Подмосковный город Плёсково известен двумя достопримечательностями – это базар, на котором можно купить и продать всё: от гнилой картошки до мотоцикла, и лечебницей для душевно больных. Дурдом, как ласково окрестили его местные жители, расположен на самой окраине у излучены маленькой речки. С трёх сторон он окаймлён лесом, а Главный Корпус смотрит на дорогу. В этом здании расположилась администрация и отделение спортивной травматологии. За этим домом начинается высокий забор, окружающий всю лечебницу. Отделение для буйнопомешанных покрашено в голубой цвет, другое строение едко-жёлтого цвета для тихопомешанных и серо-коричневое здание, где расположились вспомогательные службы, мастерские, склад и кухня. Все дома одноэтажные и без подвалов. Персонал лечебницы одет в халаты и шапочки грязновато белого цвета. Прямо скажем, «милейшее местечко».
Попал я в это учреждение в начале осени по поводу застарелой травмы спины, которую получил во время моей спортивной карьеры. Было мне предписано шесть недель процедур и восстановительной гимнастики. Я было уже настроился хорошенько отдохнуть от трудов праведных, да вот беда не всё пошло так гладко, как мне хотелось. В тот день, когда я прибыл в Плёсково для прохождения курса лечения, все «травматики» подлечились и были выписаны из диспансера. Мало того, что я оказался единственным пациентом, так ещё обе палаты отделения спортивной травматологии, закрыли на ремонт.
Вопрос о том, что со мной делать, Главврач решила очень просто. Она направила меня в корпус для тихопомешанных, спросив при этом, умею ли я делать стенды и стенгазеты. Почему она спросила меня об этом, я узнал несколько позже, а вот её решение о месте моего пребывания было, как обухом по голове. Ненавистная врачиха закончила заполнять мою анкету, в которой, кстати, был и «Пятый Пункт» и, написав сверху листа красным карандашом «ХУДОЖНИК», успокоила меня сказав: «Вы человек молодой, физически крепкий, а душевно больные люди тихие, не опасные. Правда, бывает иногда кто взбрыкнёт, но это редко». Закрыла папку с моей историей болезни, позвала санитара и попросила его препроводить меня в Жёлтый корпус и поместить в палату номер три.
Санитар, здоровый детина с маленькой головкой тыковкой на широких плечах и с руками граблями, как у героев моего любимого мультика «Вовка в Тридевятом Царстве», представился высоким голосом евнуха: «Петя» и вежливо показал жестом, мол следуй за мной. Мы вышли из Главного Корпуса и через проходную прошли на территорию больницы. В тот момент у меня появилось ощущение, что я попал на другую планету – Планету Психов. Что я знал до этого об умалишённых? Вся информация об этих существах была получена мной из книг, фильмов и анекдотов, но вот теперь я ступил на их планету, их место обитания. У меня, как у плохого солдата перед боем, заболел живот. Петя заметил, что я слегка позеленел, и поинтересовался, не нужно ли мне в туалет, но я, собрав свою волю в кулак, вежливо отказался. Мы прошли мимо мастерских, где два мужика в комбинезонах чинили поломанные койки, продефилировали вдоль кухни, из которой противно пахло кислыми щами и манной кашей, и оказались перед боковой дверью жёлтого здания. Санитар достал из халатного кармана дверную ручку-ключ такую, как у проводников в поездах дальнего следования, открыл дверь и, пропустив меня вперёд, вошёл сам и захлопнул за собой дверь. У психов был мёртвый час.
Большая комната, в которую мы попали, была, по объяснению Пети, и столовой, и процедурной, и комнатой отдыха. В углу под потолком вместо иконы висел телевизор. Два больших окна, смотревших на плац, были защищены металлической решёткой. Длинный коридор по правую руку вёл к веранде, выход на которую защищала дверь без ручки и зарешёченное окно справа от двери. По левой стороне коридора располагались два кабинета врачей, комната санитаров, маленькая процедурная и стенные шкафы с железными дверцами для лекарств, одежды и постельного белья. По правой стороне коридора находились три больничные палаты – две на восемь человек каждая и одна на четырнадцать психов.
