Младший брат

Когда я женился на Берте, её брату было тринадцать. Как часто бывает по отношению к самому младшему в семье, его называли уменьшительным именем Толик, которое подходило ему намного больше, чем Толя. Этот подросток уже тогда не производил впечатление типичного мальчишки. Я не припомню, чтобы он увлечённо играл в футбол, прибегал домой запыхавшись, просил разрешения подольше побыть во дворе; не уверен, что он вообще проводил там какое-то время. 

Явно неспортивной внешности, чуть склонный к полноте, неизменно вежливый и спокойный, он говорил тихо, неторопливо, немногословно и не по годам серьёзно. 

Вообще это был мягкий, добрый мальчик. Мог, не стесняясь, подойти к маме, обнять её и сказать какие-то нежные слова, что мальчишкам этого переходного возраста совершенно не свойственно («мужчины не сюсюкают»). При обсуждении никогда не шёл на поводу у собеседника, отстаивал своё мнение и, как мог, обосновывал его; естественную для его возраста нехватку аргументов пытался заменить логикой. На резкость никогда не отвечал, предпочитая промолчать.

Многое сказанное в применении к такому юному человеку звучит странно, но именно таким я знал его в течение пяти лет, до его отъезда на учёбу в университете.

Привычным занятием Толика было чтение. Вообще в семьях интеллигентов это не редкость; удивило меня, что мальчик с такого возраста увлечённо читал не беллетристику, фантастику или детективы, а сначала популярные, затем и всё более серьёзные книги по физике, астрономии, математике.

С девятого класса он стал учиться в знаменитой в Одессе физико-математической школе старших классов № 116, куда способных ребят принимали по конкурсу. Там он почувствовал себя в своём кругу – уже не был «белой вороной», обзавёлся друзьями, с которыми ему было интересно. Общий, а не специальный физико-математический, уровень этой школы тоже был достаточно высоким – интеллектуальные вечера и соревнования, театральные постановки, внеклассные занятия и походы с увлечённым учителем истории. Победители ежегодных конкурсов на лучшую работу по физике, математике, химии, литературе, истории составляли команду школы на всесоюзных слётах физматшкол в Москве, Новосибирске, Ленинграде, Тбилиси, Киеве и других городах. Как правило, команда одесской 116-й привозила с каждого слёта несколько дипломов за первые и другие призовые места.

Медаль Толя после окончания школы не получил (не очень увлекался биологией и историей), но по физике, математике, химии и литературе неизменно был одним из лучших. Это позволяло надеяться на успех – выпускники 116-й часто поступали в МГУ, ЛГУ, МФТИ, МИФИ и другие престижные вузы страны.

Толя решил поступать в московский Физтех. Первый экзамен был по одному из любимых предметов – математике. Толя уверенно ответил на все вопросы билета, уровень которых в отдельных случаях выходил за пределы школьной программы, включая «уточняющие» (а на самом деле – сбивавшие с толку) вопросы экзаменатора по ходу ответа. 

Тогда принимавший экзамен пустил в ход испытанный приём – стал «стрелять» дополнительными вопросами, на которые нужно было отвечать сразу, без подготовки. Толя и тут оказался на высоте. Наконец результат, требуемый экзаменатору для абитуриента с фамилией Гейлер, был достигнут – подставив числовые данные условия задачи в правильно использованную им сложную формулу и делая уже чисто арифметические вычисления, Толя в одном месте, нервничая, механически перепутал плюс с минусом. Увидев результат расчёта, по его мнению неверный, он вернулся к началу своей арифметики, быстро нашёл досадную описку и исправил, что привело к нужному численному ответу.

Но бдительный экзаменатор это заметил: «Как вы можете стать студентом такого института, как наш, если не знаете арифметики на уровне второго класса! Вам следует поставить двойку, но с учётом предыдущих ответов ставлю три». 

Понятно, что такая оценка заведомо исключала поступление – проходной балл в МФТИ был традиционно высоким. Попытки Толи объяснить («Я просто сделал описку и сам её нашёл, а весь сложный материал с использованием элементов высшей математики ответил правильно») не были приняты во внимание: «Не отнимайте у нас время! Вы свободны». Интересно, что второй экзаменатор в течение всего ответа не сказал ни слова.

