Наконец я ступил на покачнувшуюся подо мной землю. Тотчас ветер стих, снег повалил крупными хлопьями, и через пару минут вокруг стало белым-бело.
Тропу припорошило, и я шел наугад, примерно представляя направление; преодолею легкий подъем - и выйду к деревне. Заблудиться было невозможно, деревня недалеко от моста, я видел ее своими глазами… Итак, я поздравил себя с тем, что совершил невозможное: за ложбинкой поднималась гора, суровая и неприступная. Эта дерганая переправа начисто лишила меня способности ориентироваться, зато пробудила философское понимание моего географического места в жизни. Что такое «вперед»? Что такое «назад»? Поразительное открытие, ребята: я нашел, что между тем и другим нет никакой разницы! Чистая условность!
Верх, низ, Север, Юг, Восток, Запад… – тоже условности. Договорились, здесь – то, там – это. Если поменять названия, ничего не изменится. Теперь в моем просветленном уме появились сомнения: видел ли я деревню? Может, это мираж? Мне приходилось наблюдать миражи в пустыне и в тундре. Было дело, работал недолго в «Ямалгеологии», так вот, расставив сейсмодатчики, возвращался в балок – и вдруг увидел телеграфный столб. Откуда он в тундре, 200 километров за Полярным кругом? Решил проверить; шел, шел – и вскоре этот столб обратился в коротенькую, метр от земли, вешку.
Согласиться с тем, что это мираж, означало устраиваться на ночевку. Нет уж, развернулся, пошел по своим следам обратно. Снова от бетонного кубика моста проложил следы вперед – и снова воткнулся в гору. С третьего захода, пройдя совсем малость, не то чтобы вперед и не то чтобы назад, а несколько в сторону, я увидел светящееся окошко. Деревня. Мотыльком на свет, не отрывая глаз, боясь утратить его, обратить в иллюзию, поднялся на крутой косогор, прошел огород, обошел дом и постучался в дверь.
В гостиной под тусклой лампочкой сидели двое мужчин, женщина и девочка лет шести-семи; ели картошку, выхватывая клубни из чугунка, вкусный сизый дымок вился над столом. При моем появлении едоки картофеля так и замерли с раскрытыми ртами.
– Всем намасте! – я приветственно сложил руки. – Как говорится, с корабля на бал… Даже шнурки вот не успел... – От моей разномастной обувки подтекала лужа. Мои запущенные усы и свисающие на плечи патлы волос заледенели, мерзлая ветровка стояла колом.
– Йети! – указала на меня девочка и заплакала, все дружно покатились под стол со своими картошками.
– Да уж, – согласился я с определением, осознавая, что с такой низкой самооценкой мне теперь предстоит жить.
– Бедный йети, – повторила женщина. Она подошла ко мне, потянула молнию на ветровке – на пол упали ошметки снега. И все опять схватились за животы. Под ветровкой у меня был свитерок из шерсти альпака, разумеется, мокрый, хоть выжимай. – Раздевайся, снимай все мокрое.
– Все не могу, милая женщина, – сказал я, имея в виду, что и трусы тоже мокрые.
Вскоре я сидел за столом, завернутый в кошму из шерсти яка, и согревался еще изнутри горячим ячьим молоком с джинжей (имбирем).
Хозяйку звали Аниша, ее брата Киран, а друга брата – Гопал. Девочку – Кумар.
– А как твое нейм? – допытывались они.
– Да чего там, – скромничал я, – зовите меня просто – йети. – Любое сказанное мною слово вызывало у них смех, и я не преминул заметить: – Сэры, какой-то смешной у вас английский.
– Это у тебя смешной, – возразил Киран.
– Нет у вас.
– Какой учитель – такой и английский, – мудро рассудил Гопал.
– Ага, если у меня не было учителя, если сам постигал, то мой английский, получается, никакой?
– Никакой, – дружно подтвердили все.
