В сороковой день после кончины своего друга Андрея Бессмертного Сергей Бычков написал «мемуар» о нем. Но, как вы увидите, текст оказался шире, чем рассказ об одном интересном человеке, так рано от нас ушедшем, - это воспоминания о целой эпохе, совсем недавно отгремевшей, о тех, кто примыкал к светлой личности отца Александра Меня, кого преследовали и прессовали как за «религию», так и за «диссидентство». Когда Сергей Сергеевич посоветовал мне убрать часть текста как излишнюю, я отказалась, памятуя о грядущих исследователях эпохи, – им пригодится.
Ирина Чайковская
Неожиданная весть пришла из США, где с 1990 года проживал мой давний друг, один из самых ярких прихожан протоиерея Александра Меня — Андрей Бессмертный (1951-2023). Он умер 10 мая 2023 года в столице штата Орегон городе Портленде. Туда он вместе с женой Линн Трэйзер перебрался из Вашингтона после выхода на пенсию. В Портленде живут дети и внуки его жены Линн. Его уход был неожиданным. Казалось, ничто не предвещало скорой кончины. Но ковид-пандемия косила и продолжает косить людей не только старшего возраста.
Мы познакомились с ним в Новой Деревне, в приходе отца Александра Меня. Высокий, статный красавец, с закинутой назад головой и львиной гривой волос, он пленял не только женщин. В нем было особое обаяние — в манере общения, в манере заразительно смеяться.
К счастью, сохранились не только его воспоминания, но и воспоминания его матери — Киры Михайловны Бессмертной, которая последние годы жизни провела в его семье, в США. Она вспоминала о семейных корнях: «Дед Владимир Александрович Анзимиров - дворянин, помещик, общественный деятель, происходил от монгольского хана Анзимира (Хан-Темира?), который вместе с ханом Касимом поддержал царя Ивана Грозного в завоевании Казани и казанских земель. Об этом есть исторические свидетельства. Оба хана получили от царя земли: хан Анзимир рядом с Рязанью, а хан Касим рядом с Муромом - город Касимов на Оке, до того времени Городец-Мещерский. Первые упоминания о роде Анзимировых в архивах дворянского собрания относятся к ХIХ веку - упоминается А. Г. Анзимиров, владелец горных мастерских в Тобольске (Синяя Орда). Женат он был на племяннице графа Литке (по-немецки Лютке), бывшего тогда Президентом Русской Академии Наук и полярным исследователем - на о. Новая Земля пролив и мыс названы его именем.
Женились Анзимировы на красивых блондинках - русских, польских и немецких. Часто на актрисах, что сделал и мой дед Владимир Александрович Анзимиров. Он был издателем газеты «Копейка» и редактором газеты «Голос Москвы» по просьбе Гучкова. Примерно в 1913-1917 года дед был главой Всероссийского Союза рабтников печати России. До этого он много занимался усовершенствованием сельского хозяйства и землеустройством в своих поместьях возле подмосковного городка Клин. Его первые печатные работы вышили в Рязани именно по вопросам агрономии и сельского хозяйства. Дед Владимир Александрович принимал участие в народнических революционных кружках, за что дважды был выслан из Петербурга и Москвы в наказание. Не унывал, покупал очередной дом или землю, вновь женился, а позже возвращался к столичной жизни. До революции жил в Москве на Малой Никитской улице.»
Дед по материнской линии - Кузьма Егорович Елизаров наследовал семейное дело и в городе Алатыре был единственным производителем колбас, сосисок и ветчины. Кира Михайловна вспоминала: «Вставал рано и уезжал с подмастерьями на бойню. Там выбирали животных, при них убивали, свежевали и разделывали будущие колбасы и окорока. Привозили свежее мясо домой, и в подвале дома в большой мастерской дед готовил свою ароматную продукцию. Свиные ребрышки укладывали в большой чан и там они тушились до 2 часов дня. Дети приходили из гимназии и в два часа семья и работники садились обедать. Продукция гастрономическая тоже была готова. Мама моя часто говорила, что ничего более вкусного, чем свиные ребрышки и бульон от них она не едала. После обеда Кузьма Егорыч уже в цилиндре и сюртуке на пролетке со своим кучером развозил гастрономию по магазинчикам.
Деда Кузю «раскулачивали» два раза: в первый раз выгнали из большого дома и мастерской. Он купил на окраине маленький дом с подходящим для мастерской помещением. Его «раскулачили» второй раз под предлогом того, что дом 2-х этажный. Дед сопротивлялся, говоря с волжским оканьем, что дом одноэтажный, а двухэтажным кажется потому, что за домом овраг. Недоумевающего деда выставили из города Алатыря, а он никак не мог взять в толк, почему теперь никому не нужна ни колбаса, ни ветчина. А это просто начинались 30-е годы. Дети Кузьмы Егорыча и Александры Дмитриевны тоже покинули Алатырь. Первой уехала мама моя с мужем Львом Анзимировым, моим отцом.»
Благодаря воспоминания Киры Михайловны во всей полноте воссоздана история семьи: «Дочь Кузьмы Егорыча Елизарова, моя мама - Капочка, Катюша - жила и работала в Москве, меня же отправили в Нижний Новгород к деду - за печку. После развода с папой мама вышла замуж за прекрасного добрейшего, справедливейшего и самого доброжелательного человека на свете — Михаила Самсоновича Бессмертного. Он работал директором картины на Центральной Студии Документальных фильмов (ЦСДФ), что располагалась в Лиховом переулке, со дня ее образования, начал же он работу в кино мальчиком на побегушках на студии Ханжонкова в возрасте 14 лет. Его знали все люди, работавшие в кинематографе до самого дня его смерти в 1980 году. И он знал всех и всем помогал любым способом: деньгами, улаживанием квартирных дел, путевкой на отдых, отправкой в больницу или детей в пионерлагерь: в последние 10-12 лет своей жизни он работал в отделе бытового обслуживания Союза киноработников, это была специально для него созданная в Союзе Кинематографистов должность. При упоминании имени «Бессмертный» люди начинали улыбаться.
Мама не желала видеть моего папу, но дядя Миша всё время тайно от жены встречался с ним и регулярно подкидывал ему деньги, поскольку папа уже был уволен из Министерства железнодорожного транспорта и остался безработным. Дядя Миша постепенно завоевал мое сердце, тем более, что папа Лёва совсем исчез. Как оказалось позже, в 1937 году он был арестован и почти сразу же расстрелян, как «враг народа».
