Терпеть не могу костюмы в клетку. Соответственно, мужчины, которые их носят, вызывают инстинктивную неприязнь. А на этом персонаже мало того, что костюмчик был в крупную коричневую клетку, так ещё и отсвечивал люрексом.
«Наверняка привёз из Союза лет тридцать назад и никак расстаться не может», – подумала я.
– Григорий, – бархатным интимным баритоном сообщил незнакомец, – и на какое-то мгновение я даже допустила шальную мысль: возможно, мы с ним когда-то тесно общались. Но никаких близких отношений с гришами у меня быть не могло хотя бы потому, что это имя, наряду с парочкой других, мне категорически не нравилось. Бывает же, одни имена, как некоторые иностранные языки, ласкают слух, а другие раздражают, вызывая такую же реакцию, какая возникает у кошек, когда их гладят против шерсти.
– Тамара, – ответила я, вынужденно пожав протянутую руку.
– Знаю, – кивнул Григорий.
– Конечно, знает, – между нами втиснулась худощавая, вёрткая, средних лет дамочка, – по всей видимости, жена, – это же вы пишете в газете о разных звёздах. Выглядите точно как на фотографии, только волосы темнее. Вам надо сро-о-чно осветлиться.
– Непременно, – согласилась я.
– Минуточку, – остановил меня Григорий, – я не просто так к вам подошёл. Я как раз хотел спросить по поводу этого певца сладкоголосого, что тут недавно гастролировал. Зачем вообще вы с этим геем интервью делали? Да ещё на три страницы. Ради денег, что ли?
Пока я судорожно решала, вежливо послать или нахамить, вмешалась активная супруга:
«А что? Прикажешь ей делать интервью с тобой? Хотя… почему нет? Слушайте, вы же, наверное, и не в курсе, мой муж, – правда, тогда он был женат на другой, но это не важно, – знаменитый композитор и исполнитель, он даже участвовал в «Песне Года». Помните, была такая передача в советское время? А туда лишь бы кого не звали. Гришенька, у тебя бизнес-карточки с собой? Дай одну. Пусть женщина позвонит. Вот, возьмите. – Она засунула карточку в передний карман моей сумки. – Всё, всё, иду. Извините, нам ещё в пару мест забежать надо».
Дама помахала изящной ручкой со свежим маникюром: «Рада была лично познакомиться. И обяза-а-ательно осветлите волосы».
Я смотрела им вслед. Меж налепленными на окна магазина лохматыми объявлениями о сдаче квартир и продаже мебели просматривались две удаляющиеся фигуры: женская, по-птичьи семенящая к машине, и мужская, горделиво шествующая так, словно под ногами был не мокрый после весеннего ливня асфальт, а паркетный пол бального зала. И я вспомнила, откуда знала этого человека, который, то ли не узнал, то ли предпочёл не узнать меня.
Впервые Софа увидела Григория Мазура в гостинице «Интурист». Она зашла поужинать в ресторан, где по вечерам тот со своей вокально-инструментальной группой исполнял шлягеры. Музыке Софа никогда не училась и музыкантов считала высшими существами. Скорее всего, увидев Гришу вне сцены, Софа не обратила бы на него внимания: среднего роста, худощавый, кареглазый. Но тогда, сидя напротив полукруглой эстрады, Софа сначала повернулась на его вкрадчивый, чувственный баритон, а потом не смогла оторвать взгляд от благородного профиля.
За соседним столиком шумно отмечали день рождения: позвякивали столовыми приборами, выкрикивали тосты. Софа бросала негодующие взгляды на юбиляра и его гостей: музыканты – боги, их нельзя трогать руками, ими нельзя заедать цыплёнка табака.
Пока гитарист играл соло, Гриша спустился в зал, и Софа залюбовалась его походкой. Графская, определила она; почему-то ей подумалось, что графы ходили именно так – неспешно, с достоинством, чуть задрав голову и расправив плечи, с загадочно-насмешливым выражением лица.
Она влюбилась сразу. Платонически, как в Муслима Магомаева или Демиса Руссоса. И Гриша заметил, как его слушает круглолицая шатенка за передним столиком. Он подошёл к Софе, кивком головы пригласил на танец. Она протянула руку, пошла вслед.
– Какие у вас потные ладони, – заметил Гриша, – волнуетесь?
– Да, – призналась Софа и, понимая, что к окончанию проигрыша её партнёр вернётся на эстраду, торопливо добавила, – я работаю на третьем этаже, в бухгалтерии.
– Понял, – подмигнул Гриша и улыбнулся белоснежной улыбкой крепких зубов.
– Ты что, совсем дура? – удивилась Аурика, официантка и бывшая одноклассница, которая в тот первый вечер провела Софу в ресторан и посадила за столик с табличкой «спецобслуживание».
– Все лабухи – выпивохи и блядуны.
– Он не лабух, он музыкант, – обиделась Софа.
– Брось! Настоящие музыканты выступают на сцене, как Кобзон или Юрий Антонов. А которые в кабаках и на свадьбах – халтурщики, лишние люди. В смысле, не для семьи они. Только представь, как вся эта гоп-компания, – Аурика кивнула в сторону эстрады, – сядет бухать у тебя дома, заедая борщом и котлетами, которые ты приготовила на три рабочих дня.