На входах в палаты дверей не было. На стенах палат было по два больших окна, украшенных орнаментом под названием «небо в крупную клетку». Все окна смотрели на излучину речки, создавая иллюзию свободы. Не знаю, как на психов, но на меня этот вид произвёл жутко удручающее впечатление. Забора с тыльной стороны барака не было – он примыкал к зданию со стороны бокового входа и веранды. На самой веранде стояли стулья и стол, а также цветы в кадках, что создавало, по мнению врачей, приятную обстановку для свиданий психов с родными. Петя показал моё спальное место в самом дальнем углу Палаты №3. Мне никогда до этого дня не приходилось бывать по ту сторону решётки, и в этот момент я почувствовал страх. Представьте себе, что не мне, а вам придётся проходить курс лечения за решёткой среди душевнобольных в течение шести недель... Представили? Есть желание бежать в туалет, дабы не запачкать штаны изнутри? То-то! От мыслей про туалет меня оторвал приятный мужской голос.
Как я ранее заметил, у больных был мёртвый час, но мой будущий сосед по палате, который лежал и читал книгу, тихо произнёс: «Будем знакомы. Меня зовут Алексей» и, встав с кровати, протянул мне руку. Передо мной стоял высокий интересный парень лет тридцати пяти. Волосы были зачёсаны назад, очки в роговой оправе (явно импортные) делали его похожим на западного немца из кинофильмов про шпионов, но никак не на советского психа. Он явно прочитал мои мысли и сказал: «Вы тоже не очень похожи на душевнобольного». Мы оба улыбнулись, пожали друг другу руку и с этих пор этот парень стал самым близким мне человеком на последующие полтора месяца.
Санитар Петя попросил Алексея лечь на кровать и полежать ещё полчасика до подъёма, дабы не будоражить больных (дисциплина, знаете ли) и, попросив меня застелить постель и разложить личные вещи в тумбочке, стоявшей в головах кровати, тихо удалился, но вдруг вернулся и известил, что через час меня вызовет на беседу мой лечащий врач, после чего он наконец покинул палату. Лёша посмотрел мне в глаза, загадочно улыбнулся и изрёк: «Это будет неожиданно интересная для вас встреча». Я пожал плечами и предложил перейти на ты, на что он кивнул головой и принялся за чтение, давая мне возможность заняться постелью и тумбочкой.
Закончив дела, я переоделся в спортивный костюм «олимпийку» (предмет зависти моих друзей) и уселся на кровать. Алексей отвлёкся от книги, осмотрел мой наряд и сказал: «Ты бы лучше переоделся в пижаму, которую тебе выдали вместе с постельным бельём. Здесь у всех должна быть одна форма одежды – это закон. А олимпийку сдай на хранение, а то не ровен час санитары уведут, когда будешь принимать процедуры». Произнёс он это так спокойно и убедительно, что у меня не возникло сомнений в его правоте.
Переодевшись и сдав вещи на хранение, я принялся рассматривать обитателей палаты, которые один за одним вставали и заправляли свои койки. Народ был разный, на вид от двадцати до шестидесяти, да вот только у всех, включая Лёшу, был какой-то странный блеск в глазах. Я подумал, что это реакция на свет и хотел посмотреть в зеркало на себя, но зеркал нигде в корпусе не было. Отметив про себя эту деталь, я обратил внимание на то, что кровати и тумбочки были прибиты к полу, а стульев в палате вообще не было. Единственное место, где были табуретки, – это столовая, но там постоянно дежурил санитар. Настроение моё ухудшалось по минутам. Я сел на кровать, обхватил голову руками и задумался. Психи разошлись по своим делам, Алексея вызвали на процедуры, и я остался в палате один на один со своими мыслями. Просидел я так с полчаса, пока в комнату не вошёл Петя и позвал меня своим противным голосом следовать за ним на приём к лечащему врачу. Одетый в пижаму и шлёпанцы, я понуро побрёл за ним.
Петя вежливо постучал в дверь кабинета врача и, услышав «войдите», открыл её. Санитар пропустил меня вперёд, а сам остался в коридоре и захлопнул за мной дверь. Кабинет был заполнен обычным набором мебели: стол, два стула, застеклённый шкаф, ширма и книжная полка. Забранное решёткой окно выходило на плац. Дощатый пол коричневого цвета и белые стены да потолок. За столом сидела красивая женщина лет тридцати с небольшим в белом накрахмаленном халате, под которым угадывалась ладная фигура.
