«Я ведь всего только и хотел попытаться жить тем, что само рвалось из меня наружу. Почему же это было так трудно?»
Герман Гессе
Писать диплом я поехал в Ликино-Дулево на автобусный завод, где работал мой двоюродный брат Саша. Руководителем моей дипломной работы был доцент Николай Владимирович Диваков, человек умный, интеллигентный и, как оказалось в дальнейшем, ещё и порядочный.
Писал диплом я легко. Вечерами мы с братом жарили картошку и рассуждали о творчестве Марселя Пруста, Льва Толстого, и т. д.
По субботам и воскресеньям весь город пил и закусывал. Это было главное развлечение. Другим развлечением были поездки в Москву за колбасой. Я себя чувствовал, в отличие от брата, вписавшегося в эту жизнь, инопланетянином.
Власть насаждала какие-то принципы и идеалы, а вокруг пили и воровали, уже и не особо скрывая. Причём масштабы воровства впечатляли. Существовало даже такое выражение, что в СССР воруют больше, чем США производят. А у Михаила Жванецкого была фраза «Что охраняешь, то имеешь». Один раз я шёл вдоль ограждения завода и возле меня упал переброшенный через стену задний мост автобуса, вес которого был больше тонны. И так везде. Какие уж тут идеалы. В Москве: Большой театр, Пушкинский музей, а в ста километрах - Средневековье. Как они уживаются вместе? Здесь всё, как у Ерофеева в повести «Москва-Петушки», и всё соответствует словам из песни Тимура Шаова «Товарищи учёные»:
«Здесь эффективно действует один закон неписанный,
Закон большого Кукиша, дословно он гласит,
Что тело, погружённое в дерьмо по саму лысину,
Должно лежать, не булькая, и денег не просить.»
Но приближалось распределение. Нам сообщили первые места для иногородних (как оскорбительно звучит «иногородние», как люди второго сорта»). И какое же везение: нам дали пять мест в Ленинграде на Кировский завод, который официально собирал тракторы, но основной его деятельностью было производство танков. Я первый побежал к декану Ивану Александровичу Левину и дал своё согласие. Это была, действительно, большая удача для меня. Я был счастлив, так как Ленинград, после Москвы — это лучшее предложение. Четыре остальных места взяли мои приятели, которых я убедил тоже ехать в Ленинград. Но это было предварительное распределение. Ожидалось, конечно, что всё пройдёт без проблем. Это было за месяц до основного распределения. Этот месяц был для меня удачным, я участвовал в технической конференции, писал диплом и мечтал подписать новое распределение, а впереди - новая жизнь.
Увы - не судьба. За два дня до распределения меня вызвал декан, всё тот же Иван Александрович. Он сообщил мне, что одно место в Ленинград забрали обратно в Министерство и поэтому меня решили направить на новый завод КамАЗ в Татарии, который только начали строить и где строители жили в палатках. Я спросил его, по каким критериям убрали меня.
У меня были лучшие оценки, и я первым согласился ехать в Ленинград. Он ответил грубо, что это не моё дело, и я должен ехать в Татарию. Я сказал, что его ответом не удовлетворён и в Татарию не поеду. В действительности всё было ясно. В Министерстве обнаружили, что я еврей, а на танковый завод посылать еврея нежелательно, и решили направить в любое другое место. В Советском Союзе нет антисемитизма, но он есть. Врут прямо в лицо, не стесняясь. Сволочная страна, которой доверять нельзя. Ничего не изменилось и сейчас, через много лет. Было очень больно от жуткой несправедливости. Моя программа опять вошла в конфликт со средой.
Я вспоминал слова Исаака Бабеля в рассказе «Как это делалось в Одессе»: «Но разве со стороны Бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду? И чем было плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озёра, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже Бог».
Что я мог делать реально? Сразу же после разговора с деканом я поехал в Ликино-Дулево, чтобы попытаться получить запрос от руководства автобусного завода, где я проходил преддипломную практику. У меня был только один день, и надежда была очень маленькая.
