Лохмачёв выскочил из штаба и быстрым шагом направился к автобусной остановке. Он опоздал, последний автобус только что ушёл. Вместо него стояла полуторка, вокруг которой толпились казахи из соседних аулов, торговались с шофёром. Шофер отказывался везти ягнят, которых казахи везли с базара и набавлял цену. Наконец, они сторговались и шофер велел всем залезать в кузов.
- Куда? - просил шофёр Лохмачёва.
- В Восточный.
Шофер назвал цену. Лохмачёв заплатил, полез в кузов и собрался было пристроиться по соседству с молодой красивой казашкой, но его оттеснили. Под блеяние овец машина тронулась. Колхозники улеглись на мешках, а Лохмачёв уселся прямо на пол, подстелив себе пучки соломы, которые были разбросаны по кузову.
Как только выехали за околицу, машину затрясло. Дороги фактически не было, вокруг была голая степь. Грузовик прыгал по кочкам. Людей и овец швыряло из стороны в сторону. К тому же, вскоре стал накрапывать дождик; солома намокла и слиплась, чёрная от грязи. Пассажиры сбились в кучу, так было уютнее. Все молчали. К счастью, дождь вскоре прошёл, стало быстро темнеть, и показались бледные звёзды. Темнело рано, был поздний июль. Через час машина мчалась уже в полной темноте: ни столбов, ни фонарей, ни домов. Степь и небо слились в чёрное безмерное пространство.
Часа через два машина остановилась у одинокой лачуги. Не сказав ни слова, шофёр вылез из машины и зашёл внутрь. Минут двадцать его не было. Люди терпеливо, молча ждали, по опыту зная, что с шофером ругаться бесполезно, да и опасно. Выпивши, он становился зол, а, разозлившись, мог запросто ссадить всех с машины прямо в степи. Наконец, шофер вышел, держа в руке здоровенную бутыль, и, тихо матюгаясь, залез в кабину. Грузовик рванул с места, и машина понеслась с дикой скоростью, трясло страшно. Внезапно машину развернуло. Лохмачёв даже не понял, что произошло. Он лежал на спине и разглядывал нависший над ним ковер, вытканный мириадами сверкающих звёзд, как вдруг звезды бешено крутанулись, и в тот же миг вернулись на прежние места. Машина повернулась на 180 градусов и полетела дальше. Никто не издал ни звука.
Время от времени машина останавливалась, группа людей слезала и исчезала в ночи. Лохмачёв остался последним. Шофёр скинул его уже перед самой зарей, часов в пять утра. Он выпрыгнул из кузова, придерживая брезентовую сумку, и огляделся. Кругом была голая холмистая степь, никаких признаков жилья. Судя по всему, это была автобусная остановка – небольшой навес, телеграфный столб с лампой наверху и длинная скамейка, от которой шла еле заметная тропинка, видимо, ведущая в село. В правление идти было рано, да и темно. Лохмачёв лег на скамейку, подложил сумку под голову и заснул.
...Снилась ему большая комната, полная людей. Он, Лохмачёв, сдаёт в эксплуатацию объект, а вот что за объект, он сообразить не может. Одобрительные хлопки, улыбки, его внимательно слушают... «Успею ли я забежать в кассу получить деньги?» - думает Лохмачёв, и вдруг кто-то сзади, а лица и не видно, кричит: - Подождите ребята, а где же крыша? Крыша где? Нет крыши!!! - Позвольте, так вы же крышу из контракта выкинули; сами, сказали, доделаете! - в ответ им во сне Лохмачёв; а толпа ревёт: - Стёкла треснули! Гляди, и стены повело - цемент песком развёл, жулик! Шарамыжники! - Да вы что? - в отчаянии отбивается Лохмачёв. - Лови! - кричат с улицы. За ним бегут. Он бежит по полю, толпа за ним. Рядом бойцы, и он бежит с ними. Враги догоняют, и они уже близко, и уже слышны их голоса; кричат по-немецки: «дигробэ эрхнтэ...маис...шнель!» Сообразил Лохмачёв: идет война. Фашисты окружают. Страшно! Прятаться некуда, кругом голое поле. Кричат очень громко, прямо над головой, надо просыпаться; и тут Лохмачёв к ужасу своему понимает, что он вроде как уже проснулся, а фашисты всё кричат; непонятно, во сне или наяву. Наяву - это не сон! Сердце стучит громко как барабан.
Лохмачёв окончательно проснулся в холодном поту. Откуда-то сверху неслась оглушительно громкая немецкая речь: «Ахтунг, ахтунг...гутнморгн! ...Драимцванциг та юли...диенстаг.. архбайт..заммн зиди энтайн...драй регентаге...эцзот айн зонниген..» - тра-та та, тра-та та… немецкий Лохмачёв не знал. Он поднял голову и увидел над собой громкоговоритель, торчащий на столбе, рядом с лампой.
Громкоговоритель был старый, точно такой, какой он видел в фильмах про войну, голосом Левитана зачитывающий военную сводку; только сейчас речь была отрывистая, немецкая. Лохмачёв был комсомольцем. Ни в бога, ни в черта, ни в летающие тарелки он не верил. Происходящему требовалось объяснение, но его не было, а было чувство паники. Сердце продолжало быстро биться.
Лохмачёв огляделся. Вокруг вроде никого не было, но, приглядевшись, он заметил вдалеке идущую по гребню холма цепочку людей, мужщин и женщин. Шли гуськом, в цепочку, строго соблюдая дистанцию. Одеты они были в ватники и сапоги, несли кто грабли, кто лопаты, в общем обычные колхозники; но было что-то, то ли в их походке, то ли в их осанках непривычное глазу.
