После репортажа День сто двадцать первый с подзаголовком “ничего радостного”, репортажи не публиковались. Не то, чтобы ничего не происходило - но происходит-то примерно одно то же: сигналы воздушной тревоги на севере и на юге, обстрелы (прошу прощения - сегодня обстрелов не было), предупреждения о проникновении беспилотников, сообщения в траурных рамках, бесплодные переговоры с ХАМАСом, споры о правомочности гуманитарной помощи, бессильная ирония по поводу западных СМИ, отчаяние по поводу преобладания в мире пропалестинских настроений, обсуждения, как возвращать домой эвакуированных, как дать возможность доучиться студентам, находящимся на фронте, как компенсировать разорение мелким бизнесам, как возродить экономику, как восстановить психику переживших травму, как утешить растерянных детей.
Дети, конечно, притягивают особое внимание. Государственный секретарь США Энтони Блинкен в свой первый визит в Израиль по поводу нынешней войны говорил о том, что ему жаль (в глазах блестела слеза) израильских детей и палестинских тоже. А сейчас он, видимо, понял, или узнал от кого-то, что в настоящем искусстве не принято возбуждать жалость к детям - считается, что это спекулятивно, дурной тон, примитивный прием. Но все-таки полностью от приема не отказался - популярно, хорошо на массы действует. Просто в свой седьмой визит в Израиль государственный секретарь разговор о детях укоротил: он уже об израильских детях не упоминал, жаловался только, что не сможет забыть о палестинских. Ну что ж. Мне по этому поводу припомнился рассказец моей приятельницы МН, театрального режиссера. Пересказываю.
В театре считается, что на сцену нельзя выводить животных и детей, потому что на них переключается все зрительское внимание, а про пьесу забывают. Так случилось со спектаклем “Поминальная молитва”, может, кто помнит у Марка Захарова в Ленкоме. На сцене была лошадь, жевала сено, и все смотрели, как она жевала. Спектакль провалился. А МН ставила спектакль, где по ходу действия героя арестовывают и увозят. Случайно собачка актера, который исполнял эту роль, пока шла репетиция, ждала хозяина в какой-то комнате, в чьем-то кабинете. Но когда актер заголосил, что его увозят, собачка сорвалась и кинулась на сцену, и стала так выть и плакать, что этого нельзя было не использовать. Все говорили, что второй раз так не получится. Но МН считала, что если создать ту же ситуацию, то собачка повторит свой душераздирающий выход. И действительно. Собачку поместили в тот же кабинет и привязали. Началась сцена ареста, актер закричал, собачка порвала привязь, бросилась, завыла, заплакала. И на следующем спектакле то же. Тут МН немножко стыдно стало, что она так мучает животное, буквально до разрыва сердца доводит, но вдруг она заметила - она ведь режиссер и всё видит, что собачка-то уже совсем не так воет, что она левой ногой играет. Привыкла, поняла, чего от нее ждут, и халтурит.
И еще другую историю хочу пересказать, вернее, процитировать. На сайте newsru.co.il было на днях опубликовано интервью с доктором Хеном Кугелем, директором Института судебной медицины "Абу Кабир", об опознании жертв 7 октября. Хочу еще раз напомнить, что жертвами были израильтяне, тогда как нападавшими были хамасовцы в сопровождении жителей сектора Газа, у многих из которых были при себе сильные энергетики. Доктор Кугель приводит страшные (чудовищные и пугающие) подробности, которых мне излагать не хочется - берегу свои и ваши нервы, так что привожу только то, что кажется мне самым важным.
“Очень хорошо видно, что террористы действовали по заранее продуманному плану, который был у каждого из их командиров. В одних местах большинство жителей связывали в длинные цепочки и расстреливали. В других местах сжигали. Это было методичное уничтожение с целью истребить как можно больше человек, как при геноциде.
В связи с этой работой мне пришлось просмотреть очень много видеозаписей, сделанных самими боевиками. И по ним тоже очень хорошо видно, как террористы пытаются уничтожить, при этом зачастую садистским образом, как можно больше людей. Особенно это четко видно, когда избивают и убивают иностранных рабочих, которые уж точно не имеют никакого отношения к конфликту. Я даже не могу сказать, что они вели себя как животные. Животные так себя не ведут.
- Что для вас в этой работе самое тяжелое?
Самое тяжелое – это потом читать в газетах про тех, кого ты опознавал, видеть их лица, читать о его семье, планах на будущее. Мы ведь чаще всего лиц не видим, к нам поступают останки, но потом они обретают лица, голоса и близких. Я опознал девушку, которая была моей студенткой. Лицо у нее сгорело, и я ее не узнал, но потом увидел имя.
Это тяжело. Хотя мне кажется, что сейчас у всех израильтян травма, потому что то, что мы пережили – это погром. И он мог коснуться любого из нас.
А кроме того, после 7 октября, когда я увидел все эти смерти, а потом увидел ролики из Газы, где мирные жители так жестоко ведут себя с пленными, я потерял надежду. Я всегда думал, что войны ведут политики, а люди везде хотят мира и спокойствия. И только сейчас понял, что они просто нас ненавидят. И да, это уничтожило во мне надежду.”
Добавить комментарий