– Ну и хрен на него, на этот английский! Вы, ребята, говорите, что из касты чхетри, то есть вы прямые потомки ариев, не так ли? Мы, русские, тоже не отказываемся от своих прапредков. Вот сидим за одним столом и говорим, то есть пытаемся говорить на каком-то чуждом нам языке, который и существует для того, чтобы скрыть то, о чем думает человек на самом деле. Пишется так, произносится эдак, понимается наоборот…
Возможно ли на таком языке истинное общение? Предлагаю всем, вам и в вашем лице всему мировому сообществу, забить на английский и перейти на язык наших пращуров, на санскрит. Простой и честный язык. 50 букв находят соответствие всем его звукам. Как слышится, так и пишется. Никаких двойных стандартов. Гарантирована польза для здоровья. Речь санскрита озонирует пространство, благотворно влияет на мозговые метаболизмы и улучшает пищеварение. Заслышав благостные звуки санскрита, змеи уползают в свои норы, демоны прекращают свои пакостные делишки…
А вот врать на санскрите не получается. Сам пробовал – хоть ты тресни! Что, наверно, и является камнем преткновения на пути распространения… Короче говоря, ом мани падме хун!
Еще в студенческие годы, участвуя в лингвистических экспедициях профессора А.К. Матвеева, я обратил внимание, что в северных говорах важные для жизни слова имеют много синонимов. Например, снег: мокрый, мелкий, колючий…
Для каждой разновидности – отдельное словцо. Такая закономерность характерна для всех языков. Что интересно, в санскрите самое большое количество синонимов у слова «любовь». Я насчитал около тридцати слов, которые обозначают любовь в разных ее оттенках, во всей полноте и силе. Стало быть, понятие «любовь» в древние времена, когда язык был единым для индоевропейцев, имело важное жизненное значение. Мы забыли этот язык, а здесь он жив. Между прочим, на нем разговаривал Рама, великий гид человечества, ясно осознававший цель пути: общество, исповедующее любовь, не знающее войн и рабства. Не все за ним пошли, иные свернули на свою особую и неповторимую тропу. Вот и мы тоже, а ведь была возможность, и все были готовы к тому, чтобы вернуться на прямую и ясную дорогу.
Аниша отвела мне каменный сарайчик в огороде, на широкую кровать положила два толстых одеяла, именно о таких я и мечтал. И проснувшись утром в тепле, я думал о том, какой же я везунчик. В какие бы переделки ни попадал, всегда находился человек, который приходил на помощь. Я в большом долгу перед людьми. В окно я видел запорошенный снегом огородик и речку, бьющуюся об огромные валуны. И о, чудо! – у самого берега, в каменной западне нарезала круги моя бейсболка. Распиравшая меня безмерная благодарность к людям переключилась на бейсболку. Подумать только, ничего не стоящая, изношенная вещица, а нашла меня как-то. Вот она, истинная преданность, вот она, настоящая дружба! И то сказать, сколько пройдено вместе! Я в большом долгу перед ней… Вылезать из-под одеял было подвигом, но я совершил этот подвиг, прошел по снегу, ступил в ледяную воду и выудил друга.
У сарайчика стояла Аниша.
– О, Йети, ты ходил купаться?!
– О, да, мы, йети, имеем обыкновение по утрам купаться в горных речках. Откуда иначе это завидное здоровье и неиссякаемая бодрость духа?!
Я опять занырнул под одеяла.
Кумар робко стояла у двери, посасывая пальчик. Я искренне сожалел, что своим дикарским видом напугал девочку, и искал случая подольститься.
– Вкусный пальчик? Дай попробовать.
Бедное дитя спрятало ручки за спину, мордашка скуксилась, вот-вот расплачется…
– Не бойся дядю Йети – не укусит, – сказала Аниша, – подойди к нему.
– Если хочешь, укуси меня сама, – протянул я Кумар свой палец.
– Дядя шутит, – сказала Аниша.
– Отчего же, – возразил я, – пусть укусит, мне не жалко.
Кумар подошла ко мне (кто б мог такое ожидать!), укусила за палец.