Вскоре подошло время мне получать паспорт. К этому времени мой любимый папа был уже расстрелян в концлагере. Дядя Миша настаивал на изменении моей фамилии с Анзимировой на Бессмертную. Был суд, свидетели показали, что отца моего никто не видел. Мы заявили, что не знаем, где он. Из Киры Львовны Анзимировой я стала Кирой Михайловной Бессмертной. Будущее показало, что дядя Миша «открыл» передо мной Европу и Азию, так как после окончания института я стала ездить переводчицей за рубеж, что было престижно, засчитывалось за повышение квалификации и давало возможность заработать. При репрессированном отце это было бы совершенно невозможно.»
Судьба матери Андрея сложилась благополучно. Благодаря приемному отцу она попала в советскую элиту. Она вспоминала: «Уже в десятом классе было ясно, что надо выбирать будущее. Я хотела слишком многого: либо быть декоратором в театре (мама водила меня с моими рисунками на интервью к сыну Качалова, Шверубовичу, директору школы МХАТа), либо киноведом по западному кино, для чего упорно учила английский. В конечном счете, я начала сдавать экзамены во ВГИК на киноведческий факультет и в Институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Во ВГИКе сначала были собеседования и две рецензии: на русский фильм «Учитель» и иностранный, какой-то немецкий. Я написала обе на четверки, понравилась на собеседованиях, и мне осталось сдать четыре общеобразовательных экзамена. Но я три из них уже сдала в Инъязе. Последнее собеседование во ВГИКе совпадало с экзаменом по истории в институте иностранных языков. Меня приняли в два института одновременно. Я прорыдала два дня, так как мои родители устранились от решения. Решение было принято: я иду учиться в Институт иностранных языков с тем, чтобы потом работать киноведом во ВГИКе.»
Учась в Инъязе, она познакомилась с будущим мужем: «Роман Григорьев был красивым, видным мужчиной и талантливым кинорежиссером- документалистом. Я его давно приметила в Доме Кино, он был так красив, что его фото висели в некоторых кинотеатрах среди фото киноактеров. Ко времени нашего знакомства он был уже известным кинорежиссером, только что сделанный им фильм об армии «На страже мира» получил Сталинскую премию. Он начинал, как редактор, но стал кинорежиссером, сценаристом, автором текстов. Он был руководителем киногруппы Юго-Западного фронта и дошел до Вены. Все мои мальчишки-студенты, естественно, проигрывали по сравнению с ним и тушевались. Я же была ошарашена его вниманием, его манерой со мной обращаться, как с фарфоровой, хрупкой очаровательной девушкой. Он меня пленил знаниями, надежностью, благоговением и восхищением.»
Вскоре после женитьбы в 1951 году она родила своего первенца Андрея. Лето семья проводила в Подмосковье: «На кратовскую дачу мы ездили три года подряд. На третий год вместо Левитанов вторую половину сняла семья капитана первого ранга Бориса Николаевича Зубова, будущего контр-адмирала. С их сыном Андрюшкой Зубовым мой Андрюша сдружился на многие годы, тем более, что позже они оказались в одном классе и в соседних домах на Кутузовском проспекте. Это был год Московского фестиваля молодёжи и оба Андрюшки наперегонки учили наизусть все флаги и все столицы всех стран мира.»
Андрей Зубов вспоминал об этой дружбе: «А ведь из оставшихся на этой земле я, пожалуй, знаю его дольше всех, да еще мой старший брат Сергей, который покровительствовал нам с пятилетнего нашего возраста, когда мы жили на даче в Кратово. Потом мы заново встретились осенью 1959 года, оказавшись учениками одного класса одной школы № 56 на Кутузовском проспекте. И практически не расставались до конца 1970-х годов. Мы вместе собирали марки и вместе «делили мир», увлекая этим почти весь класс. Причем Андрей считал себя Французской империей (тогда он и стал подписываться Иммортель), а я Британской. Ту детскую геополитику, вполне безобидную и сопряженную с филателией, родители поощряли - знание географии и истории возрастало благодаря ей в геометрической прогрессии.
Именно Андрей Бессмертный познакомил меня в школьные годы и с европейской классической философией и с высокой литературой. Его отец, кинорежиссер документалист Роман Григорьев (Кацман) входил в культурную художественную среду Москвы, как и поразительно красивая его мать Кира Михайловна, дочь убитого чекистами в Казани в 1937 году Льва Анзимирова, русского дворянина и крупного предпринимателя, унаследовавшего капитал и сословие от отца Владимира Александровича, известного в России человека. Позднее, уже в эмиграции, Андрей усвоил себе его фамильное имя и из Бессмертного стал Анзимировым.»
Кира Михайловна вспоминала о детских годах сына: «Он обладал прекрасной памятью, запойно читал и знал не по возрасту многое. Его первая учительница, дама из Подмосковья, жаловалась мне на то, что он иногда исправляет ее. Позже двух Андреев посадили на последнюю парту, и там они проигрывали ситуацию, которая могла бы сложиться в Европе, если бы Наполеон победил Россию и продолжал быть французским императором. Учился хорошо, легко и неровно, как и следовало: какие-то предметы не любил. Любил ходить со мной в театры и на просмотры зарубежных фильмов. К шестнадцати годам блестяще разбирался в американском и французском кино. В детстве два года к нему ходила учительница французского языка, к сожалению, не смогли найти продолжательницу ее дела. Немножко занимался с учительницей музыки, но расхотел, и не удалось уговорить.»
Принадлежа к советской элите, семья тем не менее не отличалась патриотизмом. Кира Михайловна вспоминала: «В 1953 году, когда умер Сталин, моя мама, рыдая, собралась прощаться с его телом, неcмотря на то, что дед Кузя высмеивал и её и «всенародный траур». Она вышла из дома и подошла к трамвайной остановке. Подъехал трамвай, из которого вышел возвращавшийся с работы мой муж Роман. Он взял маму под руку и сказал ей: «Екатерина Кузминишна, вы сошли с ума». После чего отвёл её домой. По всей видимости, – учитывая число жертв от безумной давки в тот день, - Роман спас моей маме жизнь.»
