Эти события произошли в Темные века. Так в истории называют самый мрачный период Средневековья. Можно смело сказать, что жизнь тогда была не жизнь, а сущий ад. Лучше сразу ложись в гроб и помирай, так тогда стоял вопрос. Трудно даже представить, как бы мы жили в Темные века и что бы делали, окажись в таком дьявольском месте.
Конечно, сейчас возникли разные альтернативные теории, что, якобы, Темных веков вовсе и не было, а возможно, и Средних как таковых. И что не далее, как триста лет назад, еще цвела и тихо загнивала Великая Римская империя. Ну, не триста, а пятьсот. Максимум шестьсот тридцать. А потом Тартария, частью которой была Римская империя, погибла под ударами пришельцев, Атлантида погрузилась, Антарктида всплыла, Наполеон взорвал атомную бомбу, города просели по второй этаж, а там уже появились и мы. Ну, как-то так. Все же эти подтасовки с лишней тысячью лет сделали немецкие историки Миллер и Шуляр. Они были слепыми орудиями той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Ну, типа Сороса наших дней.
Это очень может быть.
С другой стороны, может оказаться, что было все - и Темные века, и Средние, и рококо с барокко, и монголо-татарское иго.
И если бы нам предложили выбирать между той историей и этой, то для нашего, в высшей степени правдивого, повествования, все же выгоднее, чтобы Темные века были. А иначе как же рассказывать об их событиях, когда их не было? Нет, договоримся и будем считать, что все-таки были.
Давайте же, друзья, представим с вами разгар этих Темных веков или даже ихний угар, в году эдак тысяча двести двадцать третьем.
Ах, благородные мессиры читатели! Вы понятия не имеете, насколько хреново жилось в этом угаре! Что говорить, если мы скажем, что дела тогда шли еще хуже, чем даже сейчас, когда воюют Россия с Украиной, а Англия их науськивает, очевидно, намеряв себе две жизни.
Но вообще, если быть совсем уже законченным педантом, то Темными веками в истории /не альтернативной, а школьной/ считаются века с шестого по десятый. А поскольку события нашего правдивого рассказа происходят в двенадцатом веке, точнее, в тринадцатом - то это получаются уже не Темные века, а так, обычные Средние. Ну и ладно, ну и пусть. Средние, так Средние. В сущности нам это абсолютно фиолетово. Хотя, конечно, название «темные», применительно к векам, звучит очень выигрышно для нашего эстетического уха. Но верность историческим фактам, любовь к истине, вассальная преданность нашему сюзерену читателю - дорогого стоят. Гораздо дороже, чем все словесные побрякушки и бубенцы, вместе взятые. Черт, а все-таки «Темные века» это очень хорошо. Шикарно. Пусть будут названием. С названиями же как: чем непонятнее, тем лучше. Впрочем, название ерунда, а мы [1] переходим к сути дела.
Итак…
Итак, ранним утром двадцать четвертого июля тысяча двести двадцать третьего года из ворот замка Монтрезор выехал юноша, совсем еще мальчик, хрупкий и изящный, как паж, верхом на белом муле. Он процокал по опущенному подъемному мосту и затрусил по просторам, ну, скажем, Бургундского Королевства.
Юноша, похожий на мальчика, и впрямь был пажом высокородной и преславной дамы, графини Брунгельды д’Альбре. Мальчугана же, этого юношу, звали Жоффруа де Рэ. Он был младшим сыном барона, тоже, соответственно, де Рэ.
Он трусил по дороге, обсаженной по бокам орехом и кудранией, называемой также клубничным деревом, и хмурил брови.
Дорожную пыль прибило прошедшим ночью дождем, воздух благоухал олеандром и лимоном, и солнце Прованса щедро расточало свои лучи земле и людям и разным тварям, и стрекозам, и даже катарам с альбигойцами [2].
Жоффруа же ехал, кусая губы и не замечая красот окружающего пейзажа, ибо им владела мучительная дума: как скоро он справится с трудным делом, припадет к стопам своей повелительницы, великолепной Брунгельды и сорвет, наконец, благоуханный плод запретной любви.