– У, какие острые у нас зубки! – восхитился я. – Ты меня больше не боишься? Зато я тебя теперь боюсь! Ой, как боюсь! Ладно, присаживайся поближе, займусь твоим просвещением. Ты девочка уже большая и должна отличать, где сказка-ложь, а где наука. – Кумар и Аниша присели на край постели, и я начал давать поучения в форме песен-доха, какими изъясняются в Гималаях приличные люди с начала буддийских времен.
Расскажу вам, милые дети,
Кто такие ужасные йети…
Говорила мама Пете:
не ходи ты в горы эти.
С Джомолунгмы упадешь
И головку расшибешь.
К тому ж в Гималаях
Легко потеряться,
сбиться с пути
И дорогу назад не найти.
Не послушал маму Петя,
Собрал рюкзак,
подался в горы на рассвете.
Прошли годы, ни слуху, ни духу о Пете.
Зато появился в горах йети,
Отскрести да отмыть – вылитый Петя.
У-у! – воет йети на луну –
Потому что холодно ему.
Слышно страшное рычанье,
Камни сыплются с горы –
В животе урчит у йети,
Потому что голодно ему.
Послушайте, милые дети,
Если к вам в дом постучится йети,
Пожалейте его и дверь отоприте,
Напоите его, накормите,
Спать в кроватку его уложите,
Сказку на ночь ему расскажите.
Кумар по щенячьи доверчиво приложила ко мне головку, я пригладил ее черные волосики, и с этой минуты мы подружились.
– Между прочим, Кумар хорошо танцует, – Аниша полистала в телефоне, включила видео.
– Честно говоря, я бы не сказал, что хорошо, – посмотрел я ролик, – она танцует великолепно! Какая легкая стопа! Она просто рождена для танцев!
– Ты женат? – она наклонилась надо мной, пахнуло молоком и уютной ячьей шерсткой, испытующе посмотрела на меня.
– Женат, – взвесив все «за» и «против», сказал я, таким образом проведя демаркационную черту. От меня не скрылось, что такой ответ разочаровал ее, тем не менее, чтобы уже никаких недомолвок не оставалось, счел необходимым добавить: – Еще как женат! У меня по всему свету в разных городах… могу, конечно, ошибаться, – я посчитал камушки бирюзы на ее шее, – шесть… или семь… жен.
Это опять-таки почему-то сильно развеселило Анишу.
– А в Непале у тебя есть жена?
– Ты будешь удивлена, но как раз в Непале-то и нет. Да и когда, все в дороге, в дороге…
Дело в том, что в глухих деревнях Непала считается почетным для женщины выйти замуж за иностранца. К сожалению или к счастью, такие браки не отличаются долговечностью, поэтому выходят замуж по возможности и столько раз, сколько позовут. Шесть камушек бирюзы свидетельствовали, что Анишу звали 6 раз. Увы, я не первопроходец. А ведь шел и самонадеянно думал, туристы по этой тропе не ходят, я – первый.
Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Периодически ко мне заглядывала Аниша и всякий раз рассказывала о каком-нибудь таланте своей дочечки. А Кумар и вообще от меня не отходила.
– О, у нее такие способности к английскому! Учительница говорит, научила всему, что знала сама, и теперь учится у нее… О, она так рисует!.. Хочешь, она нарисует тебе мандалу?
Чего мне не хватало в жизни, так это мандалы!
Нет, я серьезно, живешь, как перекати-поле, конечно, есть прописка: дом, улица, город… Есть гироскоп в мобильнике. Но по большому счету не осознаешь, где ты. И только мандала дает понимание твоего места в Космосе. Знаете ли вы, как называется галактика, в которой мы живем? Тоже мне, дети галактики, не знаете самого главного! А вот эта кроха из глухой, заброшенной в горах деревни не только знает, но и осознает. Правильно, детка, – Млечный Путь.
Я в свою очередь, достав ноутбук, показывал девочке львов, носорогов, жирафов, обезьян и прочих замечательных африканских животных, рассказывал байки про свои путешествия.