Годы спустя, Софа не переставала удивляться пророческим до мелочей словам подружки, но всё же счастье всегда ассоциировалось с той первой белозубой улыбкой, а затем шумной свадьбой и медовым месяцем в Сочи. Потом они вернулись в подаренную её родителями кооперативную квартиру и всё пошло по спрогнозированному Аурикой сценарию: Гриша спал до полудня, часам к трём приходили друзья, опустошали холодильник и в клубах сигаретного дыма рожали новые хиты для интуристов. Пару песен Гриша через знакомого клавишника передал Пугачёвой, но та не ответила. А он каждый раз, когда по телевизору объявляли премьеру песни в исполнении примадонны, покрывался испариной – боялся, что хит украли и никто не узнает имя настоящего автора. В такие минуты Софе бывало особенно жаль мужа, и она, не зная, как выразить сочувствие, спешила к плите приготовить что-нибудь вкусненькое.
Друзья завидовали Грише, а он считал жену мещанкой и не стеснялся язвить в присутствии посторонних. Впрочем, он всегда это делал ласково, с присущим ему обаянием. Тем не менее, послевкусие оставалось. Иначе вряд ли столько лет я бы помнила смущённый взгляд Софы, её вздрагивающий, заискивающий смех, плохо скрывающий уязвлённое самолюбие.
– Софочка, ну кто ходит в таких халатах? Не стыдно молодой женщине так себя запускать?
– Так я же на кухне возилась, – виновато улыбалась Софа . – Сейчас на стол накрою и переоденусь, а то действительно, что люди подумают?
– Именно, – многозначительно продолжал Гриша, – люди уже подумали. Ведь самодостаточный человек ни от чьего мнения не зависит и не рефлексирует по поводу своей внешности. Так считал Шопенгауэр. А ты?
– Что – я?
– Тебе важно, что о тебе думают другие?
– Ну... да, смущалась Софа, – У нас в бухгалтерии все хотят хорошо выглядеть, и я тоже. Вот на днях новый крем купила польский, и помаду. Тоже польскую.
– Потому что вы в своей бухгалтерии – обыватели, люди от искусства и философии далёкие. А вот древние греки умели быть счастливыми именно потому, что понимали: красота – внутри нас, счастье – в самодостаточности. Вот к чему тебе надо стремиться. Поняла? Молодец. Тогда достань ещё бутылочку коньячка там, в серванте.
А что, собственно такое, самодостаточность? Достаток? Софа и до замужества жила хорошо, одевалась модно, и свободных денег тогда было больше, потому что они не тратились на выпивку. Уже задним числом Софа вычитала, что Гриша относился к третьему виду алкоголиков: он был алкоголик-философ. Впрочем, даже не алкоголик, а так, любитель крепко выпить и хорошо закусить. Не самый худший вариант. Софа и не подумала бы с ним разводиться, но муж сам её бросил. Как раз тогда, когда к нему наконец-то пришёл успех, когда его имя объявила ведущая «Песни года» и когда мы отмечали это событие за столом в их уютной квартире: музыканты, Аурика, как всегда в те перестроечные годы выручавшая Софу с продуктами, и я – соседка по лестничной площадке, – тогда ещё студентка-первокурсница.
По случаю участия Гриши в главном телеконцерте страны, лучший портной города сшил ему двубортный костюм невероятного бутылочного цвета. Именно через этого портного, который десятилетиями обшивал их семью, Софа вышла на модистку, знавшую костюмершу балетной группы примадонны. И хоть переданные через эту хитроумную цепочку песни не приглянулись самой певице, одну из них каким-то образом заполучил вхожий в её дом начинающий исполнитель – ещё не раскрученный, но уже лауреат одного из многочисленных молодёжных конкурсов.
Поначалу Софа не решалась рассказать мужу о своей попытке добраться до «самОй», но когда раздался звонок из Москвы, а за ним – переговоры и приглашение на съёмку, она коротко и сбивчиво выложила всю правду.
– Конечно, у тебя бы и без меня всё получилось, – выдохнула она извиняющейся скороговоркой, – но ведь так быстрее, правда?
– Само собой, – ответил он, глядя поверх её головы. – Меня просили подкинуть ещё пару песен и намекнули, что со временем придётся переехать в столицу.
До начала трансляции концерта оставалось десять минут.
– Давайте пока выпьем за моего мужа, – предложила Софа. – За его талант!
– Нет, я хочу предложить тост за мою жену, – перебил Гриша.
и вдохновенно рассказал всю историю о том, каким образом и с чьей помощью его песню заметили и как ему повезло в жизни встретить жену-умницу, единомышленницу и музу в одном лице.
Такое откровение стало неожиданностью не только для меня: усатый гитарист застыл с поднесённым ко рту бокалом красного вина. Это вино было презентовано их ансамблю и привезено в канистре после халтуры из знаменитых на всю страну винных подвалов. Там неподалёку играли свадьбу дочки какого-то местного начальника. Почему-то мне запомнилась и эта байка, и озадаченная физиономия парня.