Собою Жоффруа, как уже выше говорилось, был милым мальчиком и юношей изящным, а его крепкие ляжки в лазоревых чулках и необычайно крупный нос обличали мужскую стать.
Солнце жарило вовсю, дорога бежала лавандовыми полями Воклюза то меж горных гряд Люберон и Сент-Бом, то по берегу Дюранс, речушки, коей хрустальные струи… струи, кои… э-э… - и так далее. И юный Жоффруа то хмурился, вспоминая о порученном ему важном деле, то, забывшись, улыбался и напевал услышанную недавно пастурель[3] бродячего трубадура:
Хоть я от счастья далек,
Но скучно и ей
От нежных затей -
Зачем же мне изощряться
В искусстве речей… -
и так далее.
Уже давненько между юным красавцем пажом и его госпожой тлела любовь.
Но как только она разгорелась и превратилась во всепоглощающий костер, мужу дамы Брунгельды господину Д’Альбре вдруг вздумалось спешно отправиться в Крестовый поход воевать Гроб Господень.
Это было бы на руку нашим влюбленным, когда бы проклятый старикашка, уезжая, не препоясал чресла супруги таким ужасным поясом верности [4], что нечего было и думать о чем-либо кроме воздыханий и лобзаний украдкой, пока предусмотрительный рогоносец не вернется из-под стен Иерусалима.
Конечно, замки поясов верности бывают разные и иные из них легко открываются стилетом кавалера, дамской шпилькой или даже отпираются сами собой под воздействием кавалерского телекинеза.
Но в случае с прекрасной Брунгельдой господин граф предпринял особые меры, и пояс с замком чрезвычайно хитрой конструкции был заказан и изготовлен в Арле у знаменитого оружейного мастера Гийома Розена. Чертова железяка обошлась ревнивцу в сто двадцать каролингских денаров и открыть ее замок без ключа, сколько ни пытались несчастные влюбленные, было делом совершенно безнадежным.
Ситуация сделалась еще пикантнее, когда громом прогремело известие о гибели графа Д’Альбре под стенами Марселя от последствий трактирной ссоры с немецким рыцарем Танкредом фон Клокотау.
Вскоре трагическое известие вполне подтвердилось, ибо в замок Монтрезор прибыли тело господина графа, так и не доплывшее до Палестины, его доспехи, вооружение и печальный боевой конь.
Тем же вечером в замке была произведена церемония всеобщего лобзания меча усопшего, как испокон веков было заведено в роду Д’Альбре.
Тело изрубленного в лапшу крестоносца воняло и разлагалось в замковой часовне, клубился ладан, и замковый капеллан служил запоздалую мессу.
Оправившись от этих новостей, наши влюбленные - юный паж и вдова графиня Д’Альбре, которую настолько красили траурные одеяния, что пылкий Жоффруа, совершенно обуянный страстью, едва не овладел ею сразу после похорон невзирая на пояс верности - предались горю и отчаянию.
Да и то, как же было ему не предаваться, коли ключа-то - волшебного ключа от райских врат - так и не было найдено ни в дорожных сундуках мертвого графа, ни в чресседельных сумах, ни даже в золотом нашейном ковчежце, где хранились священные реликвии и амулеты.
Совершенно ясно становилось, что прекрасной Брунгельде суждено было окончить свои дни, так и не познав иных радостей, кроме молитв и вышивания гобеленов.
Еще плакали влюбленные, еще возносили небу пени в объятьях друг у друга, когда Брунгельду, более хладнокровную и сообразительную, посетила мысль, что еще не все потеряно, если бы только удалось изготовить ключ-дубликат к замку, уговорив или подкупив этого самого Гийома Розена, оружейника из Арля, ставшего их свирепым палачом, не ведая того.
И вот куда, получается, спешил и направлялся со всей возможной скоростью Жоффруа де Рэ, не замечавший в своей экзальтации ни красот природы, ни чего-либо другого. Он без конца потряхивал серебряной уздечкой и пришпоривал мула:
- Скорее! Ah! Mon Dieu! - шептал малыш Жоффруа, и тяжелый кошель, полный графского золота, бил по его ляжке.
