Когда Луиса Армстронга спросили, что такое джаз, он ответил: «Если бы у вас было время и если бы и у меня было время, я бы всё равно не смог объяснить». Другой вариант ответа на этот же вопрос: «А вы что, не знаете?» – «Нет». – «Тогда вам и объяснять бесполезно». Среди многих попыток рассказать, что такое джаз, наиболее простое и привычное объяснение – это свободное самовыражение в музыке.
Течений и направлений в джазе много, но главное – свобода и не обязательность следовать чему-то привычному, чему-то обычному. В партитуре джазового музыканта в определённом месте не пишут нот, а пишут число тактов свободы музыканта в импровизации, в самовыражении: гуляй, Вася на 8 (16, 32) такта, твори, выдумывай, пробуй!
В начале пьесы ведущий музыкант задаёт основную тему, другие подхватывают и растаскивают, а потом слушают, что из этого вышло. Обычно играют в привычных для данной группы музыкантов тональностях. Был, к примеру, случай, когда в Ленинградском диксиленде «запевала» выдал в начале известную мелодию, но в непривычной тональности «си-бемоль-минор». А схода сыграть импровизацию в необычной тональности, не многим подвластно. Ожидавшие выхода на сцену музыканты, услышав «запевку», стали расходиться по закулисью и прятаться. Пришлось запевале через музыкальные изыски перевести мелодию в обычное русло, и коллеги стали появляться на сцене и «куражиться» над основной темой.
Лет 55 назад на ледоколе «Ленин» была радиогазета. Телевидения на ледоколе не было, радио работало редко. В нашей маленькой службе Радиационной Безопасности было семь или восемь магнитофонов «Днепр» - и из отпусков, из Ленинграда и Москвы, парни привозили записи не Блантера и не братьев Покрасс.
По указанию помполита, была создана радиогазета. В ней я вёл страницу «Поговорим о джазе». Начал я с того, что джаз бывает тот, не тот, не совсем тот и совсем не тот. Предложил слушателям бойкую эстрадную мелодию, а потом сообщил, что это к джазу не относится. После двух таких мелодий я поставил «The falling leaves» («Опавшие листья») французского композитора Косма в исполнении американского джазового пианиста Эрролла Гарнера.
Он известен тем, что не знал нот, не умел пользоваться педалями рояля, никогда не сыграл одну и ту же мелодию дважды одинаково, и его исполнение терялось, если не записывалось на магнитофон. В то время он играл лучше всех джазовых пианистов, выработав свою «оркестровую» виртуозную манеру исполнения. Будучи маленького роста он на банкетку у рояля подкладывл телефонную книгу Нью-Йорка.
Пьеса длилась минут пять, звучало только фортепьяно, и изредка Эрролл рычал над клавиатурой. Посыпались вопросы и начались споры6 «так что же такое джаз?». В этом споре победителем вышел капитан Б. Соколов. Будучи настоящим коммунистом, он запретил выпускать радиогазету.
В те времена джаз был запрещён в СССР и Китае. Сенсацией тех времён явилось выступление в СССР в 1962 году американского джаз-оркестра под управлением Бенни Гудмена. Было 32 концерта в Москва, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Ташкенте и Сочи. Бенни Гудмен хотел дать благотворительный концерт на родине своих предков в Белой Церкви под Киевом. Не разрешили.
Я не музыкант в нормальном смысле этого слова, и тем более, не джазовый музыкант, и мои рассуждения и пристрастия лежат на уровне «нравится – не нравится». Тяга к нестандартному появилась у меня в отрочестве, когда я услышал игру на гитаре сокурсника. Он «уделывал» до неузнаваемости знакомые мелодии смещением ритма и ударений в музыкальной фразе, и получалось совершенно знакомое в совершенно необычном исполнении. Конечно, я тоже пробовал. Особенно мне удавалось «изуродовать» старинную русскую народную песню «Смело мы в бой пойдём». (Кстати, настоящие слова в этой песне такие: «Смело мы в бой пойдём за Русь Святую и как один прольём кровь молодую».)
Через много-много лет сидел я как-то в ресторане Ялты. Певица исполнила итальянскую песню «Ну и пусть моряк не скоро ты вернёшься в этот город». Эта мелодия мне очень нравилась, особенно после длительного рейса. Исполнительница знала только один куплет. На салфетке я написал ей весь текст, и певица ещё дважды исполнила эту мелодию.