Иногда бывает досадно, что идешь по кругу; на самом деле, в том, что события повторяются, есть определенный резон, количество непременно перейдет в качество, надо только быть внимательным и не пропустить момента. Аниша продолжала удивлять меня талантами Кумар, хотя я уже нисколько не сомневался, что это милое создание, несмотря на свои острые зубки, просто находка, настоящий чудо-ребенок. А если так, то, следуя элементарной логике, надо было непременно жениться на ее маме. Да, ребята, путешествия порой таят самые непредсказуемые опасности.
Прошло еще несколько дней, и в повторяющемся круге событий наметилось нечто новое. Гопал пообещал, что завтра растает снег – и можно будет пахать. Я мысленно прочертил решительную борозду: либо двигаться дальше, либо – либо…
Вечером готовились к работе в поле. Собственно, вся подготовка состояла в том, что из сарая была принесена соха. Деревянная, такими пахали и тысячу лет назад. Буйволы, предчувствуя работу, жалобно мычали в хлеву. Потом сидели кружком, лепили момо. В отличие от русских пельменей, непальцы в начинку добавляют куркумы, несколько перцев и прочие специи, варятся момо на пару, в итоге получается блюдо несравненно вкуснее наших хваленых уральских или сибирских аналогов.
Гопал поставил на стол бутылку. Налил.
– Ракши моего собственного производства.
Пить самогонку в горах – самоубийство. Я прихлебнул самую малость для дегустации и пришел к выводу, что ракши ничем не отличается от нашей народной водки.
– Ну и дрянь! – выпив, Гопал приглашал и меня опрокинуть стаканчик этой дряни. – Уй, голова утром болеть будет!
– Зачем тогда пьешь? – сказала Аниша.
– А вот!.. – он сжал руки в кулаки, крепко, до посинения, и медленно разжал. – Ты себе не представляешь, как болит голова, просто раскалывается на части.
– Тебя никто не заставляет пить.
– Никто! – глубокомысленно произнес Гопал. – Никто! – повторил он с какой-то вселенской скорбью. – Но!.. – поднял он голову, развел руками, и окончательный ответ неразрешимо повис в воздухе.
И я подумал, да, мы – потомки ариев, и у нас действительно общие корни.
Снег растаял – всем пора было выдвигаться в поле, а мне – охо-хо! – взваливать на плечи рюкзак. Гопал подарил мне кроссовки со своей ноги, а Аниша…
– Возьми, это твое, – она протянула мне камешек бирюзы. – Вспомнишь обо мне…
Бедная женщина уже приготовилась нанизать его на нитку, присовокупить к тем шести – получилось бы ожерелье из семи самоцветов, не хуже, чем у других. Не оправдал надежд, мне стало стыдно, прямо свинья свиньей. Ладно, возьму и буду хранить как память о наиярчайших, увы, несбывшихся, порочных фантазиях. Тут я обратил внимание, что глаза у нее голубые, вернее, цвет их был таким, как этот камешек бирюзы.
И чего это ко мне так тянутся женщины?!..
Я обнял ее в первый и последний раз, вдохнув уже ставший мне таким знакомым запах молока и теплой ячьей шерстки. И я почувствовал, как бы выразился Миларепа, движение праны в своем сердце.
На третий день я вышел на туристскую тропу близ деревни Браги. В длинной молитвенной стене отыскав небольшую нишу, вложил кусочек лепешки-чапати, задобрив таким образом демонов, – мало ли, вдруг я вольно или невольно обидел их чем. И не забыл покрутить молитвенные барабаны, тоже на всякий случай.
Тропа популярная, то и дело встречались треккеры. Чертовски приятно поздороваться, перекинуться словами, что называется, почувствовать себя в своей тарелке. Отбившись от намеченного маршрута, я потерял около недели, но не жалею об этом. Не раз бывало, ступив на случайную тропу, я набредал на нечто более важное и существенное, чем то, к чему стремился, что искал.
От Браги можно было совершить радиалку к высокогорному озеру Айслейк, но я, экономя время, решил ограничиться пещерой Миларепы. Подняться на 800 метров и спуститься – это легко сделать не спеша за один день.