Но, увы, как ни спешил Жоффруа, он все же опоздал.
- Ах, господин! - воскликнул сын оружейника Гийома Розена. - Вы разминулись с моим отцом не более чем на три дня! Он уехал вместе с войском мессира Бонифация Монферратского, чтобы плыть вместе с ними в Святую Землю, соблазненный изрядными барышами c того, что в промежутках между битвами будет починять доспехи и оружие наших храбрых рыцарей, благослови их Господь на священную борьбу за Его Гроб! - и сын Гийома Розена набожно перекрестился.
Несчастный Жоффруа, проклиная все гробы на свете и идиотов оружейников, которым не сидится дома, кинулся со своим мулом по дороге в Марсель, где, как он слыхал, происходит посадка христианского войска на корабли берберийских пиратов, взявшихся за огромные деньги доставить крестоносцев в Газу.
В этот день, исполенный волнений, мытарств, нечеловеческого напряжения его молодых, но далеко не безграничных сил, Жоффруа по временам, соскочив с бедного животного, с подведенными пахами и уже не белого, а серого от пыли, - валился в придорожную траву и катался по ней, плача от горя и бессилия, ибо совершенно ясно понимал, что, застань он даже этого ремесленника в порту - как и чем смог бы тот помочь ему и Брунгельде - в суете сборов, в горячке чемоданного настроения? Тупое отчаяние нисходило тогда на Жоффруа, и рыдания переходили в мучительные стенания.
Но любовь и верность Даме Сердца гнали Жоффруа дальше и ввечеру седьмого дня, считая со дня его отъезда из замка Монтрезор, он был уже неподалеку от марсельской бухты. Тут, в довершении всех бед, мул пал под ним, и последние три лье[5] он пробежал на ватных и подгибающихся ногах.
- Ах, молодчик! - вскричал оружейник Гийом, которого Жоффруа каким-то чудом отыскал в портовой таверне «У лебедя» и с пьяным панибратством ударил пажа по плечу. - Да на кой черт перся ты в такую даль и сбивал ноги в кровь, коли все дело можно было порешить еще в Арле с моим сыном? - и Гийом пьяно расхохотался. - Помню, помню их светлость графа, как же! - продолжал вопить он на весь кабак. - Славный поясок я изготовил для его женки-потаскухи, черта с два откроет! Я еще содрал с их высокородства сто двадцать денье, ей-Богу, чтоб мне лопнуть!
Тут Жоффруа внезапно окрепшей рукой схватил дерзкого мужлана за горло:
- Ах, мошенник! - вскричал он. - Как смеешь ты грязнить своим холопским языком набожную, богобоязненную, практически святую, даму!
- Полно, полно, - струсил Розен. - Возвращайтесь, мой юный господин в Арль, да скажите моему сынку Жаку, пускай найдет в бумагах чертеж замка от пояска мадам супруги их сиятельства графа Д’Альбре. Жак изготовит вам этот несчастный ключ за час. Но только, - сказал оружейник, алчно улыбаясь, - стоить вам это будет недешево - двести сорок денье, уж не обессудьте, такой порядок, - Розен гнусно подмигнул, - в подобных случаях…
Вот, дорогой друг читатель, уже и забрезжил на горизонте отблеск развязки этой трогательной и удивительно правдивой истории - развязки, как вы и сами догадались, счастливой.
Впрочем, как оно обычно и бывает, кому-то счастливой, а кому-то и не очень. Кажется, это называется у философов дуализмом.
Не прошло и девяти дней, если считать время от разговора в марсельской таверне, как облегченный тароватыми оружейниками на двести сорок денье, причем сорок из них влюбленный юноша внес от себя, продав колет с выпушками, алого бархата пулены[6], шитую бисером шапочку и небольшой элегантный меч - не прошло, говорим мы и полторы недели, как голодный, босой и оборванный хуже последнего бродяги, Жоффруа де Рэ дотащился до замка Монтрезор, был под руки введен к безутешной вдове и, тяжело упав на колено, возложил заветный ключ к ее стопам.