Отец Андрея был успешным кинематографистом, поэтому жизнь семьи разительно отличалась от жизни простых советских граждан: «С 1960 года мы стали жить в прекрасной по советским понятиям четырёхкомнатной квартире с видом на Москву-реку на Кутузовском проспекте, напротив гостиницы «Украина», одного из пяти высотных домов, построенных по желанию Сталина. Дом наш принадлежал Президиуму Верховного Совета и издательству газеты «Известия». Разрешение нам на переселение сюда в результате сложного обмена было дано Алексеем Аджубеем, зятем Хрущёва. Мой муж работал с ним над каким-то фильмом, Аджубей был сценаристом.
Настоящая фамилия мужа была Кацман, псевдоним он вынужден был взять по приказу Сталина после фильма «На страже мира». Дело было так. Когда он получил свою первую Сталинскую премию (всего у него их было две) за фильм об армии «На страже мира», список кандидатов попал на стол Сталину, который лично проверял его. Фильм Ромы ему очень понравился. Согласно рассказу Ивана Григорьевича Большакова, который был в то время министром кинематографии, Сталин, заметив фамилию Кацман, проговорил со своим обычным акцентом:
«Пачэму фамилия Кацман? Нэпорядок! Нэлза!»
В то время начинался период борьбы с «безродными космополитами», готовилось фальшивое (как обычно) дело «врачей-убийц» и такая фамилия выглядела как красная тряпка для быка.
«Вычеркнуть, Иосиф Виссарионович?» - спросил Большаков.
«Нэт. Зачэм вичэркнуть? - возразил вождь. – Харашо снял! Маладэц! Как его отчэство?»
«Григорьевич», - подсказал Большаков.
«Отныне будэт Роман Григорьев!» - приказал Сталин.
С тех пор мой муж стал Романом Григорьевым и оставался им всю жизнь.»
Андрей рано окончил вечернюю школу с хорошими отметками, в возрасте 16 лет. Его уговорила перейти туда для облегчения жизни подруга его детства Оля Барнет, позже ставшая актрисой МХАТа. Кира Михайловна вспоминала: «Я была уже дома после командировки в Турцию. После окончания Андреем 9 класса школы в 1967 году мы вдвоем с ним ездили на Финский залив в дом отдыха кинематографистов Репино, одновременно с Сашей Галичем и его очаровательной женой Аней. У нас сложилась очень шумная и весёлая компания, куда также вошли забавный актёр Гриша Шпигель, молодой кинорежиссёр Илья Авербах и сценаристка Наталия Рязанцева. Андрею было интересно со «взрослыми» и он проводил с нами гораздо больше времени, чем со своими сверстниками, особенно на пляже. Галич нередко пел для нас и даже устроил вечер песни для всех отдыхающих в Репине.
Окончив школу летом 1968 года, Андрей решил было поступить во ВГИК на киноведческий факультет зарубежного кино. Он был вполне готов к сдаче экзаменов, так как знал французское и американское кино великолепно. Минусом был его юный возраст: туда шли люди уже со стажем работы на студиях. Я не помню, сдавал ли Андрей все экзамены или его уговорили повременить с поступлением. Вторым возможным институтом для него был Институт иностранных языков. Я с Андреем занималась перед экзаменом по-английскому 10 дней с 9 утра до 9 вечера. Английский был сдан на 4, остальные отметки были пятерки. У него было достаточно баллов для поступления на переводческий факультет.»
Андрей Зубов позже вспоминал: «Как внука репрессированного дворянина и сына еврея его не могли принять в МГИМО и он пошел в ИнЯз. Но мы крепко дружили «через Остоженку», на разных сторонах которой находились наши институты. Забыв о школьной геополитике, в институте мы ушли головой в отечественную историю и футурологию. Наш принцип был прост - никакого Советского Союза нет и никогда не было. Не важно, какие там на улице политические миражи. Мы никогда не употребляли советских названий городов и улиц и пытались увидеть Россию такой, какой бы она была, если коммунисты стали только мимолетным эпизодом ее истории, изгнанные и раздавленные Белыми.
Друг ко другу мы обращались по имени и отчеству. Наши девушки с удовольствием включались в эту возвышающую игру. Мы и по России путешествовали с этим чувством - увидеть за пеленой советчины подлинное, продолжающее жить настоящее русское начало. Понятно, никакого русского шовинизма в нас не было и не могло быть. Андрей любил и ценил свое еврейство, я - армянство. В 18-20 лет мы хотели быть патриотами каждой капли своей крови, впрочем, вполне открытыми миру.
Кстати, именно Андрей в начале 70-х годов познакомил меня с Лерой Новодворской и какое-то время мы втроем вынашивали планы переустройства России. Помню, как мы думали отправиться во Владимир к жившему там Василию Витальевичу Шульгину, хотели о чем-то расспросить его, найти через этого «последнего свидетеля», какое-то преемство со старой Россией. Я эти планы вскоре забыл, а Андрей, как я узнал от него, до Шульгина все же добрался и стал его доверенным человеком.»
Андрей был зачислен в Инъяз и стал весьма заметен на переводческом факультете. Мать вспоминала: «Дамская половина института иностранных языков трепетала. Если я встречала его на переменах, он был под ручку с 4-6 девушками. Меня неоднократно вызывал декан переводческого с просьбой образумить сына и не смущать девиц. И то правда, куда бы я не приходила или приезжала с Андрюшей, я только и слышала комплименты моему умному очаровательному образованному сыну. Знающие его кинодамы называли его за глаза «ваш Антиной». Позже у него возник роман с племянницей ректора института, который также меня вызывал для объяснений.»
Казалось, что Андрея ждет блестящая карьера. Но с начала 70-х годов семью постигли серьезные испытания. Мать вспоминала: «Началась беда с болезни Романа, которую не сразу распознали. Он заболел болезнью Паркинсона после нервного стресса, последовавшего в результате резкой критики и настоящих гонений за его фильм «Москва, улица Горького». Там были были кадры о людях, которые до сих пор жили в подвалах роскошных старинных домов на Тверской (улица Горького после революции). Прошло более 40 лет после революции, а люди живут по-прежнему в подвалах, в каждой комнате по многочисленной семье. Кроме того, в фильме ничего не говорилось о значении этой центральной улицы в жизни столицы первой в мире страны победившего социализма. Ничего о деятелях партии и правительства.