Вместе с братом мы пошли к начальнику отдела кадров, и он сразу же согласился написать запрос. Он знал меня немного и, видимо, я его не раздражал. Стало немного легче. Ликино-Дулево, конечно, это «не Рио-де-Жанейро», но всё-таки это недалеко от Москвы и рядом был близкий мне человек.
И вот наступил день распределения студентов пятого курса. В большой комнате расположились представители министерств и ведомств. Там же сидели: декан, заведующий кафедрой «Автомобили» - Фалькевич Борис Семёнович, кадровики. Сначала пошли все блатные. Их распределяли в Автоэкспорт, Министерство, оставляли в аспирантуре. Первым из иногородних по результатам успеваемости был приглашен я. Можно себе представить, что я чувствовал тогда.
Меня спросили, куда бы я хотел поехать работать. Я ответил - в Ленинград, так как на Кировском заводе есть четыре места, а я распределяюсь первым. После паузы мне сказали, что в Ленинград мест вообще нет. Тогда я показал и отдал секретарю запрос в Ликино-Дулево и сказал, что если мест в Ленинград совсем нет, то я согласен ехать работать на автобусный завод. Мне отказали сразу и даже не указали причину. Это было против всяких правил. Тогда я спросил, что они мне предлагают. И в ответ услышал: КамАЗ. Я ответил, что не хочу и не могу, так как много болею, а там еще завода нет и люди живут в палатках. Мне стали говорить, что тысячи комсомольцев по зову партии… Я перебил и сказал, что на КамАЗ не поеду.
После этого мне предложили выйти в коридор и подумать. Я вышел, не понимая, почему меня не направили в Ликино. Через некоторое время стали выходить очень довольные мои товарищи. Они все пять, а не четыре, были направлены в Ленинград, а потом вышел ещё один студент, которого направили в Ликино по персональному запросу на меня. Это было уже откровенное издевательство.
Люди системы решили раздавить меня. В конце распределения меня пригласили опять и спросили моего согласия на КамАЗ. Я, конечно, понимал, что они уже праздновали победу, но им ещё нужно было моё согласие. Я ответил, что поеду в Татарию, если ответят на мой вопрос. Они с радостью согласились, считая, что со мной всё уже кончено и это агония. Тогда я попросил их объяснить мне, почему они сказали, что мест в Ленинград и Ликино нет, а, когда я вышел, мои друзья получили эти места. Правду ли они говорили мне, что мест нет? Ведь они коммунисты и обманывать не могут. Все замерли. Психологически они, конечно, не были готовы к такой наглости от мальчишки.
Ведь право на правду есть только у них - они хозяева. Я должен был сломаться и о чём-то попросить дрожащим голосом, а я пошёл ва-банк. После нескольких минут тишины они опомнились. Секретарь Управления кадров Министерства вскочила и закричала, что они не обязаны давать мне отчёт в своих поступках. Тогда я ответил, что в таком случае, я тоже не обязан давать отчёт им в своих поступках и ушёл, не подписав ничего.
Меня догнал заведующий кафедрой Фалькевич. Он попросил меня подписать направление в Татарию, а он поговорит обо мне с директором завода, который был его учеником. Я ответил ему, что в Татарию я не поеду и ушёл. Мне было стыдно, что этот известный учёный, еврей - ничего не сделал, не возмутился и не поддержал меня на распределении. Было противно.
Впервые в истории института студент не подписал распределение. Это скандал, и очень опасный, уж очень попахивало антисемитизмом, не так ли?
В этой ситуации мне даже посоветоваться было не с кем. Я пришёл к моему руководителю дипломной работы, рассказал ему всё, что со мной произошло и попросил его помочь мне подготовиться получше к защите диплома, потому что эта свора попытается взять реванш и завалить меня на защите диплома. Он всё понял и обещал мне помочь. Я уехал в Ликино, чтобы спокойно работать над дипломом, так как в общежитии меня бы быстро нашли и Иван Александрович обязательно сделал бы какую-нибудь очередную гадость.