Толя встал и, проходя к выходу из аудитории мимо открытого настежь окна (то лето в Москве было очень жарким), подошёл к нему вплотную и чуть высунул в него голову, чтобы вдохнуть свежего воздуха после этого инквизиторского общения. Тогда второй экзаменатор стремительно выскочил из-за стола и с криком: «Не делайте этого!» подбежал к Толе и схватил его за талию – по-видимому, он решил, что абитуриент пытается выброситься из окна…

После его возвращения домой мы на семейном совете решили, что для поступления в будущем году неплохо бы иметь производственный стаж (в те годы это было дополнительным плюсом). Я устроил Толю на завод учеником слесаря с неполным рабочим днём, т. к. ему ещё не исполнилось 18 лет – это оставляло время, чтобы поддерживать и обновлять знания. 

В рабочий коллектив он вписался сразу – слесари-сборщики оценили его безотказность при выполнении любых поручений, вежливость и стремление чему-то научиться. Но думал он, конечно, о будущих экзаменах.

Поступать на следующий год в Одессе Толя категорически отказался («Хочу получить образование на хорошем уровне»), и наши уговоры со ссылкой на его неудачный московский опыт не подействовали. Кто-то из знакомых рассказал услышанное от одессита, успешно поступившего год назад в НГУ – Новосибирский университет: «Там не обращают внимание на национальность, берут по знаниям и способностям». 

Мы слышали об этом молодом вузе. Он был организован в Новосибирском научном центре одновременно с созданием Сибирского отделения Академии наук СССР; основные его направления – математика, механика, физика, химия, биология. Именно при НГУ была открыта первая в стране специализированная физико-математическая школа, на её базе был проведен первый всесоюзный слёт таких школ. В нём участвовала и команда 116-й школы, с которой в качестве руководителя ездила моя жена. Конечно, тогда она не могла предположить, что через несколько лет там захочет учиться её любимый братик…

Толя загорелся: «Хочу поступать туда». Мы с Бертой его поддержали, а родители колебались: 

– Мальчик совершенно не приспособлен к самостоятельной жизни! 

– Он научится, – резонно, хотя и не очень уверенно возражали мы.

– Это так далеко…

– Туда есть прямые авиарейсы.

– Там очень холодно…

– Он будет полностью одет, как надо; пусть сначала поступит.

Наконец родители согласились, и Толя летом сам полетел в Новосибирск. Нашёлся дальний родственник, который обещал встретить мальчика и отвезти за 20 с лишним километров от города в Академгородок, где находится университет. Но рассчитывать на дальнейшую помощь этого человека не приходилось – он жил на противоположной от Академгородка стороне Новосибирска, на другом берегу Оби, часто бывал в командировках и вообще был очень занят.

Все доводы о неприспособленности Толика к жизни оказались несущественными. Он сам подал документы, получил место в общежитии, устроил свой быт, а главное – уверенно сдал экзамены, получив на всех пятёрки, и стал студентом-физиком.  

33456.jpg

Когда он перед учебным годом на неделю прилетел домой, родители так гордились сыном, что почти позабыли недавние сомнения. 

Толя продолжал жить в общежитии, приобрёл новых друзей, научился себя обслуживать, уверенно решал нехитрые бытовые проблемы – по очереди с соседями по комнате делал уборку и готовил для себя и товарищей непритязательную еду (хотя дома, казалось, знал только умозрительно, чем кастрюля отличается от сковороды). Прилетая домой на летние каникулы, впечатлял нас своим взрослением. Моя тёща Мирра Наумовна, очень хорошая кулинарка, удивлялась: «Он жарит картошку лучше меня!». А главное – он прекрасно учился, став одним из лучших студентов.

В начале третьего курса Толя, как было принято в то время, поехал вместе со всеми на сельхозработы (тогда это назвалось «в колхоз»). Вместе с ними оказались студентки филфака. С одной из них, Таней, он познакомился, и с тех пор они практически не расставались – ходили, «держась за пальчик», и неотрывно смотрели друг на друга. 

 После начала занятий их общение немного затруднилось тем, что семья Тани жила в городе и девушка ежедневно возвращалась домой. Но все выходные Толя проводил с ней, приезжая в Новосибирск. Они ходили в театры, кино, музеи, просто гуляли по городу и каждый раз, расставаясь, мечтали о следующих выходных.

Отец Тани был подполковником, заместителем начальника областного управления МВД – в соответствии с ранее полученной специальностью он курировал лесозаготовки и первичную обработку древесины, которыми в Сибири в основном занимались заключённые. Мать, геолог, часть времени проводила «в поле». В семье была ещё младшая сестра Оля.