Что мне Миларепа? Более того, что я ему? Для меня это величайший восходитель. Своим примером он показал, что за короткую человеческую жизнь можно взойти к высочайшим вершинам духа, и, что очень важно, даже начиная восхождение с предельно низкого старта, что называется, с дурной кармы. Он родился в состоятельной тибетской семье, но отец его умер, когда ему едва исполнилось десять лет. Все богатство, что было, присвоил дядя, а ему с матерью и сестрой пришлось прислуживать за еду, годную лишь для собак. Он терпел жестокие наказания и мерз в своих лохмотьях на холодном ветру. Однажды в отчаянии он пошел к ламам Юндуну и Рондунлаге обучиться магическим искусствам Ту, Сер и Дэд.
В короткий срок он постиг искусство черной магии и возвратился в родную деревню, чтобы отомстить за все унижения. Он мог бы радоваться, видя, как послушно его заклинаниям сотрясалась земля, рушились дома и на месте деревни за считанные минуты остались одни развалины. Месть не принесла ему удовлетворения, он глубоко страдал от угрызения совести. Счастье его было в том, что он нашел Учителя, Марпу-Переводчика, который жил в верхнем селении Южной реки, и тот наставил его на путь Любви и Сострадания.
Что меня роднит с Миларепой, так это дурная карма: в детстве я был советским пионером. Забавная игра – жизнь. Тебя вытолкнули в нее, сказали: иди – и не объяснили толком, зачем и куда. Мне многое мог бы объяснить отец, слывший умным человеком, к нему за советом приходили люди. Но, как и у Миларепы, он умер, когда мне было всего 10 лет. В той нищенской реальности светлых людей было крайне мало – на все вопросы отвечала пионервожатая. Что вы хотите, какой гуру, такая и хрень в голове у человека.
До чего же был суров этот Марпа-Переводчик! Заставлял ученика строить из камня какие-то немыслимые башни, потом приказывал ломать и строить заново. И все-то ему не нравилось, что делал ученик. Не каждый бы мог вытерпеть подобные издевательства. В Гималаях считается, что безропотное послушание и рабский труд разрушают плохую карму. Если это так, то наш народ оказался на удивление мудрым: накопив немало дурной кармы, пребывает уже сто лет в безропотно-рабском послушании.
К пещере я отправился налегке, оставив рюкзак в лоджии. Думаю, мало что изменилось здесь за какие-то 900 лет. Поднимаясь по тропе, я представлял, как шел по ней Миларепа. Как наклонялся к роднику, отдыхал, сев на камень. Тропа поначалу поднималась среди кедрового леса, выходила на широкую поляну, где стояли ступа и полуразвалившиеся строения из камня. С каждым поворотом тропы я останавливался, чтобы полюбоваться открывшимся видом.
Присел отдохнуть, пасшееся на соседней горе облако перекочевало ко мне, ткнулось в ноги кудрявым барашком. Казалось, все знакомо, бывал здесь. И я знаком этой доброй тропе, этим деревьям, этому звонкому ручью. И как старого знакомого, все были рады меня видеть: тропа выстлала ковровую дорожку мягкой хвоей, кедры приглашали в тенистые шатры, приветственно журчащий ручей предлагал испить водицы. И я задумался над тем, способен ли я отрешиться от мирского и жить в этих благих местах, вдали от городов, но вблизи от совершенства.
Пещера располагалась на самой границе снегов. Кончался лес, и солнечно сиял склон снежника. К пещере вели каменные ступени. Тысяча разноцветных флажков лунгта (кони ветра) трепетала на ветру.