Через месяц я приехал в общежитие и меня тут же вызвали к декану - им надо было что-то делать со мной. Они подготовили два варианта: запугать или купить. Иван Александрович по-деловому встретил меня и предложил два варианта: я подписываю направление, но уже в Тольятти, что считалось гораздо престижнее Татарии, или же он в течение тридцати минут собирает партком и комитет комсомола и меня исключают из комсомола. Я позвонил сестре и описал обстановку. Мы решили, что комсомол мне не настолько дорог, - честь дороже. Я сказал декану, что он может собирать партком и комитет комсомола. Через тридцать минут пришло человек пятнадцать. Многие меня знали и были со мной в хороших отношениях, включая секретаря. Но дружба дружбой, а денежки врозь.
Я сидел в середине, а все мои так называемые «товарищи» - вокруг.
Атаку начал декан. Он сказал, что я, комсомолец, не поехал по зову партии на новую стройку коммунизма. Обычный скучный шаблон. Затем слово дали мне. Я сказал, что не понимаю, почему меня сняли с Кировского завода и сказали, что мест нет, а потом все пять мест дали моим товарищам, а также в Ликино. Тем более, что это место я привёз сам для себя. Я попросил декана объяснить мне, почему это произошло. Я попросил декана ответить на мой единственный вопрос. Но вместо ответа меня обвинили в измене комсомольским ценностям. Одно вранье. Обстановка очень напоминала родной 1937 год. Те же приёмы, но времена уже были не те. Да, с моими боевыми товарищами я бы уже в разведку не пошёл: сдали бы меня сразу и без боя - настоящие комсомольцы, ну и члены партии тоже.
В конце этой бессмысленной дискуссии меня спросили: подпишу ли я направление в Тольятти? Я ответил, что не получил ответа на свой вопрос, поэтому не подпишу.
Тут же единогласно решили рекомендовать комсомольскому собранию института исключить меня из комсомола. Я вышел в коридор, где меня догнал декан и опять предложил подписать, и я опять отказался. Никакого собрания не собирали, так как одно дело - несколько продажных комсомольских вожаков и членов партии, а другое дело - собрание из трехсот молодых людей, да и меня они контролировать не могли - мало ли куда занесёт.
Бедные мои родители! Я, конечно, ничего им не рассказывал, так как боялся, что сердце мамы просто не выдержит. Они ведь большую часть жизни прожили при товарище Сталине и хорошо представляли себе последствия.
Я стал искать другие варианты. Мой двоюродный брат Феликс был женат. У его жены Лены было три взрослых брата. Средний, Павел, предложил мне свою помощь. Он работал Главным инженером проектов в одном Конструкторском бюро Министерства транспортного строительства, которое располагалось в сталинской высотке на Лермонтовской площади. Он был хорошим и инициативным инженером с большими связями в Министерстве. Вместе с ним я пошёл к заместителю начальника отдела кадров Министерства Челнокову.
Павел попросил его дать мне письмо - запрос в это Министерство, а оно распределило бы меня недалеко от Москвы. Челноков отказался это сделать, мотивируя, что ему это совсем не нужно. Тогда, разозлившись, Павел предложил мне пойти с ним к начальнику Главного управления строительных материалов Министерства Мохортову. Это была крупная фигура, но Павел был с ним знаком по работе. Через год Мохортова назначили начальником Главбамстроя, заместителем министра, а потом дали звезду Героя социалистического труда. Но это потом. Шансов было очень мало - зачем ему мои проблемы? Но была маленькая зацепка: он был цыган по национальности, то есть, кое-что в жизни он мог испытать. В СССР цыган, как и евреев, не любили и унижали.
