это замечаю в последние годы в Нью-Йорке, Париже, других городах. Полок с художественной литературой меньше становится в книжных магазинах.
- А если брать ваше собственное творчество. Здесь был популярен ваш роман "Ожог". А одна из последних ваших книг "Новый сладостный стиль" имела очень хорошую и доброжелательную критику, и некоторые рецензенты даже называли книгу "великим американским романом". Но тем не менее...
- Тем не менее, цифры продаж были очень разочаровывающими. И это меня до сих пор удивляет. В нашем районе, где я живу, в Северной Вирджинии, очень большие книжные магазины и этот роман все время стоял на видном месте в течение нескольких месяцев. Он постоянно был на виду. А продажа была, повторяю, разочаровывающей. Мне это трудно объяснить. Видимо, широкая публика вообще не читает критики литературной. А публика интересуется сейчас мемуарной литературой. Нельзя сказать, что она ищет пустяки какие-то, наоборот, она серьезней становится. Меньше чувства юмора у публики, она не тянется к артистического, карнавального плана литературе, она любит серьезные книги по проблемам, скажем, антропологии, астрологии, многим другим. Такие книги гораздо больше расходятся, чем романы.
- А Даниела Стил, а Шелдон, а... сколько я еще могу привести фамилий.
- Это халтура. Это просто развлекательная жвачка.
- Согласен, что это халтура. Но ведь расходится. А вы говорите, падает интерес к художественной литературе.
- Да, расходятся. Но это не художественная литература.
- А если говорить о русской литературе в Америке. Не о признанной классике, не о Толстом, Чехове, Достоевском, чьи книги вы увидите в каждом книжном магазине, если говорить о других, то есть ли здесь интерес к современным произведениям?
- Очень слабый. Мне кажется, что при всех изъянах, современная русская литература одна из самых интересных в мире. Но почему-то ее черед на этом рынке не пришел, так как, скажем, была, да и сейчас еще в моде латиноамериканская литература. А вот русской литературе еще не пришел черед, как драгоценным винам цветаевским. Может, придет этот черед, а может, и не придет. Россия очень далека. Помню, как мы были поражены, когда мы приехали сюда в 80-е годы, обнаружив, что Китай гораздо ближе Америке, чем Россия.
- Коль скоро вы заговорили о Китае, то скажу, что вы китайской теме уделяете очень много внимания. Если верить Василию Аксенову, то в 2065 году многие будут жить на территории Великого Китайского Союза, как вы это предрекаете.
- Этот Союз у меня замыслен довольно либеральным, но очень бюрократическим.
- Еще почти сто лет назад Джек Лондон предрекал, что чуть ли не весь мир станет китайским, что китайцы мудрая и предприимчивая нация, которая будет расширять свое влияние в мире. Так что, вы идете по стопам Джека Лондона.
- Китайцы - самая большая этническая группа и она не может не оказать влияния на развитие цивилизации. Меня пугает не сама эта этническая группа - дай Бог ей процветания - а ее правящая структура. Та самая знакомая нам структура лжи и насилия.
А что касается Америки, то китайцы весьма успешно входят в американскую жизнь.
- Существуют ли, на ваш взгляд, национальные проблемы в Соединенных Штатах?
- Вы знаете, Михаил, я часто оказываюсь в роли возмутителя спокойствия в мире интеллектуальных стереотипов. Я высказываю иногда мысли, которые не принято высказывать по правилам политической корректности. По поводу национальной проблемы в Соединенных Штатах я как-то попал в неловкую ситуацию, когда в кругу американских друзей сказал, что очень опасаюсь за дальнейшее развитие этой страны, в связи с тем, что мечта о "плавильном котле" не осуществляется. То, о чем мечтали пионеры, отцы-основатели, что здесь все нации перемешаются, и образуется новый этнос, на мой взгляд, не очень-то получается. И происходит вытеснение одной группы другой и накопление чего-то нехорошего. Пока еще это очень мало видно, но мне кажется, что если англосаксонский фундамент этой страны будет размыт, возникнет очень много опасного.
- В некоторых книгах, вышедших в свет в последние годы, приводятся предположительные подсчеты, согласно которым англосаксонский фундамент, о котором вы говорите, будет размываться и его доля будет уменьшаться с каждым десятилетием, причем существенно уменьшаться.
- Если произойдет процесс цивилизованный и англосаксонские ценности, европейские ценности, принесенные сюда пилигримами, не будут вышвырнуты из этого общества, тогда ничего особенного не произойдет.