Всего этого простить Роману не могли. Романов, председатель Госкомитета по кинематографии и Головня, директор Студии документальных фильмов подняли страшный скандал. Мой муж заболел, и сначала болезнь было трудно распознать. Началось с дрожащих рук, кончилось нетвердой походкой и трудностями в движении. Лекарство, которое имелось только в Японии, как последнее достижение, называлось Эль-Допа. Пузырек его на неделю стоил 75 рублей. Моя зарплата тогда была 120 рублей в месяц, Романа - 250. Болезнь плохо поддавалась лечению, симптомы нарастали.
С подсказки одного из друзей, страдавшего этой же болезнью, Альберта Гендельштейна Роман решился на самоубийство. Красивый мужчина и успешный кинорежиссер, он посчитал, что не может зависеть от «молодой жены» (мне было тогда сорок пять) при надобности пойти в туалет. И он осуществил этот план. 3 сентября 1972 года он повесился в своем кабинете. Нашел его старший сын Андрей. Он вошел в комнату, на двери которой висела записка «Кира, войди одна, без Миши». Он же вынимал его из петли. Его смерть была не только шоком для Андрея (ему был 21-й год), но и для всей семьи.»
Вскоре после смерти отца Андрей решил жениться. Мать вспоминала: «Он был в плохом душевном состоянии, а наши врачи из 2-ой Минздравовской поликлиники не подумали давать антидепрессанты ему или мне. Они утверждали, что все обойдется и так. Андрей женился. С женой Леной Павловой сначала жили со мной и Мишей на Кутузовском проспекте. Потом Андрей посетил церковь рядом на Остоженке во время Пасхи. В этой церкви дежурили комсомольские активисты из нашего института. Был скандал, Андрюшу исключили из комсомола, ему грозило исключение из института! Скандал с трудом удалось замять с помощью деда Миши и тестя - и их связей. Андрея не отчислили, только вынесли выговор за увлечение религией. После окончания института Андрюша начал работать в Институте Теории и Истории Кино. Там он был очень на месте, но не желал сдавать экзамены по марксистской эстетике и марксизму-ленинизму, то есть отказывался приступить к кандидатской диссертации.»
Смерть отца подтолкнула его к размышлениям о смысле жизни. Андрей с юношеских лет не вписывался в советскую жизнь. Начались долгие и мучительные поиски. Он вспоминал: «Мне было рассказано (хоть убей, не помню кем) о некоем о. Николае Педашенко, священнике Московской Патриархии (коренной москвич, служил в Глазове в Удмуртии, позже в Москве много лет работал воспитателем в семинарии и академии, в т.ч., когда там учился наш о. Александр), вышедшем по преклонному возрасту за штат и тайно окормлявшем группу людей в традициях тихоновской церкви. Я туда поехал, познакомился и в процессе разговора впервые услышал об «отце Мене». О. Николай действительно твёрдо считал себя тихоновцем, но в МП после войны служить пошёл, решив признать патриарха Алексия (Симанского) по благословению катакомбного епископа (не помню, кого, но если бы вл. Афанасия Сахарова, я бы не забыл).
Он порекомендовал о. Александра как «лучшего из всех молодых священников МП». С тех пор я у него не был, но позже, уже став духовным чадом о. Александра, познакомился в Деревне с племянником о. Николая Педашенко Аликом, который снова привёз меня к о. Николаю, с которым я уже стал регулярно общаться до самой его смерти ровно в день Пасхи (по-моему, 1982 года). Позже оказалось, что от него же к о. Александру пришла Аля Скрозникова, она же Рузер. У о. Николая сохранялась епитрахиль старца Нектария Оптинского, которая после его смерти была передана о. Валентину Асмусу. О. Николай был также известен тем, что, будучи молодым человеком, пил чай у Розанова с Флоренским. На вопросы, как это было, он всегда с юмором отвечал: «С малиной».
Позже, когда произошло знакомствчо Андрея с отцом Александром Менем, он вспоминал об одном важном разговоре с ним: «Позже, когда мы остались одни, я сказал ему, как своему духовнику: «Я наверное, должен покаяться, что примешиваю к нашему делу «своё собственное» - борьбу с коммунизмом. Знаете, отче, когда-то мы с моим школьным другом (сейчас могу назвать его – Андрей Зубов – А. Б.) были до того впечатлены данной друг другу на Воробьёвых горах клятвой Герцена и Огарёва бороться до конца за свободу, что однажды, классе в девятом, отправились поздно вечером на Воробьёвы горы и дали друг другу клятву на всю жизнь беспощадно бороться с коммунизмом.
Отец Александр улыбнулся. «Романтизм?» - смущённо спросил я. «Да нет, почему же. Не романтизм. К сожалению, суровый реализм. Но вы знаете, Андрюша, - здесь отец сделал паузу. – Я не знаю более антикоммунистической книги, чем Евангелие».
В эти годы после смерти отца он многое пересмотрел в своей жизни. В 1974 году Андрей крестился в Сретенском храме в Новой Деревне. Он мучительно искал опору, твердую почву, на которой можно было бы выстоять. К этому времени относится его знакомство с Василием Шульгиным. Он посмотрел фильм «Перед судом истории», который вышел на экраны в 1965 году, и с изумлением узнал, что монархист Василий Шульгин, депутат трех созывов Государственной Думы, принимавший в феврале 1917 года отречение от престола императора Николая II, жив и после долгих лет тюрьмы живет во Владимире. Не задумываясь, поехал во Владимир и познакомился с Шульгиным. Позже он вспоминал о своем крещении в Новой Деревне: «Шульгин (в то время ему исполнилось 94 года — С.Б.) согласился быть моим крёстным, но по слабости приехать не мог и воспреемником стал Галенин.
Он привёз меня в Новую Деревню в 1974 году, где-то в апреле, во всяком случае до Пасхи, т. к. вскоре была моя первая Пасха, а первое после крещения моё посещение новодеревенской церкви было в неделю св. Григория Паламы, это я отлично помню, т.к. впервые узнал о Паламе из той самой воскресной проповеди отца. Отец меня крестил, день был чудный, прохладный, но с весенней свежестью, дышалось полной грудью.
Отец Александр сказал, что слышал обо мне от Галича, с которым мои родители были в дружеских отношениях по кругам кино и которого я тоже хорошо знал. Галич рассказал отцу Александру, что когда меня исключали из комсомола за посещение церкви (Николы Обыденного), в доносе комсомольского патруля было написано: «А когда Отцы Церкви вышли на крестный ход, с ними вместе шёл студент Бессмертный с зонтиком в одной и со свечой в другой руке». Отец Александр много смеялся и говорил, что мне единственному из его знакомых удалось пройти, да ещё с зонтиком, в одном крёстном ходу одновременно с Василием Великим, Иоанном Златоустом и Иоанном Дамаскином и что он мне завидует. Потом это ещё долго было шуткой между нами.»