Таня познакомила Толю с родителями. Он им понравился. Но когда стало ясно, что отношения детей становятся серьёзными, у них состоялся с Таней серьёзный разговор:

– Ты знаешь, что в нашей семье и среди наших друзей нет антисемитизма и ты от нас ничего подобного никогда не слышала. Но мы обязаны тебя предупредить: если Толя станет твоим мужем, в вашей жизни появятся сложности – его карьера может столкнуться с определёнными препятствиями, которых нет, если твой муж не еврей. 

– Я знаю, но для меня это не важно. Мы поженимся! – не колеблясь, ответила Таня.

А Толя написал об этом своим родителям немного раньше, весной, предполагая их реакцию, и не ошибся:

– Толенька, зачем так спешить! Ты только на третьем курсе. Дружите, встречайтесь. Неизвестно, сохранятся ли ваши чувства к окончанию университета; тогда и будете решать.

Обычно мягкий и деликатный, особенно с любимыми родителями, на этот раз он проявил твёрдость:

– Мы решили пожениться. Регистрация в первую субботу учебного года – 5 сентября. Ждём вас на свадьбу.

Родители растерялись. А тут ещё, как это бывает, нашлись «доброжелатели», которые вроде бы из самых лучших побуждений стали их пугать:

– Какая-то ушлая сибирская баба окрутила нашего мальчика – он ведь неопытный, женщин не знает, вот и попался на крючок. Ни в коем случае не разрешайте ему этого – пропадёт парень, забросит учёбу, начнёт пить; там все такие. Если будете категорически несогласны – может быть, спасёте его.

В начале июля Толя прислал телеграмму «Мы приезжаем». Мирра Наумовна немедленно позвонила нам:

– Он написал МЫ! Он едет вместе с ней! Что делать?

– А что ты можешь сделать, – резонно ответила Берта. – Приедут, посмотрим.

Вместо «сибирской бабы» мы увидели милую, изящную, красивую, улыбчивую девочку, которая при виде почти десятка будущих родственников очень засмущалась. Через 5 минут общения все были ею совершенно очарованы, а я, обняв Толика, незаметно показал ему большой палец и для верности потряс им – мол, чудная девочка, её уже все любят. 

3324556.jpg

Так и произошло – Танечка (а иначе называть её было невозможно) стала общей любимицей. Они смотрели один на другого влюблёнными глазами; порознь мы их практически не видели и называли не по именам, а «ребята».

Первый месяц пролетел быстро. Ребята гуляли по Одессе, купались, загорали. Мирра Наумовна и ближайшие родственники наперебой закармливали их традиционными одесскими блюдами – икрой из «синеньких» (так в Одессе называют баклажаны), печёными перцами с чесноком, фаршированой рыбой, биточками из тюльки, жареными бычками и камбалой, фаршированой куриной шейкой, селёдочным форшмаком – перечислять можно долго. Тогда у нас ещё ловилась королева одесских рыб скумбрия, и её подавали в разных видах – солёной, копчёной, жареной, запеченной в духовке, тушённой в масле и уксусе.

Бедная Танечка жалобно говорила: «Я уже больше не могу!», но ей возражали: «Попробуй ещё вот это и это, только кусочек – ведь дома такого не будет!».

Но всех нас ожидало большое испытание – поползли слухи о том, что в Одессе обнаружены заболевшие холерой. Сначала власти это отрицали, потом отмалчивались, но советские люди были хорошо знакомы с таким подходом. В городе к тому времени было порядка трёхсот тысяч отдыхающих. Наиболее предприимчивые и активные, несмотря на неиспользованный остаток отпуска, ринулись домой. Поезда и междугородные автобусы брали штурмом, не обращая внимание на то, куда те следуют – лишь бы успеть уехать.

Но большая часть приезжих вела себя спокойно: 

– За путёвки у нас уплОчено, обратные билеты заранее взяты. Не надо верить слухам и поддаваться панике.

Когда 8 августа в городе был официально объявлен карантин, все эти люди оказались в западне – Одессу плотно окружили войска.

Для получения разрешения на выезд приезжим нужно было пройти обсервацию – поселиться на неделю в полностью отделённом от окружающей застройки и тщательно охраняемом месте; там их наблюдали врачи и ежедневно сдавались на анализ их выделения. 

В качестве таких мест использовались санатории, а потом и пришвартованные к причалам пассажирские суда. Но мест для всех желающих не хватало и на попадание туда образовалась большая очередь.