Что тут было! Вдова Д’Альбре осыпала лицо и руки любимого горячими поцелуями, тысячи нежных словечек слетали с ее языка. Нужно ли говорить, что ключ был опробован сразу же, очень удачно подошел к замку и отпер его с хрустальным звоном, показавшимся нашей паре музыкой сфер.
К сожалению, пожать плоды своего подвига Жоффруа не было суждено, так как тут же, у ног Брунгельды, он заснул как убитый, проспал двое суток и потом еще долго восстанавливал свои силы, кашляя кровью и мерзнув на солнцепеке.
Освобожденная же от уз Брунгельда не могла долго обходиться лишь юным, хрупким и к тому же подорвавшим здоровье в странствиях Жоффруа. Поэтому вскоре завела себе еще трех паладинов, а несколько погодя, для души, еще и четвертого, Рыцаря Без Страха и Упрека, барона Фрон де Бефа, настоящее животное, который бил ее смертным боем.
Жоффруа же, оскорбленный в лучших чувствах, сперва хотел повеситься, утопиться и перезать себе глотку. Но потом все же одумался и решил поступить оруженосцем к какому-нибудь рыцарю, отправиться за море и сложить голову в Синайской пустыне, прошептав напоследок; «О, Брунгельда…» Но потом передумал, так как, во-первых, новый крестовый поход все откладывался и откладывался, а во-вторых, руководить им должен был венгерский король Андраш, что, согласитесь, для дворянина из рода Монморанси-Лаваль было довольно-таки унижением.
В конце концов Жоффруа отправился домой в родную Бретань, где матушка, тетушки и кумушки в два счета сосватали ему Ильзу, среднюю дочку барона де Ла Тур дю Пэн, в которую Жоффруа тут же влюбился со всем пылом молодости, и вскоре на ней женился.
Сначала он жил у тещи с тестем в их тесноватом, похожем на скворешник замке Иль-Фор-де-Жу, а после смерти дорогих родителей переехал в свой родовой замок Экуэн.
Пошли у них дети, все как один мальчики.
И никто, ни Жоффруа, ни супруга его Ильза, даже не догадывались, что отпрыск одного из них, ихний пра-пра-правнук, Жиль, прославит род де Рэ и войдет не только в историю как Маршал Франции и сподвижник Жанны д’Арк, но и в репертуар провинциальных театров под именем Синяя Борода.
--------------
[1] Во вступлении к собственно рассказу частенько мелькает словечко «мы»: «мы могли бы»; «мы клянемся»; «мы даем руку на отсечение» и т.п. Это не значит, что рассказ писала группа авторов, подобная коллективу, создавшему Ветхий Завет в вавилонском плену, или что автор эгоцентрист в духе: «Мы, Николай Второй», а просто «мы» звучит веско и многозначительно и часто применяется другими прославленными авторами, имена которых автору не хотелось бы поминать всуе.
[2] Катары, альбигойцы - еретики.
[3] Пастурель /пасторела/ - жанр песни, изображающей беседу рыцаря с пастушкой.
[4] Пояс верности - пояс целомудрия, венецианская решетка - устройство, механически предотвращающая половой акт. Устройство это представляло собой настоящее орудие пыток: громоздкая конструкция, закрывающая всю нижнюю часть тела страдалицы. В поясе было предусмотрено лишь одно крошечное отверстие для отправления естественных надобностей, а о личной гигиене и речи быть не могло. /Google/
Добавим от себя, что если вы посмотрите в Google на фотографии этих «конструкций», вы содрогнетесь, причем не столько женщины, сколько мужчины.
[5[ Три лье /фр.м.дл./ - 13 с лишним километров.
[6] Пулены - узкие туфли. Их носки, загнутые необычайно высоко, подвязывались к лодыжкам, к коленям и даже к поясу.
Добавить комментарий