Кира Михайловна вспоминала: «После рождения сына Васи в апреле 1975 года, Андрей с Леной, кажется, крестили Васю во Владимире, крестным отцом его был Василий Витальевич Шульгин (член Государственной Думы, принимавший в 1917 году вместе с Гучковым отречение императора Николая II и один из основателей Белой Гвардии). Арестованный в Югославии в 1944 году, Шульгин был привезён в Москву и посажен на 25 лет в Лубянскую тюрьму, потом во Владимирский централ. После смерти Сталина Хрущёв выпустил старика на свободу и разрешил соединиться с приехавшей к нему женой, до этого перебравшейся в США и потерявшей всякую надежду увидеть мужа в этой жизни. В Москве ему жить не разрешалось и он с женой жил во Владимире, куда Андрей всё время к нему ездил. Супруга Шульгина к тому времени уже скончалась. С Андреем после его женитьбы мои отношения были не очень близкими, причины мне не были ясны, лишь много позже выяснилось, что у него была непрекращающаяся депрессия после гибели отца.»
Крестившись, Андрей попал в дружную и шумную приходскую семью, созданную отцом Александром Менем. Позже он вспоминал о своих знакомствах: «На первую Пасху я был поражён количеством прихожан (особенно молодых мужчин). Потом, когда все разговлялись в битком набитом домике, я услышал чей-то разговор, из которого навсегда запомнилась одна строка: «Он (не помню кто, но не о. Александр), предложил отказаться от термина «инакомыслящие», так как ни один просто мыслящий человек, не может мыслить в советском ключе».
В ту же пасхальную ночь я познакомился с младшим братом отца Александра - Павлом Менем. В мае ко мне подошёл Миша Уринов (сейчас в Израиле, стал усталым скептиком), мы разговорились, вскоре подружились. Он представил меня Серёже Рузеру, с которым мы быстро сдружились, а также Але Скрозниковой (будущей Рузер) и Владимиру Бусленко. Летом Уринов впервые привёл меня к Борисовым, где я познакомился с Сезой (Александром) Юликовым и Женей Сабуровым. И пошло-поехало. Через полгода крестилась моя жена Лена в один день с человеком по имени Лев Николаевич (позже по никому не известной причине ушёл из прихода и стал враждебен), кажется также вместе с Володей Архиповым и его женой, во всяком случае, в то же время.
Вскорости после этого ко мне подошёл Куземский и пригласил участвовать в малой группе (моей первой, о которой вспоминаю «в розовом блеске»). Собирались у Никифорова (тогда я с ним и познакомился), вёл Шура Борисов, состав: Никифоров с женой Тамарой, Куземский с Ирочкой (так он её всегда величал), Борисов с Нонной, Павел Мень, Миша Горелик, Августин Янулайтис (с которым мы работали в одном НИИ Кино и очень близко сдружились), иногда Наташа Трауберг, чуть позже - Лёня Василенко.»
Первые приходские группы начали возникать во второй половине семидесятых годов. Наплыв прихожан стал настолько велик, что отец Александр почувствовал, что не в состоянии в одиночку справиться с ним. Он знал, что в Европе еще в начале сороковых годов возникли общины «малых сестер». Они руководствовались опытом Шарля де Фуко, который в основу своего подвижнического пути положил жизнь Иисуса Христа до его выхода на проповедь.
В Сретенский храм часто наведывалась монахиня Клэр (Латур), которая была активной участницей «малых» групп в Италии и которая перебралась в Москву. Мы воспринимали ее как нашу прихожанку, не догадываясь, что она является членом движения «малых сестер» матушки Магдалены (Ютен). Она ничем не выделялась, быть может, кроме роста (она была высокой) - молча и сосредоточенно участвуя в общей литургической молитве.
Никогда и ничем за годы жизни в СССР она не выдала свою причастность к общине Малых сестер. Незаметность - вот определяющая черта служения общины. Именно она позволяла сделать им так много в условиях авторитарного богоборческого государства. Она вспоминала об отце Александре: «Он любил наше Братство. Он принял в своё сердце брата Шарля ещё до знакомства с нами. Каким чудом получил он первый перевод книги брата Шарля на русский язык, изданной в Брюсселе в то время, когда границы были на замке? Он говорил о Шарле де Фуко: «Человек, как айсберг, главное – не то, что видишь на поверхности воды, но то, что скрыто. И важно укреплять эту невидимую для других жизнь, как это делал брат Шарль».
Само движение Малых сестер восходит к французскому монаху Шарлю де Фуко (1858-1916). В прошлом кавалерийский офицер, а затем ученый, географ - исследователь северной Африки, он в 25 лет пережил внутренний переворот, побудивший его вступить на путь осуществления евангельского идеала. С этого времени он стал иноком и поселился среди бедуинских племен Сахары. Отец Александр писал в статье, посвященной памяти матери Магдалены: «Он не столько проповедовал Евангелие словом, сколько свидетельствовал о Христе самой своей жизнью. Образцом для брата Шарля были те годы безвестности, которые Христос провел в Назарете до Своего выхода на проповедь. Это был не просто путь бедности и труда, но прежде всего путь любви. Любви, не знающей границ. Шарль де Фуко не случайно избрал полем своей деятельности земли иноверцев-мусульман. Он хотел показать, что евангельское милосердие не знает «своих» и «чужих».
Андрей позже вспоминал о составе и трудах своей первой малой группы: «Мы еженедельно собирались года два. Однако Володю Никифорова так раздражал мой монархизм (на деле крайне умеренный и очень-очень конституционный, но он этого не знал и не хотел знать), что в конце концов захотел покинуть группу. Мой крайне умеренный консерватизм (в духе британских тори) почему-то действовал на него, как красная тряпка на быка, хотя свой монархизм я не проповедовал, говорил о нём мало и не «прозелитствовал», а монархистом был, так как стремился противопоставить крайней человеконенавистнической и тоталитарной идеологии коммунизма крайнюю из всех «приличных» правых идеологий (хотя монархизм может становиться и неприличным и даже юродством далеко не во Христе – мы это знаем). Группа стала собираться без Никифорова, на сей раз у физика Александра Куземского. Однако Павел Мень стал заниматься чем-то иным, Горелик появлялся спорадически. Потом было решено, что все участники должны сами начать вести новые малые группы, однако реально их стали вести Шура Борисов и я (об остальных ничего не знаю).