Густые каштановые волосы были заплетены в толстую косу, косметики на лице не было и, к моему удивлению, была она без обручального кольца. Женщина подняла глаза, перехватила мой взгляд и отчеканила: «В разводе. Всё, тема закрыта». Она встала из-за стола, взглядом предложила мне сесть и проговорила: «Слушайте внимательно и не перебивайте. Все вопросы потом. По поводу травмы спины: современная медицина не может предложить никакого лечения, кроме обезболивающих таблеток и покоя и, как вы понимаете, для этого в больницу ложиться не надо.
Ну а теперь о главном. По словам вашего отца, боли у вас в спине усиливаются, когда вы употребляете спиртные напитки, а пьёте вы всё чаще и чаще, и довольно часто в одиночку, а это первый и главный признак алкоголизма. Ваш отец, депутат нашего Райсовета, обратился ко мне с просьбой о помощи. Наш главный профиль – потеря рассудка на почве алкоголизма, вот мы и хотим вас вылечить, пока не скатились вы до уровня окружающих вас больных. Я надеюсь, что на все процедуры вы будете ходить добровольно и нам не придётся применять принудительное лечение.
Завтра утром до завтрака первая процедура, а пока отдыхайте». Она нажала на кнопку под столом, дверь отворилась - и на пороге возник санитар, указавший жестом следовать за ним. Я встал, внимательно посмотрел на доктора и медленно вышел из кабинета. Остаток дня и вечер я провалялся на койке, перебирая в памяти события дня. И отделение травматологии на ремонте, и барак для тихопомешанных, и санитар Петя, и сосед по палате Лёша – всё это звенья одной цепочки. Да ещё добровольное лечение, а, коли не захотите, то принудительное! Ну, попался я на крючок! Ну, спасибо тебе огромное, папуля! Перед отбоем Алексей посоветовал: «Подумай. Не руби с плеча. Оглянись вокруг. Делай, что говорят. Ходи на процедуры. Потерпи пару дней, полегчает, я по себе знаю».
Когда в палате погасили свет, и её обитатели погрузились в сон, я попытался упорядочить свои мысли. Злоба на отца за содеянное постепенно прошла, и я пытался убедить себя посмотреть правде в глаза. Задача эта оказалась удивительно трудной, даже в мыслях я увиливал от правды, как бы искал выход из создавшегося положения. Значит, я алкоголик. Нет! Не может быть.
Ведь я могу остановиться в любой момент. Так почему же я не останавливаюсь? Мне нравится пить. Даже в одиночку. Стоп! Люди говорят, если пьёшь в одиночку, – это алкоголизм. Зачем же я это делаю? Если разобраться, то это я порчу существование близким мне людям. Так вот где собака зарыта, вот в чём правда. Я – пьянь и просто обязан лечиться! От этой мысли у меня на лбу выступил холодный пот. Заснул я только под утро, а в восемь меня позвали на первую процедуру. Не стану описывать детали, но одно могу сказать – эта процедура никак на меня не подействовала, но зато я увидел, какое воздействие она оказывала на мужиков моей группы. Мне стало страшно. Неужели я преступил черту и следующая ступень тихое помешательство...?
После завтрака меня повели в кабинет врача, где Наталья Ивановна попросила меня оформить стенгазету. Она дала мне лист ватмана, тушь, перья и несколько напечатанных заметок, сказала, что я могу оформлять газету на свой вкус и ушла на обход больных. Я остался один. В стеклянном шкафчике стояла початая бутылка водки, которой нас «лечили» сегодня утром во время процедуры. Шкаф не был заперт. Что это - дешёвая провокация или метод лечения? Я принялся за работу над стенгазетой, на время забыв, где я. Доктор вернулась часа через три, когда я уже заканчивал своё «рисование». Она посмотрела на плоды моего «творчества» и осталась довольна. Я собрался идти в палату, но что-то меня подстегнуло изнутри, и я указал ей на шкаф.