Мы вошли в огромный кабинет, в котором сидел крупный немолодой мужчина. Павел сказал, что мы пришли за помощью, и попросил меня рассказать свою историю. Я рассказал всё как было, всю правду. Он выслушал, помолчал, а потом сказал, что поможет мне. По селектору он вызвал Челнокова и приказал сделать запрос на меня в Министерство автомобильной промышленности. Последний, подобострастно улыбаясь, тут же составил запрос на фирменном бланке и расписался. Я не мог поверить, что всё успешно разрешилось. Увы, я недооценил систему и радовался слишком рано.
Я приехал в Министерство Автомобильной промышленности. Оно располагалось на Лубянской площади, напротив здания КГБ. В этом здании до революции находился публичный дом. Коридоры часто заканчивались тупиками, чтобы ревнивые жёны не могли найти своих неверных мужей.
Меня принял заместитель начальника Управления кадров министерства, фамилию его я, к сожалению, не помню. Он был на распределении у нас в институте и, конечно, запомнил мои «художества». Я вручил ему запрос и попросил отдать меня в другое министерство, которое предоставляло мне интересную работу. Он бегло прочитал бумагу и сказал, что никуда меня не отдаст, так как они очень нуждаются во мне. Это было наглое вранье. Я даже растерялся от неожиданности. Пожилой человек врёт мне в глаза без всякой совести. Он просто мстил мне за свой позор на распределении — это очевидно.
Но он должен был что-то сказать на прощанье, и он сказал, заранее уверенный, что это невозможно: «Вот если бы у тебя был запрос от подшипникового завода из Винницы, тогда всё было бы в порядке».
Но такое письмо лежало у меня в кармане пиджака, и я немедленно ему его вручил. У него был вид, будто его ужалила змея. Он этого совсем не ожидал и даже растерялся. Он смотрел на меня, как на исчадие ада. Наконец он пришёл в себя и сказал первое, что ему пришло в голову. Он сказал, что может решить этот вопрос, если письмо подпишет начальник отдела кадров Главподшипника некто Машков. Это было опять вранье, потому что Машков был его подчиненный. Я спросил номер комнаты, где работал Машков, он сказал: 651, и я побежал на шестой этаж. Комната оказалась на ремонте. В этот момент мимо пробегал невысокий мужичок, и я спросил его, как найти Машкова. Он сказал: «Я Машков». Я ему показал запрос, и он его подписал, не читая. Через две минуты я вернулся к заместителю начальника Управления кадров и показал подписанный Машковым запрос. Я думал, что у него будет инсульт или инфаркт, он весь стал красным и закричал: «Этого не может быть!» и стал звонить. Он ругал Машкова в трубку нецензурными словами, из которых я могу повторить только: «Коля, зачем ты ему (этому жиду) подписал, кто тебя просил, и т.д.» Прибежал взволнованный Машков и с криком: «Ваня, я порву это ё..ое письмо» двинулся в моём направлении. Я успел спрятать письмо и приготовился к обороне.
Ну чем не Булгаков «Мастер и Маргарита»?
Ситуация была в высшей степени нелепой и безобразной, а создали её в высшей степени «достойные» люди, и я уверен, оба они были образцовыми коммунистами. Увы, это был ещё не конец. Наконец, они пришли в себя, и заместитель начальника сказал, что я ещё должен доказать, что мои родители живут в Виннице. Это была агония солидных мужей. Я показал им паспорт, где была Винницкая прописка, но и это их не удовлетворило. Они потребовали справку с печатью. Я сказал, что такую справку я привезу, но они подумали, что это уж точно слабо мне. Это ясно читалось на их лицах. А зря они мне не поверили. Когда меня пытались призвать в армию, мои родители такую справку, заверенную в милиции, сделали и мне прислали - кто мог подумать, что это может пригодиться!
Я поймал такси, поехал в общежитие, и через час уже входил в Управление кадров министерства с необходимой справкой. Я зашел в уже знакомый мне кабинет. Кадровик в этот момент нес несколько больших папок двумя руками. При виде меня он всё понял, уронил папки на пол и закричал уже второй раз за день: «Этого не может быть!» Увы, это произошло. Он понял, что меня послал Сатана, и лучше больше не спорить.