В моей группе тогда были мой брат Сергей Бессмертный, Майя Захарова с дочерьми Викой и Валентиной, муж Вали Андрей Воробьёв, Саша Фогилев (и Фогилев и Воробьёв были из моей инъязовской компании), потом ещё Татьяна Лаврентьева (детский психолог), Наталья Бородинова (художница), Женя Рузер (сестра Сергея Рузера), Алла Сидорова, Алексей Васильев (военный историк, учился вместе с Маркусом) и его мама Лидия Евлогиевна. Женя Рузер привела Алёну Солнцеву (ныне театровед), Сергей – пару тройку «хиповатых» молодых людей, которые, хотя в конечном счёте и не прилепились, но, надо сказать, довольно долго ходили. Позже о. Александр прислал к нам Василия Емельянова, ставшего постоянным участником. Фогилев сейчас живёт в Литве, Женя Рузер – в Америке, Емельянов, будучи коренным русаком – в Израиле. Остальные – кто в «пост-александровских» приходах, кто в других.
Группа функционировала с 1977 по 1981 год, после чего её состав несколько обновился. Занимались мы Ветхим Заветом и иногда нам читал безумно интересные лекции Сергей Рузер, на время ставший моим со-ведущим. Иногда с ним приходила и его жена (ныне покойная замечательная Аля Скрозникова). Параллельно я продолжал ходить в группу Куземского, в которую ещё добавились подруга Ирочки Куземской Шура (не помню фамилию) и ныне покойная верная прихожанка о. Александра Меня Галина Алексеевна.»
Упоминая «малые группы» и их назначение, Андрей вспоминал рассказ одной из своих подопечных: «Лена Кочеткова рассказала мне, что ответил отец Александр, когда его однажды спросили, что он думает о христианском общении. «Христианское общение должно быть целенаправлено и структурировано, - сказал он. - Совместная молитва, каноническая и свободная, доклад, обсуждение и в конце общий чай. Для дополнительного обсуждения и обмена новостями. Люди должны понимать, что участвовать в христианских приходских группах значит не болтологией заниматься, а служить друг другу, Церкви и Христу. Для углубления собственной веры и помощи новопришедшим. Просто разговоры могут позволить себе разве что студенты. Если же человек окончил институт или университет и получил образование, он должен реализовать себя в обществе, ответственно трудиться на избранном поприще, служа Богу и ближним. А всякие посиделки – пустая трата времени».
Андрей в своих воспоминаниях рассказывает о трагическом эпизоде в жизни Новодеревенского прихода, связанного с жизнью и деятельностью прихожанина Владимира Никифорова: «Он был очень знающим, неплохо образованным и ярким человеком с несомненной харизмой лидера. Он способствовал приходу в церковь большого числа людей (как и все «ведущие» групп в те времена и позже). Он постоянно прислуживал о. Александру в алтаре, вёл свои отдельные группы, куда ходили многие, в том числе Григорий Литинский, Владимир Юликов (младший брат Сезы) и Михаил Работяга и множество других, а подчас появлялся и Сергей Аверинцев. Старшего брата В. Юликова на деле зовут Александр, но все близкие друзья называли и до сих пор называют его – отличного художника – «Сеза», по фамилии его любимого живописца Сезанна.
Никифоров также вёл катехизацию и был очень деятелен. С лёгкой руки о. Александра его стали полушутливо называть «канцлером». Однако достаточно рано он стал высказывать мнение, что надо создавать тайных священников и тайные приходы. Это направление, быть может, вполне оправданное и возможное, противоречило позиции отца Александра, справедливо (на мой взгляд) не хотевшего быть рано или поздно обвинённым в «тайной» и «подрывной» деятельности, и он всячески старался удержать Никифорова. Удержать его не удалось и Никифоров отпал, а позже якобы принял тайное рукоположение во время туристической поездки в Чехословакию от некоего тайного католического епископа. С его отпадением из прихода «ушла» и его бурная деятельность. Ещё позже, в 1983 он был, как отец Александр и предсказывал, арестован КГБ и выбрал несколько причудливую, хотя в конечном счёте любопытную линию защиты: назвать всех без исключения, дабы продемонстрировать, насколько широко и далеко простирает христианское движение свои руки в дела человеческие и что оно-де в любом случае уже неподконтрольно государству.
Какую роль во всей этой истории играла Володина «яшка» (т. е. «Я», «эго») сказать не могу. «Яшка» есть у нас всех и необходимо зорко блюсти, «как опасно ходим.» Осуждать Никифорова мне трудно, хотя, по его милости КГБ открыло дело по его показаниям против меня и довольно долго (1984-86) держало под тесным и душном колпаком, повторяя на допросах о. Александру, что диакон Александр Борисов и Андрей Бессмертный тоже пойдут за решётку. Нас Бог миловал, но Сергей Маркус и Сандр Рига таки пошли – с подачи Никифорова. Обыски были и у о. Александра Борисова, и у моего брата Сергея Бессмертного, и у наших прихожан - Сергея Тищенко, у Лены и Миши Кочетковых (большая семья баптистов, из коей некоторые дети стали активными православными). Так или иначе пострадали и Володя Бусленко, и Владик Зелинский, и Лида Муранова (кажется), и юный Игорь Тартаковский и многие-многие другие.»
Один из участников «малых» групп, Александр Хмельницкий, принявший впоследствии священный сан, вспоминал события начала 80-х голов: «К этому времени Владимир Никифоров отошел от о. Александра Меня, к которому он когда-то был очень близок, и уже был тайно рукоположен в священника в Словакии неким подпольным католическим епископом, который, как выяснилось позднее, был самосвятом. Но никто этого тогда не знал, и все, в том числе и КГБ, воспринимали Никифорова как полноценного священника. Так вот, в начале 1983 года гебисты задержали сначала меня, а потом Никифорова. Они знали, что между нами существуют какие-то разногласия, и очень умело ими воспользовались. Никифорову сказали, что Хмельницкий якобы уже сообщил нужные им сведения, предложили обо всем написать и пообещали после этого отпустить домой. Так он и сделал, а придя домой, известил всех, что Хмельницкий - предатель. И я оказался между двух огней.