Толя и Таня вовремя сориентировались, прошли обсервацию и во второй половине августа улетели в Новосибирск. А родители приехать на свадьбу не могли – разрешение на выезд давали только приезжим. Мирра Наумовна записалась на приём к председателю горисполкома. Она просила позволить выехать хотя бы ей одной, взывая к его родительским чувствам, и даже расплакалась, что ей было не свойственно. Но он отказал: 

– Не имею права. Разрешение выдаёт специальная комиссия в исключительных случаях, а свадьба к ним не относится. 

Пришлось ждать следующего лета.

По представлению студсовета ребятам после женитьбы дали в общежитии маленькую комнатку, и Таня перестала ежедневно ездить домой. Они стали строить свою собственную семейную жизнь; судя по скупым фразам Толи в письмах, им это очень нравилось.

По воскресениям навещали родителей Тани, и Толя с удовольствием общался с ними. Отец совершенно не соответствовал стереотипу «мента-солдафона» – был умным и интересным собеседником, его рассказы помогали Толе увидеть жизнь с неизвестных ему и порой неожиданных сторон. 

Отцы, как правило, любят своих дочерей, но любовь отца Тани была необычайно нежной и глубокой. Складывалось впечатление, что он общается с дочерью не только словами, но и непосредственно с помощью чувств. Таня была очень на него похожа (конечно, в варианте молодой девушки), и он любовно называл её «моя копия».

Весной скоропостижно умер мой тесть – отец Толи, и ребята прилетели на похороны. 

Придя в себя, Толя рассказал нам о важных событиях в его жизни.

В течение всего учебного года ему, студенту пятого курса, в виде исключения было разрешено наряду с преподавателями и аспирантами посещать семинар, которым руководил молодой член-корреспондент Сибирского отделения Академии наук («Представляете, он часто приходил в джинсах и клетчатой ковбойке, а иногда, увлекаясь обсуждением, присаживался на край стола!»).

Исследования Толи стали темой его дипломной работы, которой вызвался руководить этот членкор – событие исключительное; обычно в такой роли выступают простые преподаватели. По-видимому, разработка Толи была выполнена на высоком уровне и показалась учёному такого ранга важной и достойной внимания. Утверждая её, он сказал:

– После защиты возьму тебя к себе в аспирантуру. Если хорошо поработаешь – за год сделаешь из этой работы кандидатскую диссертацию.

Ребята улетели домой защищать дипломные работы и получать назначения. Как и ожидалось, Толю направили в аспирантуру, а Таню (она тоже училась отлично) – на преподавательскую работу в один из вузов Новосибирска.

В начале июля они снова приехали в Одессу, и всё повторилось – объятия, море, тёплый приём у родственников, обильные одесские угощения. На этот раз все были особенно предупредительны – оказалось, что у Тани несколько месяцев беременности.

Мы с Бертой и дочерью отправились на нашем верном «Запорожце» в отпуск и рассчитали поездку так, чтобы накануне вылета ребят вернуться домой. В воскресение 27 августа все приняли участие в семейном обеде, приготовленном, как всегда, Миррой Наумовной вкусным, разнообразным, обильным. Разговаривали, шутили, строили планы. 

Обнявшись с ребятами на прощание, Берта и Мирра Наумовна остались ликвидировать последствия пира, а я отвёз Толю и Таню в аэропорт. До сих пор помню их счастливые лица – они уже предвкушали приезд в свою маленькую комнатку, а через пять дней, 1 сентября, начало трудовой жизни, которая должна была складываться так удачно. 

В понедельник, возвращаясь с работы, я увидел во дворе Берту, которая буквально бросилась мне навстречу. Ещё не услышав слов, понял, что случилось что-то страшное – её лицо было мертвенно серым.

– Ребята разбились… – чуть слышно, одними только губами выдавила она страшные слова.

– Самолёт ?

– Нет, на машине… Из аэропорта Толя послал маме телеграмму «Долетели отлично». Их встречал отец Тани вместе с Олей. Его служебная машина неожиданно испортилась, и он взял дежурный «рафик» (так называли единственные тогда отечественные микроавтобусы завода «РАФ» – М. Г.). Они попали в аварию на спуске к мосту через Обь…

– Они живы?

– Толя погиб в «скорой» по дороге в больницу, а Таня скончалась уже там, не приходя в сознание…

– Откуда ты узнала?