Я слушала дифирамбы Гриши, смотрела на зардевшееся лицо его жены, на её счастливую, безмятежную улыбку и думала о том, насколько плохо разбираюсь в людях и как глупо судить о ком-то, когда и себя-то знаешь не до конца. Моя самоуверенность получила пощёчину: Гриша оказался порядочным человеком. Его язвительное презрение к жене-счетоводу, простушке с облезлым маникюром в китайском поролоновом халате, на самом деле, было маской неуверенного в себе талантливого человека. Я вдруг обнаружила, что у него замечательная улыбка, что его ничуть не портят залысины: казавшиеся некрасивыми, теперь они выглядели многозначительными.
Сцена искрилась и мигала новогодними огнями, а на ней раскованные, улыбчивые сменялись авторы и исполнители: лица, знакомые всей стране. Мне казалось невероятным, что вот там, среди звёзд, был мой сосед, с которым иногда я сталкиваюсь у мусоропровода, к чьей жене могу запросто зайти в гости.
Но вот отзвучала долгожданная песня, ведущие пригласили на сцену авторов, камера выхватила лицо Гриши.
– А где же автор слов? Что ли вы не рядом сидели? – удивилась Аурика.
– Вот ты деревня. Поэт давно ушёл в мир иной, – нервно бросил Гриша: чуть привстав, он напряжённо наблюдал за собой, неспешно идущим между рядами.
– Хорошо сидит костюмчик, однако, – заметил клавишник со сложносочинённой еврейской фамилией, которой вполне хватило бы на три. – Вполне себе столичный видон.
– Да, – откликнулся Гриша, не отрываясь от экрана, – это моя Софочка постаралась. Если бы не она, я бы себя сейчас не в студии Останкино, а в зеркале видел.
Григорий Мазур шествовал навстречу своей славе элегантной, вальяжной походкой. Казалось, в его руке покачивалась невидимая трость и одет он был не в изделие провинциального портного, а во фрак, сшитый в одном из лучших европейских домов моды.
– Графская походка, – выдохнула Софа, словно прочитав мои мысли.
Но Гриша не дошёл до сцены, потому что картинка внезапно поменялась. Ведущая, распиравшая рамки экрана подкладными плечиками усеянного бисером платья, уже объявляла следующую песню. На сцену вышел детский хор, а за ним выкатился человек-гномик в пижонском клетчатом пиджаке и бодро, с хитрым прищуром на простодушном лице, заиграл знакомую миллионам мелодию.
– Лажают пионэры, однако, – мрачно прокомментировал клавишник.
Его подружка услужливо захихикала, а когда она смущённо замолкла, кладбищенская тишина над столом стала тягучей и давящей, как перед вселенской катастрофой.
– Ну, может, завтра, во втором отделении покажут полностью, – брякнула Софа и беспомощно улыбнулась. Над её верхней губой выступили капельки пота. – Диплом-то ведь дали, вот он, здесь.
– Вырезали, собаки, – дрожащим голосом вымолвил Гриша, но тут же взяв себя в руки, добавил: «А так мне и надо. Выглядел, как поц с привоза. Даже этот шпендик, видели, в каком клетчатом прикиде явился публике? Да все там – столичные люди, а я – в зелёном с отливом лапсердаке. Выперся. Только пера в одном месте не хватало».
– Да ладно, старик, не переживай. Главное, песню не вырезали. Ты теперь – не только местная, ты – всесоюзная знаменитость! За это и выпьем, – подытожил усатый гитарист.
– Правильно, – подхватила Софа. – У меня как раз курочка готова.
– Курочка??! – взорвался Гриша. – Не пошла бы ты вместе с ней! Нет, вы только представьте: эту долбаную курицу она растила на балконе. К Новому году. На всякий случай, если в магазине облом случится. Открыл дверь, а там вонища, сено какое-то, дерьмо, пух. Могу я жить с обывательницей, мещанкой, бюргершей? Могу творить, сочинять хиты, когда она, – Гришин указательный палец вонзился в грудь застывшей от ужаса Сони, в сантиметре от брошки чешского стекла, – разводит кур?! Может в такой обстановочке свои нетленки создавать Добрынин или тот же, блин, Шаинский?!
Как ни странно, Гриша был всё ещё трезв, поэтому возразить ему было нечего. В течение пятнадцати минут гости разошлись, а ещё через полчаса, пока мы с Аурикой мыли посуду, он собрал вещи и ушёл. Навсегда.
… и возник в суете русского магазина на «диком западе»: окончательно облысевший, с одутловатым, в сеточке лиловых прожилок лицом, слегка ссохшийся, основательно полинявший за прошедшие десятилетия, но такой же многозначительно-элегантный, сохранивший свою неподражаемую графскую походку.
Я достала из сумки красную в золотой рамочке визитку и прочитала:
Gregory Mazur
Vocalist and Party Host
Cash preferred
Call any time xxx-xxx-xxxx
«Надо будет отправить эту карточку Софе, – подумала я».
Впрочем, у неё давно другая жизнь, в которой от Гриши остался только в спешке забытый им томик Шопенгауэра».
Добавить комментарий