Все братья и сестры по группе шарахались от меня, как от зачумленного, а люди из ГБ демонстративно ходили за мной (и за другими тоже) по пятам -- ради устрашения. Затем Никифорова арестовали и продержали в Лефортовской тюрьме около 8 месяцев. Он избрал путь «чистосердечного» сотрудничества с «органами», и, насколько я знаю, написал объемное сочинение, в котором немало страниц было посвящено о. Александру Меню. Эти-то страницы КГБ и использовал на многочисленных допросах, которым гебисты подвергали отца Александра. К концу 1983 года они отпустили Никифорова как уже «социально не опасного». А через какое-то время в главных коммунистических газетах стран, по преимуществу католических, появился «сенсационный» материал. Со ссылкой на высказывания Владимира Никифорова разоблачались происки Ватикана, создавшего в СССР шпионскую сеть для распространения антисоветской литературы и подрыва нашего чудесного социалистического строя...» Отец Александр, узнав о тайном рукоположении Никифорова, сразу предупредил прихожан, что ни в коем случае не рекомендует поддерживать какие-либо отношения с ним. Он понимал, что тот никак не может быть католическим священником, поскольку был женат. К сожалению, не все прихожане вняли этому предупреждению и многие из них пострадали.
Позже выяснилось, что во время заключения в Лефортовской тюрьме Никифорову следователь разъяснил, что в его деятельности нет ничего криминального. Чего нельзя сказать о его жене, поскольку она занималась религиозным воспитанием чужих детей. А в Уголовном кодексе РСФСР есть 142 статья, предусматривающая уголовное наказание за религиозное воспитание детей на срок до одного года. И следователь раскрыл перед Никифоровым все перспективы содержания жены в женском исправительном лагере, где ей создадут все условия для получения второго лагерного срока. Поразмыслив, Никифоров счел за благо активно сотрудничать со следствием, чтобы обезопасить жену. Благодаря прекрасной памяти, он поведал сотрудникам КГБ, как и кем создавались «малые» группы, кто был лидером в той или иной группе, кто посещал молитвенные занятия, какие книги читали и откуда получали религиозную литературу, изданную за рубежом. Автора этих строк он охарактеризовал как «представителя Русского христианского движения в СССР и его журнала Вестник РХД.» В его подробную исповедь попали даже такие мелочи, кто и кому передавал для чтения книги Солженицына, изданные на Западе.
Создавая «малые группы» отец Александр Мень регулярно собирал руководителей или в храме, или же у себя дома в Семхозе, или же на квартире у кого-либо из прихожан в Москве. Мы активно общались, вынашивали общие замыслы, обменивались опытом. Многие из прихожан были не только мыслящими, но и пишущими людьми. На одной из таких встреч я раздал пять вопросов о положении Русской Церкви. Андрей первым обстоятельно ответил на эти вопросы. Мне удалось переслать их Никите Струве, и он опубликовал эти ответы в Вестнике РХД №137 за 1982 год без указания автора.
Рассматривая феномен возрождения интереса к Церкви в конце 60-начале 70-х годов, Андрей справедливо отмечал: «Вот уже свыше десятилетия как представители самых разных социальных групп и категорий, не останавливаясь идут и идут в РПЦ, причем число новообращенных возрастает в геометрической прогрессии. Какими бы причинами не руководствовались иные из этих людей, сам по себе факт безусловно свидетельствует в пользу Церкви, хотя, разумеется. объясняется силой и величием Христа, а не высоким уровнем современной церковности нашей современной церковности (этот уровень, повторяю, пока недостаточно высок, и приход в Церковь осуществляется вопреки, а не благодаря ему). Впрочем, какой бы ни был уровень церковности каждой конкретной Поместной Церкви в каждый конкретно исторический момент Ее бытия, к счастью, в Церковь нас всегда принимает Иисус Христос, а уж потом община, пресвитер, епископ...» Он оптимистически смотрел на будущее РПЦ, справедливо полагая, что период «вавилонского пленения» завершен.
Начиная с декабря 1983 года начались постоянные допросы и обыски новодеревенских прихожан. Он вспоминал эти тяжелые годы: «Вообще, надо сказать, КГБ почти ничего в этих обысках не нашло. Громадное – необъятное! – количество литературы и множительной техники хранилось в совершенно чужих и ни как не скомпрометированных квартирах подчас далёких от религии людей, тем не менее всегда готовых помочь.» В воспоминаниях Андрея сохранились имена и дела наших прихожан: «Куземский систематически сочинял интересные статьи и пересылал их в «Вестник Русского Христианского Студенческого Движения» (позже слово «студенческое» выпало). Я и сейчас не стану упоминать какие именно (помимо владыки Антония Блюма) каналы мы имели для передачи материалов в эмигрантскую и западно-христианскую прессу.
Замечу лишь, что каналов было гораздо больше, чем это представлялось сотрудникам КГБ. Куземский печатался там под разными псевдонимами (помню только один – А. Корн) и поместил там интересную статью под названием «Государствобесие». Помимо Куземского там публиковались Е. Барабанов, А. Борисов, С. Бычков, В. Зелинский, Я. Кротов, С. Маркус, Б. Михайлов, Е. Сабуров и другие – большей частью под псевдонимами. С 1978 стал публиковаться и аз многогрешный, о чём в своё время органы осведомил В. Никифоров. Возможность постоянного контакта с Кириллом Ельчаниновым и Никитой Струве, отцами Александром Шмеманом и Иоанном Мейендорфом трудно переоценить. Мы не только в значительной степени стали постоянными авторами влиятельного «Вестника РХД», но ощущали себя частью общего христианского, православного и российского делания. Широкая пропаганда (извиняюсь за нецерковное слово) трудов представителей Русского Религиозного Ренессанса ХХ века была одна из наших главнейших задач. Наша благодарность Кириллу Ельчанинову и остальным (а также братьям Соллогубам, Оливье Клеману и всему движению РХД) вечна и неизбывна.»
Отец Александр Мень относился к Андрею с большой любовью и пониманием. Как-то я спросил у него, почему у Андрея постоянные проблемы в личной жизни. Тогда я не знал о самоубийстве его отца и о том, что именно Андрей первым увидел его труп, не знал и об охлаждении отношений с матерью в этот период. Отец Александр ответил кратко и ёмко: «У больших людей большие проблемы!» Андрей всегда с большой любовью вспоминал отца Александра: «Однажды я спросил о. Александра: «Отец, в чём наше дело?» Он ответил не задумываясь: «В приведении как можно большего числа людей ко Христу». «А что важнее: качество или количество?» Опять, не задумываясь: «И то и другое. Мы не можем себе позволить «шлифовать» новообращённого «до кондиции».