– Мне по просьбе родителей Тани позвонили их друзья. Надо лететь туда. Как я скажу маме?...

– Скажем, что ребята после аварии находятся в больнице и желательно быть около них. Поэтому надо лететь всем. А уже в самолёте, перед посадкой в Новосибирске, скажем.

– Я всё равно не смогу… 

– Я скажу.

Достать три билета 28 августа, перед учебным годом, было нереально. Мы позвонили в Новосибирск, оттуда связались с одесским областным Управлением МВД, прислали официальный запрос, и нам из какой-то специальной брони с огромным трудом организовали билеты.

Все четыре часа полёта я, сидя рядом с Миррой Наумовной, как мог отвлекал её разговорами: «Там привлечены самые лучшие врачи…», «Надо надеяться…»; говорил и на отвлечённые темы, ненавязчиво давая этим понять, что всё не так страшно. Она на удивление хорошо держалась, внешне была спокойна, даже подавала реплики для продолжения разговора. 

И только когда бортпроводница произнесла традиционное «Наш самолёт идёт на снижение…», Мирра Наумовна взала меня за руку, посмотрела прямо в глаза и тихо спросила: «Их уже нет?»

Я из-за образовавшегося комка в горле только кивнул головой и лишь через несколько секунд ответил «Нет…».

Она неожиданно сильно сжала мою руку, закрыла глаза и какое-то время сидела молча. Справившись с собой, открыла глаза. В них была такая мука!

– Я чувствовала это… Они погибли сразу?

– Да, – уверенно сказал я, хоть это было не совсем так.

– Спасибо тебе, ты очень старался… – и опять прикрыла глаза.

Потом мы узнали подробности этого страшного происшествия.

Новосибирск расположен на двух берегах Оби. Для проезда из аэропорта в ту часть города, где живут родители Тани, нужно переехать большой мост, спуск к которому довольно длинный и крутой. По его центру проложены две колеи трамвая, по бокам – автомобильные проезжие части. Остановка на них запрещена.

«Рафик» начал спускаться к мосту. Вдруг идущий впереди тяжёлый лесовоз, загруженный несколькими очень длинными толстыми стволами деревьев, неожиданно затормозил. Водитель «рафика» стал его объезжать, не справился с управлением, машину вынесло на встречную колею перед быстро поднимавшимся трамваем, разогнавшимся внизу для облегчения подъёма, и чуть развернуло.

Удар пришёлся точно в то место, где сидели, как обычно держась за руки, Толя и Таня… 

Когда все рассаживались у аэропорта, отец попросил: 

– Танечка, я так давно тебя не видел. Сядь со мной!

– Извини, папа, мы с Толиком всегда сидим рядом.

Наверное, им так было суждено – отец остался практически невредим, Оля получила несильный удар и ссадину. 

На следующий день привезли домой два гроба и поставили на табуретках рядом. Когда мы заставили себя войти в эту комнату, у меня потемнело в глазах – головы ребят были чуть повёрнуты друг к другу…

Так их поставили и в общей могиле.

На следующий день после похорон мы улетели.

Потом я, оказавшись по служебным делам в Новосибирске, побывал у родителей Тани и с её матерью съездил на кладбище. Она стояла у памятника бледная, с плотно сжатыми губами, а когда мы шли к машине, сказала: 

– Я первое время плакала, потом стала сдерживаться. А муж как будто окаменел, практически перестал разговаривать. Через несколько дней после похорон зашла соседка, с которой мы дружим много лет, и сказала: «Надо что-то делать с (она назвала имя мужа) – он утром, идя на работу, выходит на лестничную площадку, спускается на несколько ступенек, снимает форменную фуражку и, убедившись, что его никто не видит, бьётся лбом в стену… А когда слышит звук шагов или открывающейся двери – быстро надевает фуражку, привычно проверяет ладонью её положение и спускается к выходу»…

Первые год-полтора мать Тани и Мирра Наумовна иногда общались по телефону. Отец Тани через несколько лет умер. Потом звонки стали реже и со временем прекратились 

Последний раз, через много лет, мать Тани позвонила Мирре Наумовне из Внуково: «Хочу попрощаться. Мы с Олей и её мужем улетаем в Израиль – у него обнаружили запущенный рак».

Больше контактов не было.

Когда мы с Бертой (по поводам, а иногда и без них) вспоминали этих замечательных ребят, чаще всего нам виделись их лица с закрытыми глазами, чуть повёрнутые друг к другу…