Наташа глянула на него не совсем понимая, чего я хочу, и дёрнула ручку дверцы. Незапертый шкаф открылся, и лицо её стало белее ватмана. Я спросил, как можно спокойнее: «Это что ваш новый метод лечения?» На что она еле слышно ответила дрожащим голосом: «Нет». Я вышел, закрыл за собой дверь и направился в палату на своё место, как обиженный пёс. До обеда оставался час. По окончании обеда я направился (заметьте себе, добровольно) на очередную процедуру. К пяти я вернулся в палату. Делать было нечего, и я спросил у Алексея, нет ли у него чего-нибудь почитать. Он покопался в тумбочке, извлёк оттуда очень популярную в те времена книгу «Банкир» и сказал: «Читай, не спеши, очень сильный роман, я уже прочитал». Я давно хотел почитать эту книгу, но не мог достать. Вот это удача! Завалившись на кровать, я погрузился в чтение.
Следующим утром после завтрака и процедур санитар Петя привёл меня в кабинет Натальи Ивановны и попросил ждать. Доктор пришла только через полчаса, извинилась за опоздание и спросила, не мог бы я помочь ей с сортировкой документов, историй болезни и прочей бумажной волокитой. По её словам, эти бумаги отнимали у неё уйму времени, которое она могла потратить с большей пользой для больных. Я кивнул головой, и она попросила меня зайти к ней через час. Оказавшись вновь в её кабинете, я получил большую стопку бумаг. Наташа объяснила мне, что я должен делать, и ушла заниматься своими больными, оставив меня одного наедине с ненавистной ей «канцелярией». В шкафу за стеклянными дверцами стояла всё та же початая бутылка водки – эксперимент продолжался. Ведь, если даже шкаф был заперт, я мог бы разбить дверцу и спокойно влить в себя содержимое бутылки. «Ладно, лечите меня своими не ортодоксальными методами», - сказал я себе и взялся за работу по перекладыванию бумаг из одной стопки в другую.
Медленно потянулись дни взаперти лечебницы для умалишённых, похожие один на другой, как две капли воды: подъём – процедуры – завтрак – работа в кабинете врача – обед – процедуры – ужин – личное время – отбой... Книгу я прикончил за пять вечеров, больше читать было нечего, единственным «развлечением» была помощь врачу и санитарам с привязанными кожаными ремнями к кроватям умалишёнными, которым делали уколы какой-то гадости в живот. После этих уколов психов так трясло и мотало, что приходилось крепко держать их и кровати, покуда они не успокаивались. Тогда им давали очень сладкий чай, и они засыпали на два – три часа. И так два раза в неделю. Ужасное скажу вам зрелище, но другого лечения не было.
Оно, скорее, напоминало инквизицию, но делало психов шёлковыми на несколько дней. Я стал уделять всё больше и больше времени наблюдению за повадками психически больных людей. Смешные байки и анекдоты о сумасшедших становились явью. Это было бы смешно, если бы вы не видели их глаз – глубоких со странным блеском. Это были глаза, потерявшие связь с мозгом, в этих глазах жил ужас от испуга перед предстоявшей болью, а иногда это были глаза, полные смеха, когда надо было плакать. Я находился среди людей, которые потеряли рассудок на почве алкоголизма. Эти люди преступили черту, из-за которой не было возврата. Два умалишённых привлекли моё особое внимание.
Первый был Сеня-Художник, лохматая бородатая личность, сидевшая часами на кровати. Он водил пальцем в воздухе, и у меня создавалось полное впечатление, что он пишет картину на мольберте. Как-то вечером он подошёл ко мне, показал на нераскрытую пачку индийского чая и сказал низким сиплым голосом: «Ты тоже художник, родная душа. Давай почифирим». Я отказался, а он чифирил пару дней подряд, думаю, что он заваривал чифирь с помощью санитара Пети, но это только мои догадки. Второго загадочного психа я окрестил «Ваня с собачкой», его действительно звали Иваном. Был он маленького роста и очень худой. Самая маленькая пижама висела на нём, как на вешалке. Целыми днями он ходил по коридору от столовой до веранды и обратно, таская за собой на ниточке пустой спичечный коробок, который ласково называл Светик. Я как-то спросил, почему мол Светик? Он почему-то испугался, взял коробок в руки, поднёс к лицу, нежно поцеловал и тихо пропел
Что за праздник за такой?