Кадровик очень вяло сказал, что ничего обещать не может и что я могу зайти через неделю.
Что интересно, это была пятница, было очень жарко, Машков после нашего общения поехал на дачу и по дороге в машине умер от инфаркта. Может, это подействовало отрезвляюще на кадровика, но через неделю он дал мне направление в Винницу и рассказал мне о смерти Машкова с каким-то страхом. На тот момент мой вес в одежде был всего 56 килограммов при росте 176 сантиметров. Конечно, моей полной победой это не назовёшь, к сожалению, я не получил того, на что имел полное право, но я боролся с системой, как мог. Если бы это произошло в 1937 году, то меня сгноили бы в лагерях или, как врагу народа, дали бы 10 лет без права переписки (расстрел). Но это был 1971 год, и система была уже не та, хотя привычки остались.
Ехать в Винницу я не хотел, хотя там жили мои родители. Никаких перспектив на том заводе не просматривалось. Можно было за три года постараться овладеть специальностью инженера-механика, а потом опять пробовать искать работу в другом месте. Я знал свой город и никаких иллюзий не питал.
Но ещё предстояла защита диплома, а враг жаждал реванша. Обычно на защиту, за редким исключением, уходило 15-20 минут. В принципе, как правило, защита проходила довольно формально и без неожиданностей, но я думал, что и распределение будет формальным…
К защите я готовился много времени с моим руководителем Николаем Васильевичем. Мы рассматривали различные возможные и невозможные вопросы и ответы на них. Обыгрывали разные ситуации. Я был хорошо подготовлен к любым неожиданностям.
Обычно декан на защите дипломов не появлялся, иногда приходил только для пиара - не больше. Задавал один-два вопроса и с чувством исполненного долга важно уходил. Но к началу моей защиты он пришел не один, а с командой из трёх человек. Он, очевидно, хотел покрасоваться перед ними и растоптать меня публично. Председателем дипломной комиссии был некто Титков. Он был начальником главка большегрузных автомобилей министерства и моей истории не знал. Его сын учился в параллельной группе, и его распределили, конечно, в Автоэкспорт, но учился он хорошо и парнем был неплохим.
После первых обычных вопросов Иван Александрович полностью захватил инициативу и начал задавать мне очень сложные вопросы. Но я подготовился отлично и часто отвечал на них ещё до того, как он заканчивал их задавать, показывая всем знание предмета. Декан задавал вопросы уже минут тридцать или сорок, и это было явно против всех правил.
Титков слушал Ивана Александровича с нарастающим удивлением. Наконец, он не выдержал и сказал декану, что я отвечаю очень хорошо на все вопросы и он не понимает, почему Иван Александрович задает их без конца, и что пора остановиться. Декан сказал, что у него ещё много вопросов, но он, к сожалению, должен уходить, и с кривой усмешкой ушел со своей командой. Уж больно двусмысленной была ситуация. Мне поставили пятёрку и диплом признали имеющим практическое значение. Вот так закончилась эта история.
Сколько сил ушло на борьбу с системой. Так уж выстроена гребёнка, чтобы не пропустить даже потенциальной опасности в будущем. Потенциальное сопротивление подавляется ещё в зародыше, но одновременно Система уничтожает своё будущее на генетическом уровне. Она не имеет будущего - она обречена. Система сама создала себе потенциального врага на ровном месте. Она насилует меня, надеясь сломать, но пока всё наоборот: я матерею и ненавижу эту власть. Она сама создаёт отчуждение евреев и их готовность эмигрировать из страны при первой возможности. Но это всё впереди...
***
Поздравляем нашего постоянного автора Наума Клеймана с выходом новой книги!
Редакция журнала ЧАЙКА
***
Книгу: «Очерки моей жизни. Опыт выживания» можно купить в издательстве: Lulu.com на интернете.
Добавить комментарий