Оркестр сидел в тени кадушек с пальмами. Присматриваясь к музыкантам, я узнал пальцы гитариста. Это был мой старый сокурсник Юрий Кудрявцев, тот самый, загнавший мою душу в джазовый притон. В перерыве я поиграл немного в их комнате отдыха, и Юрий спросил, где я учился? Как всегда я отшутился, сказав, что я самородок. А Юрий изучал джазовую гармонию в музучилище.
Лет сорок назад я приехал в Кавголово покататься на лыжах. Там тренировалась женская сборная. Тренер, посмотрев на мою технику бега, спросила, где я этому научился? «С такими данными и так плохо бегаете!» На помощь снова пришла фраза: «Я – самородок». Меня действительно никто и ничему (хорошему) не учил. Остальному я выучился самостоятнльно. В двух институтах я учился эаочно (из одного меня выгнали, но не как Ленина с первого курса Казанского университета за неуспеваемость, меня «попросили» с пятого курса высшей мореходки за невинную шалость – в 1962 гду я предложил ликвидировать комсомол.)
В Мурманске, в ресторане «Арктика», играло трио: ф-но, ударник и кларнетист (трубач). Руководил этим «оркестром» пианист Леонид Мусиенко. С братом Владимиром мы часто бывали в этом заведении, и нам нравилась игра музчкантов. Мы познакомились с ними. Леонид иногда подходил к нашему столику поговорить, но никогда не выпивал. Был он интеллигентен и профессионал в смысле музыки. Он окончил консерваторию и то ли в шутку, то ли всерьёз говорил, что второй дисциплиной у него были ударные инструменты. В своё время он руководил хором в Эстонии, а это непросто в стране, где это национальное увлечение. В ресторане они играли популярные мелодии. Играли и по заказу.
Как не вспомнить анекдот. В ресторане к оркестру подходит посетитель и спрашивает, можно ли заказать мелодию?
– Клади деньги на барабан и говори, что тебе исполнить?
– Сыграйте Брамса.
– Ты что, мужик, мы в ресторане такие вещи не играем.
– А я вам помогу». И заложив большие пальцы рук за края жилетки, на мотив еврейской мелодии «Семь сорок» начинает напевать:«Брямс, тында-тында, брямс тында-тында…
Однажды Леонид подошёл к нам: «Сегодня здесь будут американцы, они заказали столик, и я буду играть так, как я умею, послушайте». Удивить американцев, избалованных джазом, очень трудно. После исполнения Леонида все американцы вставли и аплодировали. И так было после каждого исполнения. Это был триумф!
После рейсов я заходил в ресторан, и мы встречались как старые друзья. Однажды Леонид сообщил, что меняет своё мурманское жильё на Ленинград. Спросил меня, знаю ли я, где в Питере находится Лермонтовский проспект, куда он переедет. Я сделал морду топором, долго морщил лоб: «Лермонтовский? Надо подумать. Ах, да! Вспомнил! Я же живу на Лермонтовском.
А какой у тебя номер дома?» Он назвал. «Это от моего дома через Фонтанку, ближе к синагоге. Там Лермонтовский упирается в улицу Декабристов, бывшую Офицерскую. Если пойти по ней налево, то придёшь к дому, где жил Александр Блок, направо – придёшь к Мариинке, к памятнику Римскому-Корсакову. Этот район называется Коломна. Помнишь, «Домик в Коломне» Пушкина? Ранее там была финская колония. «Колония» переделалась в «Коломну». И проспект назывался Петергофским и переименован он в Лермонтовский после установки в 1916 году памятника Лермонтову скульптора Никешина Бориса, сына того Микешина Михаила, автора памятника «Тысячелетие Руси» в Великом Новгороде, на котором нет Ивана Грозного.… Мы ещё поговорим с тобой об этом.»
Я ушёл в рейс. После рейса я зашёл в ресторан и спросил о Леониде. Мне больно писать об этом. Вот что мне рассказали. Перед отъездом в Ленинград Леонид зашёл прститься к знакомой женщине. Во время ужина женщина достала из шкафа малокалиберную винтовку и выстрелила Леониду в живот. Он просил вызвать скорую помощь. Она не вызывала. Он умирал несколько часов.
Судья-женщина приговорила убийцу к трём годам, сославшись на то, что убийство было совершено из ревности. На вопрос к обвиняемой «Что вы делали, когда умирающий просил о помощи?», та ответила: «Выпивала и закусывала».
Добавить комментарий