Разыгрался геморрой.
Принял два стакана водки
С бабы снял трусы, колготки
Да не вышло ни х...
Знамо алкоголик я.
Он пел, что-то ещё, но я не разобрал, а закончив петь, он пошёл к себе в палату, положил Светика рядом с собой на подушку и тихо заплакал.
Как я уже говорил единственной отдушиной в царстве психов был мой сосед по палате Алексей. Примерно через неделю моего пребывания в Дурдоме он сказал мне: «Ты, как видно, серьёзный парень. Понимаешь, душу излить некому». Сказав это, он поведал мне свою историю.
Работал он директором кафе - мороженого в высотке на Площади Восстания. Я знал этот ресторанчик, в этом доме жила моя хорошая знакомая Наташа Мирова, и мы иногда бывали там. Так вот, жил он припеваючи, имел деньги. Лёша был женат, и было у него двое детей, покуда в один «прекрасный» день он не застал жену с любовником в своей спальне. Начался длинный канительный развод. Жена с детьми переехала к маме, и он остался один в пустой квартире с кошкой Муркой. Чтобы заглушить тоску, он стал прикладываться к бутылке и делал это всё чаще и чаще. Так продолжалось почти полгода, а однажды он запил на неделю и, сам не понимая, каким образом, он обнаружил себя идущим по обочине Щёлковского шоссе километрах в ста от Москвы.
Он зашёл на первый попавшийся милицейский пост, как мог объяснил свою ситуацию и попросил отправить себя в алкогольный диспансер. Таким образом, по воле судьбы он оказался в Плёсковском Дурдоме, где прошёл курс лечения, был выписан из больницы и вернулся на свой пост директора кафе - мороженого, не без помощи солидных друзей. Алексей перестал пить и вернулся к нормальному образу жизни. Через год в его квартире поселилась Валя, женщина, которую он полюбил. Всё пошло на лад. Мурка принесла шестерых котят, которых разобрали соседи по дому, но одного по имени Пушок Лёша оставил себе. Каждый вечер, придя с работы и поужинав, он играл с Пушком. Алексей смотрел телевизор или читал, а котёнок всегда был рядом. Беда пришла незвано - негадано. Пятого сентября в воскресенье Алексей с Валей позавтракали и собирались поехать в Измайловский Парк, как вдруг Лёша взял на руки котёнка - и со всего маху шмякнул его об пол. Пушка не стало. Алексей упал на стул, обхватил себя руками и прошептал: «Валя, быстро в Плёсково, - и замолкнув на мгновение, продолжил. - Сейчас я чувствую себя более или менее нормально, но это только до следующего срыва».
Алексея выписали через четыре недели, и я остался один наедине с психами и довольно странными методами лечения Натальи Ивановны Сапожниковой.
В день моей выписки шёл холодный осенний дождь. Отец прислал за мной машину, но сам не приехал. Меня это почему-то совсем не разозлило. Наверное, потому, что я не смог бы посмотреть ему в глаза. Дома, кроме бабушки, никого не было, я разобрал свой чемодан, разложил по местам вещи и пошёл в ванную принять душ. Только вечером я решился посмотреть на себя в зеркало – в глазах моих была глубокая печаль, но не было того, чего я боялся увидеть больше всего, – страшного блеска.
По истечении лет я могу с уверенностью сказать, что я не преступил ту страшную черту, но остался нормальным человеком и что моими исцелителями были Сеня-Художник, Ваня с собачкой и, конечно же, Лёша.
Единственно, что до сих пор доставляет мне душевную боль, это то, что лишь через неделю после моего возвращения домой я решился позвонить Алексею и поблагодарить этого человека за его золотую душу, какую может иметь только настоящий человек. К телефону подошла Валя. Я представился, объяснил, кто я такой и попросил к телефону Лёшу. Валя долго молчала, я слышал, как она всхлипывала, а потом ответила: «Я знаю, кто вы. А Лёша в Плёсково, в Голубом Бараке».
Добавить комментарий