Эти гималайские ребята – большие хитрецы. Запрягли коней ветра – и вперед – мечте навстречу. Мечта-то у всех одна: всем счастье подавай. Западный человек строит ветряки и гидроэлектростанции, чтобы получить электричество, которое затем преобразуют в тепло, холод, механику – в конечном счете, в состояние комфорта, что и есть унылое подобие искомого блаженства. Здесь же силу ветра напрямую преобразуют в энергию счастья. Цвет флажка – это цвет стихии: желтый – земля, зеленый – вода, красный – огонь, белый – воздух, синий – пространство, космос. Уравновешенное сочетание в теле пяти стихий обеспечивает физическое и душевное здоровье. С напечатанными на флажках мантрами, портретами святых кони ветра, преодолевая пространства, несут энергию Благополучия, Любви и Сострадания. Так же и воду запрягают, чтобы она не бесполезно шумела, ворочая камни, а работала на благо. В одной деревне, кажется, Чаме я видел устроенный на водопадике молитвенный барабан. Вода крутит его день и ночь. Перемалывает негатив, а на выходе – чистое счастье! Я не поленился заснять уникальное изобретение. Гляньте, устройство несложное, и постройте мельницу счастья своими руками, ибо никто за вас это не сделает.
Так я себе и представлял: под деревом сидит гуру, вокруг него адепты, и одно место не занято. Неужели, неужели… Я достал медальончик, сверил. Увы, не Бабаджи. У этого ярко выраженные тибетские черты. И молод, безобразно молод, чтобы называться Учителем.
Позже я размышлял: откуда вообще взялось это растиражированное изображение махааватары? Кто тот удачливый фотограф, который оказался в определенный час и в нужном месте? Так-то найдется тысяча свидетелей: видели, встречали, медитировали под баньяном, сэлфились на память… Даже не знаю, кому верить. Конечно, Леонарду Орру. Ну, приврал малость, эка важность! Пожалуй, заслуживают уважения свидетельства Йогонанды. В «Биографии йога» он рассказал о мастере Лахири Махасаи, именно ему выпала честь быть учеником Бабаджи, через него махааватара передал землянам трансцендентные знания о крийе йоге.
Молодой гуру кивком пригласил на сатсанг («сат» – истина и «санг» – общение). Я сел, скрестив ноги, как сидели адепты, не совсем так, конечно, а в полу- или даже в четверть-лотос, насколько позволяла моя природная гибкость.
– Представься, – сказал Учитель. Я представился. – У тебя есть вопросы?
– Есть, – сказал я. – А тебя-то, Почитаемый, как зовут?
– Можешь называть меня Шри Кришна Субрамуниясвами Репа.
– Не могу, извини, не выговорить. А обычное имя у тебя есть, попроще, как тебя, если помнишь, в детстве мама с папой звали?
– Думаю, да. Какой сегодня день?.. Вторник. Как тебе нравится имя Мимар? – И спел краткую биографическую справку-доху. Выходило, что родился он в семье фермеров, в 6 лет был отдан в монастырь. По сути, он сын лам Кагью, и за ним стоят поколения замечательных Отцов-Учителей, таких как: Наропа, Майтрипа, Марпа-Переводчик, Миларепа, Севан Репа… Песня вроде всем известной: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и т. д. Уже само по себе упоминание выдающихся мастеров-предшественников сообщало практику немалую магическую силу, древо дхармы ветвилось через многие поколения Учителей, уходя корнями в наставления самого Будды Шакьямуни.
– Вопрос простой, как мычание: чем питался затворник? В интернете какой-то умник написал, что Миларепа месяцами жевал крапиву и ничего более, о чем якобы убедительно свидетельствует зеленоватого цвета скульптура святого, что томится за стеклом в пещере. Я внимательно осмотрел окрестности, но крапивы не нашел. Одно из двух: либо эта жирная травка здесь не растет, либо ее подъели постящиеся последователи почитаемого Отца-Учителя.
