«Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова...»
Белла Ахмадулина
Все чаще в фотографиях, размещенных в интернете, меня привлекают заброшенные людьми места – железные дороги, заросшие то просто травой, то плющом, то цветами, пустующие, некогда величественные, замки, церковные храмы с остатками витражей в разбитых высоких окнах (и опять вездесущий плющ, оплетший стены даже изнутри), оставленные навсегда поместья за раскрытыми чугунными воротами с узорчатым навершием, домики на одиноких островах, окруженные деревьями, но с черными пустыми окнами… Там можно дать волю либо фантазии, либо… сумасшествию. Тихому и славному помешательству, когда с лица не сходит обращенная в прошлое замка, храма, поместья и себя улыбка....
Это, видимо, сказывается моя собственная, естественная в мои годы, выброшенность из жизни – из той сегодняшней жизни, где больше не читают книг, беседуя, раз за разом отводят глаза к светящемуся экранчику смартфона, смартфоном же забивают любую мысль, просящуюся в голову…
Где носятся на автомашинах, не замечая по сторонам ни внезапно возникшего стеклянного покоя озера за летящими вдоль шоссе деревьями, ни одинокого раскидистого дуба, который так и просит, чтобы чей-то взгляд остановился на нем, – усталый путник непременно прилег бы в его прохладной сени. Носятся, не замечая, - продолжу - пейзажей ни Моне, ни Мане, ни Ван Гога, ни Сезанна, ни нашего Левитана или Коровина…
Где любят рэп (мы в свое время читали стихи), где грохот эстрады приводит в состояние грогги (“происходит из-за сотрясения ушного лабиринта») сотни молодых людей…
Где всем фильмам предпочитают фэнтези – там Белые, Черные и еще какие-то, не существовавшие раньше ни в одном сознании и не имеющие будущего маги, там Поттер, Бэтмен, там, громя дома, в дыму и пламени, вышагивают по городу чудовищная Годзилла или Кинг Конг, там пришельцы предстают перед маленьким земным человечком великанским скопищем металла, чудищем, мечущим молнии…
Черт его знает, чем увлекли читателей и телезрителей в последнее время эти чудовищные миры, для которых придумано название фэнтези?! Заполнить грохотом пустующие палаты мозга?
В этой, новой для меня жизни, конечно, существует уже множество непонятных мне людей – гики, хипстеры, нёрды, готы, хикикомори (или просто хикки), дауншифтеры, фрики, отаку…
Впрочем, и я – для них - странен, может быть, я дли них – тоже изрядный фрукт: я, например, не могу смотреть фильма, где мысль не подаст в первую же минуту просмотра своего знака - мозг немедленно отзывается на этот сигнал (так же, как отключается при виде Годзиллы); я люблю листать книгу и возвращаться к странице, где опять-таки прозвучала мысль или автор довел до совершенства словесный период (похож на прекрасно выполненный пассаж на фортепиано), я могу даже перенести его в свой дневник, где записаны и другие достижения писателей или философов…
Кто-то из трех печально знаменитых «Г» - Гитлер? Геббельс? Гиммлер? - произнес знаковую для своего времени фразу: «Если я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет». Ну так вот: если я начинаю смотреть некий незнакомый фильм и вижу в самом начале выхваченный из-за пояса пистолет, я понимаю, что известной мне культуры здесь не будет, и переключаю канал.
Однако на вывеске большинства киностудий помещен их сегодняшний герб – перекрещенные пистолет с ножом и поверх них бутылка с крепким алкоголем. Либо же на гербе чаша, перевитая змеей, то есть мне предлагается очередной фильм о сумасшедшем доме или потерявшем память человеке. Такие дела. Или таковы запросы?
Какая-то российская девушка, услышав в разговоре фамилию Смоктуновский, спросила: «А кто это?»
Одна нынешняя молодая дрянь в жажде аплодисментов взяла да и переиначила «Грузинскую песню» Булата Окуджавы, накропав стишок, который начинался строчкой «Виноградную косточку в теплую жопу засуну…». Для нашего поколения эта песня была сравнима с молитвой: «…друзей созову, на любовь свое сердце настрою, а иначе зачем на земле этой вечной живу»…
Как-то я записал наблюдение: «Глаза у девушек-манекенов в витрине модного магазина были как настоящие – такие же пустые, как у проходящих мимо их «сверстниц». Скажете, жёстко? Несправедливо? Но я это видел. И не раз. Может быть, эти глаза пустели при виде меня? Не успели бы остекленеть в одно мгновение. Но если да, что ж, я снова прав: я выброшен, из жизни.