- Если говорить о творчестве, вы - один из самых ярких писателей, с которыми была в свое время связана новая русская литература. А сейчас в России, когда так много изменилось в жизни и, в том числе, когда иным стал литературный небосвод, ваше место в этом невероятно пестром и богатом российском книжном мире? В Москве я испытывал изумление при виде необъятных книжных Монбланов.
- Я как писатель ни к каким партиям не принадлежу. Я считаю себя полным анархистом, и я нахожусь весь во власти художественной метафоры. Когда я пишу роман, то я не считаюсь ни с чем, и свойственные мне гротеск, ироническая интонация, они меня отталкивают от массового, общепринятого ощущения мира и, наоборот, ставят меня в некую позицию одиночества, чему я очень рад. Что касается моего места в современном литературном процессе России, то оно, конечно изменилось. Я на эту тему много сейчас там говорил, и я там выдвинул мысль, что пора властителей дум завершилась, что писатель не должен быть властителем дум, это там вызвало шум. Кем же тогда должен быть писатель? Я считаю, что писатель должен быть не властителем дум, а как бы распрягателем дум, высвободителем дум, то есть давать возможность своим читателям стать соавторами, согероями своих книг.
- Раньше были просто оглушительные тиражи книг. Некоторые, как их называли, "макулатурные" (то есть выдаваемые во времена дефицита книжного в обмен на макулатуру) расходились многомиллионными тиражами. А сейчас смотришь - отличная книга, а тираж 5, 10 тысяч.
- Потенциал сейчас расплылся, потому что огромный поток коммерческой литературы выпускается и читателя не хватает на все это. Меня это совершенно не волнует, откровенно говоря. Я остался со своими читателями, мои читатели никуда не делись и я встречался со многими из них. Приходили огромные толпы и там, и здесь. Причем, много молодых лиц, задают вопросы. Интересно с ними встречаться. Это все мои единомышленники, мои читатели.
- А здесь, в университете Джорджа Мейсона под Вашингтоном, где вы преподаете, интересуются русской литературой? Не противоречите ли вы сами себе, когда говорите, что интерес к русской литературе в Америке упал. А в то же время я знаю, что ваш курс в университете очень популярен и очень престижно на него попасть.
- Вообще-то, да. Но это исключение из правил. У меня два курса по русской литературе и по русской культуре, туда даже существует предварительная запись. Но это очень продвинутые студенты, будущие писатели. Это - с одной стороны. С другой, приходят люди, совершенно не знающие литературу прошлого века. Для них это откровение. Они балдеют. Как, это, оказывается, все было в России за 40 лет до того, как началось здесь.
- Когда речь заходит о некоторых политических проблемах, то вас нередко вспоминают. Недавно я беседовал с Еленой Георгиевной Боннер о событиях в Чечне и она говорила, я цитирую: "Мне трудно понять точку зрения некоторых известных в России людей, например, писателя Василия Аксенова. Тем более она непонятна, что она исходит от человека просвещенного, творчески одаренного, она исходит от русского писателя. Я не знаю, что произошло с Василием Аксеновым. Возможно, это просто эпатаж". Так это эпатаж или нет?
- Это не эпатаж. Я меньше всего думаю о том, чтобы произвести какое-либо впечатление. Меня просто отвращает от себя то, что связано с этой прочеченской позицией, когда люди не замечают актов страшной жестокости со стороны тех, кого они защищают. Когда вдруг надеваются идеологические, как бы, прогрессивные шоры, абсолютно закрывающие поле зрения. Сергей Адамович Ковалев, когда встречался с Дудаевым, не замечал того, что происходит в соседних подвалах этого штаба, где чудовищные пытки проходили над мальчишками-солдатами, которые попадали в плен. Не говорить об этом нельзя. Я против войны. Все это приняло зловещий характер. Но я не могу не видеть чудовищной жестокости. Когда говорят о геноциде, то в данном случае надо говорить и о геноциде русского народа. И если бы это не остановила армия, то он был бы в ужасающих размерах, в этом нет сомнения для меня. Вот почему возникла моя особая от интеллектуальной компании позиция. Я не думаю, что она слишком особая. Когда я был в прошлом году в Москве на Пен-клубе и там витийствовал Гюнтер Грасс и высказывал все эти стандартные точки зрения, я стал ему противоречить и обнаружил, что масса людей разделяют мою точку зрения, просто не решаются сформулировать ее. Это - наш российский вариант политической корректности.
Добавить комментарий