Мимар и его адепты знали о Миларепе всё и охотно делились своими знаниями. Насколько я понял, прелесть жизни йогина состояла в том, что он не пахал и не сеял, а еды у него было достаточно. Есть разные способы подхарчиться, раскрою самый простой и надежный, которым не чурался великий практик и к которому в случае необходимости можете прибегнуть и вы. Он приходил в деревню, стучался в богатый дом и говорил: «Мой дорогой покровитель, я пришел к тебе за подаянием». Надо, конечно, иметь в виду, что мастер всякий раз в обмен на продукты читал проповедь. И слово его обладало такой силой, что «покровитель» готов был отдать последнее. Впрочем, к этому способу Джецюн (Почитаемый) прибегал, когда путешествовал куда-либо. Обычно жители деревень сами заботились о нем как о своем духовном Учителе и снабжали всем необходимым. Он мог принять подношения учеников, а мог и отказаться. Его величие состояло в том, что он был свободен в желаниях и сам, независимо от желудка, определял свои физические потребности.
Однажды зима застала его в пещере без еды и одежды. Снега навалило столько, что жители деревни не смогли пробиться к нему со своими подношениями и уже решили, что Учитель погиб от голода и холода или его задрал снежный леопард, которого они видели на горе. Однако Учитель перезимовал в пещере, легко справившись со всеми испытаниями. В состоянии самадхи еда не требуется, пребывать же в глубокой медитации Миларепа мог сколь угодно долго. Владея тумо, йогой внутреннего тепла, он не нуждался в меховой одежде. Даже в трескучий мороз на нем была лишь легкая хлопковая накидка. Остается вопрос: почему его не задрал леопард? Дело в том, ребята, что он сам был этим леопардом. Посмеиваясь над незадачливыми деревенскими жителями, он обернулся большой дикой кошкой и разгуливал по склону горы, печатая следы на белом снегу. Ему ничего не стоило принять какой угодно образ.
Слушая подобные истории, я, как практик, старался извлечь практический смысл. Мне явно не хватало умений выживать в этой суровой реальности. Любое неловкое движение могло меня поранить или даже убить, впору написать на ветровке: «Осторожно, хрупкий груз – не кантовать!» Схватился за рюкзак, взваливая его на плечи, – и от напряга потревожил ребро, оно у меня ломаное, гуляет по грудной клетке, кашель привязался, а кашлять больно.
Спрыгнул на камень – отшиб пятку, хромаю. Организм глючил и подавал болевые сигналы ото всех имеющихся органов и даже от тех, о существовании которых я раньше и не подозревал. Между тем вот передо мной пример, на котором можно учиться. Медитируя на пустоту, Миларепа приобрел многие сиддхи (магические умения) и стал непревзойденным мастером выживания. И мне опять пришло в голову: «А что если пойти путем Миларепы?» Жизнь в уединении, особенно в столь благих местах, таит немало радостей: смотреть на солнце и луну, осознавать их обнаженность, смотреть на реку и осознавать бегущую природу вечного движения и не бояться смерти.
– Такое дело, Мимар, послушав тебя и впечатлившись, я подумал: не пора ли и мне уединиться в пещере, чтобы отдаться медитации для блага всех братьев по Существованию и для себя лично? Некоторые сиддхи, которыми владел Миларепа и, по всей вероятности, владеешь ты, мне бы не помешали. Хочу практиковать тумо, чтобы быть свободным от толстых одеял и меховой одежды, – пора, знаешь ли, разжечь блаженную внутреннюю теплоту. И вот еще проблема: никак не могу привыкнуть к недостатку кислорода. На пяти тысячах метров он еще есть, половина нормы, а мне уже совсем худо. Между тем некоторые йоги, безусловно, ты один из них – могут длительное время обходиться вообще без воздуха… Дело только за тем, чтобы научиться входить в состояние самадхи.
Учитель посмотрел на меня долгим и проницательным взглядом, качнул головой.
– Знаешь ли ты, что жизнь в уединении таит немало лишений? Готов ли ты к ним? Готов ли ты отказаться от своего дивана, от заказной пиццы, от мобильника, от гугла-шмугла, от обладания, наконец, дорогими шароварами?
– Причем тут шаровары?.. Речь не о штанах.
– И о них тоже.
В назидание я услышал такую историю.