Даже духовник не должен придавать себе столь важную роль, это было бы гордыней. Это дело Бога. Чем больше людей приходит ко Христу, тем лучше». «Даже если это чистой воды обрядоверы, следующие букве, а не духу?» «Кто мы, чтобы об этом судить? Мы не знаем замыслов Бога о таких людях. Конечно, чистое обрядоверие – профанация религии, но как точно установить, до какой степени обрядовер – «обрядовер» и где кончается его обрядоверие и начинается действие Божией благодати? Обрядовер самим фактом принятия обрядов, веры в них и участия в них протягивает руку Богу, даже если сам этого до конца не сознаёт. Конечно, если такие люди попадают именно ко мне, я буду пытаться наставлять их не в рутинном ритуализме, а в живой вере, живой любви ко Христу и связи с Ним. Как вам известно, такие люди у меня либо перестают быть буквалистами, либо уходят к другим священникам. Но ведь не в никуда уходят!»
Андрей был общительным и любознательным человеком. Он не был лично знаком со священником Андреем Сергеенко, который после войны вернулся в СССР. Но активно общался со многими его духовными детьми. Он вспоминал: «Я часто упоминаю о. Андрея Сергеенко. Это был человек, которого я никогда не знал, но который сыграл значительную роль в моей жизни. Отец Андрей был парижанином и духовным сыном о. Сергия Булгакова. Воевал в Белой Армии, в эмиграции окончил юрфак Пражского университета, потом, в начале 30-х годов — Свято-Сергиевский богословский институт в Париже. Принял священнический сан ещё до этого, в 1928 году. Был настоятелем церкви св. Иоанна Воина в Медоне (пригород Парижа).
В 1933 году на участке под Парижем, расположенном в коммуне Ле-Мениль-Сен-Дени, выстроил Свято-Духовский скит. После Второй Мировой войны принял решение вернуться в Россию, чтобы быть вместе с русским народом. Шёл 1948-й год. Это был период послевоенного «конкордата» Сталина с Церковью. О. Андрей поехал не в лагерь, а в новооткрытую духовную семинарию в Ленинграде. Преподавал там богословие (догматическое, пастырское и нравственное). С конца 60-х годов в Московской духовной академии преподавал нравственное и догматическое богословие, а также историю католицизма и протестантизма. Преподавал и о. Александру Меню. Оба знали и уважали друг друга. Одно время о. Андрей служил на приходах в Нижнем Новгороде и Иванове.
Последний период жизни служил в городе Александрове Владимирской области, потом был за штатом и служил там же в своей домашней церкви. С ним был связан значительный круг прихожан из Москвы и не только из Москвы. Например известный мастер иконописи баронесса Юлия Николаевна Рейтлингер, она же монахиня сестра Иоанна (1898-1988), которая тоже в свою бытность в Париже была духовной дочерью и близким другом о. Сергия Булгакова и с которой мне довелось несколько раз встретиться. Она, кстати говоря, расписала храм в Медоне, где настоятельствовал о. Андрей, а после возвращения жила в Ташкенте и регулярно приезжала оттуда время от времени к о. Андрею, а после его смерти – к о. А. Меню.»
Вспоминаю, как в конце 70-х годов Андрей пригласил меня в гости. Оказалось, что в Москву приехал известный доминиканский священник, миссионер и католический богослов Жак Лёв. Благодаря прекрасному знанию иностранных языков, эта встреча была весьма полезной и насыщенной. Андрей был не только переводчиком, но и совопросником. Собралось на эту встречу около двадцати наших прихожан.
Отец Жак Лёв (1908-1999) еще до Второй мировой войны познакомился с доминиканским священником Луи Жозефом Лебре, вместе они создали движение «Экономика и гуманизм». В 1941 году отец Жак устраивается грузчиком в марсельский порт. Там работал более 12 лет, став одним из основателей движения священников-рабочих. Познакомился с будущем папой Павлом VI, и тот помог основать центр св. Максимина для подготовки священников-миссионеров среди простонародья. В 1954 году Ватикан запретил движение священников-рабочих. Отец Жак основал во Фрибурге (Швейцария), «Школу веры» для миссионеров-мирян, нацеленную на третий мир.
Он поддерживал тесные связи с движением «Малых сестер.» В 1977-1982 годах отец Жак пять раз приезжал в СССР. Теплые, дружеские отношения связывали его с о. Александром Менем . С 1981 году оставил руководство школой, сказав: «Папа Иоанн XXIII запустил Церковь на космическую орбиту посредством Второго Ватиканского Собора, а теперь нужно, чтобы Папа Павел VI вернул ее на землю.»
Гибель отца Александра от руки наемных убийц стала для Андрея, как впрочем для многих прихожан, настоящей трагедией. Многим казалось, что жизнь без духоносного наставника потеряла смысл. Когда в конце 90-го года возникла возможность стажировки в США, Андрей воспользовался этой возможностью. Мать вспоминала: «В 1990 году, после моего визита к школьной подруге в 1989 в Нью-Йорк, Андрей уехал в командировку в Вашингтон от Института истории и теории кино на 1 год.»
В Россию он уже не вернулся. Его жизнь постепенно наладилась — он преподавал в престижном заведении, которое готовило будущих дипломатов к работе в России. Обрел он и семейное счастье, встретив чудную женщину Линн Трэйзер. Часто посещал приход отца Виктора Потапова в Вашингтоне. Мы повидались с ним еще один раз, когда в феврале 1994 года я приехал в Вашингтон. Андрей и его жена Линн тепло приняли меня. Мы продолжали общение в фейсбуке. Когда начались печальные события на Украине весной 2014 года, Андрей вспомнил о своих корнях по отцовской линии — Роман Кацман родился и вырос в Донецкой области, учился в Харькове. Быть может, этим объясняется его пристальный интерес к истории Украины. Кому-то его посты в фейсбуке казались излишне агрессивными и парадоксальными. Кому-то излишне романтичными. Он был живым, ярким, порой противоречивым человеком.
Вечная ему память!
Сергей Бычков
1.07.2023
Добавить комментарий