В результате я там, где стоит заброшенный величественный замок, где у стремившегося к небу храма выбиты высокие окна, где над чугунными раскрытыми воротами перед покинутым поместьем до сих пор красуется узорчатое навершие. Там, напрягши слух, можно услышать негромкое фортепиано и легко представить облако пышного платья, плывущее по паркету гостиной.
Что меня еще сближает с ними, хотя мы не современники, - их одиночество. Одиночество: редко кто заглянет сюда, да и то ради досужего любопытства или интригующего фотоснимка; может, еще - ради минуты-другой единения с невиданным покоем и удивления от неслыханной тишины после скоростного и шумного шоссе, после переполненного гудящими машинами города, после людского муравейника на улицах, где, однако, не встретишься ни с одним взглядом.
То же и со мной: мои «ворота» открыты, но войти в эти ворота могут теперь только тени. Молчаливые тени тех немногих, с кем у меня получался ясный, от сердца к сердцу, разговор…
***
…Я трону ржавые ворота, они заскрипят, поддаваясь нажиму руки, я войду. Выложенная квадратными плитами дорожка к поместью поросла травой – спорыш навис над камнем с боков, пробился в щели, кое-где зацвели одуванчики, иные плиты приподняты даже мощью природы-травы, рвущейся к солнцу.
Тяжелая, с сохранившейся резьбой дверь в дом закрыта, но не заперта, откроется она трудно, немилосердно скрипя, буквально крича от того, что ее, уснувшую навсегда, потревожили.. За долгое время дверь осела, она, открываясь, оставила на камне крыльца свежий белесый след.
Прожильчатый мрамор вестибюля там и сям растрескался, он покрыт слоем пыли, в которой моя обувь оставляет следы.
Я оглядываю помещение гостиной. Люстры нет, но старый - нет, старинный! - тяжеленный, темного дуба стол стоит посреди помещения. На нем что-то нагромождено, наверно, вышедшая из употребления посуда, но всё накрыто тоже старой, но еще прочным полотном, собравшим на себя пригоршни пыли. Оставлены даже два стула, с резными навершиями спинки, но разбитыми то ли временем, то ли неоднократными падениями.
Буфет стоит криво, как Пизанская башня, он однажды с грохотом рухнет, разлетится на обломки. На стенах гостиной, как картины, развешаны серые от пыли произведения паутины. Потолок тоже серый, в трещинах.
Я стою неподвижно и прислушиваюсь к неслыханной тишине дома. Драгоценный в наше время материал – тишина! Ее можно услышать только вот в таких, оставленных людьми, строениях.
Но нет, тишина не абсолютна. То тут, то там слышится вдруг негромкий треск, стук – это в покосившемся буфете доделывает свое дело Время, расщелкивая высохшую доску, освобождая одно за другим крепления. С потолка падает кусочек штукатурки, на стенах, шурша, отслаиваются чешуйки краски… «Дело» Времени – разрушение… Здесь нет той благодатной для любого человеческого дома влажности, которую создавали человеческое дыхание, вино, налитое в бокалы, пар от кушаний, подаваемых на стол, вода в высоких стаканах…
Нет голосов - разговора, смеха, восклицания, звона посуды, звуков фортепиано, которые, должно быть, впечатались в стены и потолок, избороздив их трещинками, так фонограф покрывает восковый диск таинственными черточками…
И все-таки, покушаясь на завоевания этой тишины, я делаю шаг и другой. В старом поместье много других помещений – спальни, кухня, комнаты слуг, кладовки, чердак, подвал, – что там осталось от прежней жизни? – но мне на сегодня достаточно гостиной. Я обхожу длинный стол, будто примериваясь сесть за него. У меня, по мере шагов, сделанных в доме, всё больше созревает странная идея, а того, что я вижу здесь, достаточно для ее осуществления. Вот она: пустой, заброшенный дом, большой стол посреди уходящей в небытие гостиной, ТИШИНА, я, в чьем сознании живут давно и недавно ушедшие, теперь дело за тенями, они, надеюсь, войдут сюда, одна за другой, в открытую дверь, неслышными шагами войдут сюда, где у стола ожидаю их я.
Да! Вот они показались в дверях! Один, второй, третий…
Подходят ко мне, улыбаются, жмут руку, произносят известное «сколько лет, сколько зим?», оглядывают стены гостиной и стол, где запыленное полотно горбится над чем-то, зачем-то оставленным хозяевами поместья...
Добавить комментарий