Миларепа отдыхал на берегу Цанга, и мимо него проезжал на лошади один знатный господин. Он попросил перевезти его через реку. Господин не услышал просьбы. Мы же оцениваем людей по одежке. А если одежки нет?.. По обыкновению, Джецюн лежал на травке голый… Когда же ему было отказано, он встал и пошел через бурлящий поток. Обернувшись, господин, к своему величайшему изумлению, увидел величественного старца, шествующего по воде, лотосные стопы едва касались текучих серебристых волн и не проваливались, его исполненное силы и спокойствия лицо излучало небесное сияние.
До него-таки докатилось, что перед ним великий йогин, способный повелевать стихиями, и теперь он был готов одарить его самыми дорогими подношениями. Щедрый господин предлагал йогину свою лошадь, свой тюрбан, подвеску с дорогим нефритом, прекрасный дом и даже – свою единственную, царских кровей, сестру в жены. Но тот ото всего решительно отказывался. Особенно благородный господин был настойчив, предлагая шаровары, – его сильно огорчало, что Великий Учитель лежит совершенно голым, выставив на всеобщее обозрение свой драгоценный пенис.
– Отличные шаровары, – уговаривал он, – посмотри, они сделаны из чистейшей шерсти, ее пряли моя мать и сестра, а моя благородная жена выткала из нее полотно, дочь соседа выкрасила его, а мой искусный дядя сшил эти шаровары. Такими одеждами мы прикрываем срамные места. Я тебя умоляю, не говори опять: «Мне это ни к чему!» – И господин признался, что принял было великого йогина за выжившего из ума старика.
– Милый юноша, – отвечал Миларепа, – что ты можешь знать о стыде?! Мой детородный орган выглядит вполне естественно и подвешен там, где ему и положено болтаться. Голый, ну так что в том забавного? Я вышел из утробы матери совершенно голым, а когда придет смертный час, я покину этот мир, не прихватив с собой даже хлопковой накидки. Вы стесняетесь своего природного органа и прячете его в одежду, но не стесняетесь дурных дел и поступков.
Нет, ходить голым и выставлять напоказ свой драгоценный пенис я не готов. Но я, как мне представляется, свободен от статусных условностей, а именно в этом и состоит смысл истории.
– Идти по пути Миларепы, значит отрешиться от мирского, от всех обладаний. Способен ли ты на это?
– Я-то? – Знал бы этот юнец, сколько я прошел и сколько испытаний выпало на мою долю… Но я не стал бить себя в грудь и доказывать, просто тихо и загадочно, с сознанием собственной значимости рассмеялся.
– Нет, дорогой, твоя карма еще не созрела для такого подвига, ты не станешь утомлять себя каждодневным духовным трудом, и жизнь в уединении обернется для тебя самозаточением и ничем более. – Подумав еще, он уверенно добавил: – Нет, тебе с ними не справиться.
– С кем «с ними»?
Он огляделся по сторонам и, как бы убедившись, что чужих ушей нет, сказал:
– С демонами, с кем еще?!
Рядом со мной, скрестив ноги, сидел Питер, почтенный старикан из Австралии. Его он почему-то благословил на самозаточение. Конечно, Питер заслуживает всяческого уважения: пообещал отказаться от шикарного дома в стиле шале, от жены, детей, внуков, друзей, птицефермы, где в загоне толкалось 250 крепконогих страусов… Человек полностью разочаровался в пресловутых семейных ценностях и в жене особенно. В молодости он увлекся ею, потому что у нее были крепкие ноги и она ходила с ним по горным тропам, ничуть не отставая. Но как поженились, так сразу и забросила свой рюкзак подальше. Такое коварство я бы тоже не простил. Дети уже сами по себе, для внуков роднее компьютер, чем дедушка… Только осиротевших страусов ему было немного жаль.
Так вот, Питер, по мнению Мимара, был готов справиться с НИМИ. Питер готов, а я нет. Обидно было слышать такое из уст юнца, возомнившего себя Учителем. И я едва удержался, чтобы не сказать ему: сам-то ты кто, чтобы определять…
Может, и не готов. Определенно, не готов. Не созрела еще карма. Все, что произошло со мной дальше, примирило меня с этой неприятной правдой.
Продолжение следует
Добавить комментарий