Женщины были закутаны в платки, а замыкающий процессию высокий старик с косой был без шапки, и его журавлиный шаг, прямая как палка спина и седые, коротко постриженные бобриком волосы делали его похожим на пленного немецкого генерала, которого Лохмачёв однажды видел в кино. В этот момент радио на несколько минут замолкло, и Лохмачёв услышал голоса. Говорили по- немецки.
Лохмачёв похолодел. Он спрятался за столб и стал соображать: «Что же это на самом деле, немецкий десант высадился на севере Казахстана и захватил село?» Абсурд! Тут он услышал, как одна из женщин, споткнувшись, употребила слово, которое Лохмачёв сразу узнал! Немного отлегло: «Ерунда, не будут же немецкие диверсанты по-русски матом ругаться?» Но тут же пришло в голову: «Для конспирации ещё и не то могут... Лагерь военнопленных? Вот и радио, например...». Спать уже было невозможно. Он решил идти в правление совхоза.
У крыльца правления на траве сидел веснусчатый парнишка с колесом от телеги и какими-то железяками в руках. Лохмочёв к нему подошёл, но не очень близко.
- Ты по-русски говоришь?- строго спросил он.
- Ага! – улыбаясь, ответил парень.
- А зовут тебе как?
- Дитрхихрхххх – услышал Лохмачёв и затосковал. Он отошёл в сторону и больше вопросов не задавал.
Минут через десять к крыльцу подошла молодая женщина. По осанке и мягким округлым чертам миловидного лица он угадал в ней русскую; a после того, как она окликнула мальчишку: - Привет Дитрих, кого ждёшь? - сомнения не оставалось.
Женщина открыла ключом дверь и вошла в дом. Лохмачёв последовал за ней. Женщина вошла в большую приёмную, подошла к стоящему посередине комнаты столу и стала оттуда что-то вынимать.
- Секретарша, наверно, - решил Лохмачёв. Он подошёл к ней, поздоровался и представился:
- Из целинного штаба. Привез чертежи на ремонт школы.
- Да мы знаем, нам звонили из Степняка, - кивнула женщина. - Генрих Степанович сейчас придёт.
- А это кто?
- Директор совхоза.
Лохмачёв помялся маленько, потом подошел к секретарше поближе, наклонился к ней и тихо сказал:
- Я вас хочу кое о чём спросить.
- Да?
- Что тут у вас происходит? Я имею в виду, откуда у вас здесь столько немцев. Радио вот по-немецки говорит, я даже маленько напугался. Пленные, что ли?
- Какие пленные, да вы что? Это наши, русские немцы!
- Как это русские? Немцы они или русские? - не понял Лохмачёв.
- Ну как, наши русские, советские немцы. Они с Волги перед войной сюда приехали и организовали колхозы, - объяснила секретарша. - Да их, немецких колхозов и совхозов в Кокчетавской области тут полно. У нас не только немцы здесь, и русские есть, казахи, татары и украинцы. Кого только нет, но немцев больше всех, - вздохнула она. - Все начальство немцы, и у них строго. Я сама здесь недавно. Сюда все хотят попасть.
Лохмачёв про немцев мало что знал, в основном из книг и фильмов про войну. В школе по истории, наверно, что-то и проходил, да забыл: он был молодой и прошлым не интересовался, его интересовало будущее. Он был строителем – строителем будущего. Как они, немцы из Германии, на Волге оказались, а потом зачем-то потащились в Казахстан, для него было загадкой. Он хотел расспросить секретаршу, и многое бы узнал, но в тот момент открылась дверь и вошёл высокий худощавый средних лет мужчина и поздоровался: - Доброе утро! Он сухо кивнул Лохмачёву и пригласил его в свой кабинет. По дороге он обернулся: - Наташа, появится Франц, пускай сразу зайдёт ко мне!
В кабинете он развернул чертежи и стал внимательно их изучать. Вскоре к ним присоединился Франц и оба стали листать спецификации и переговариваться. Директор взял карандаш и пошёл подчёркивать, вычёркивать, подрисовывать, обсуждая детали с хозяйственником: «Фанеру выкидывай, заменим на ДСП, они уже у нас на складе есть; а этого нам совсем не надо, или надо? Тут окно подвинуть, здесь удвоить стояк и т.д...» Пару раз он снимал трубку, кому-то звонил по местному телефону, что-то уточнял. Через час они закончили, и Гернрих Степанович обратился Лохмачёву: - Ну, всё. Возьмите чертежи, потом подправите, если возражений нет, а сейчас пересчитайте стоимость согласно нашим исправлениям. Вот тут рядом свободная комната, там и устроитесь. Мы через пару часов к вам заглянем.
Лохмачёв принялся за работу, и, когда они вернулиось, всё было готово. Они еще раз всё проверили, пересчитали, и Генрих Степанович выглянул в коридор: - Наташа, позови ко мне бухгалтера.
- Максим Фёдорович, - спросил он вошедшего бухгалтера, - у нас деньги в кассе есть?
- Сколько?
Директор посмотрел в бумаги и назвал сумму. Потом поднял глаза на Лохмачёва: - Больше десяти процентов не дам!
- Есть, - ответил бухгалтер и спросил, - как провести?
- Аванс на ремонт школы. Придержи до следующей недели, – потом подписал контракт и протянул подписанный лист бумаги Лохмачёву. - Чертежи подправьте, я их потом подпишу. Привозите ваших ребят в конце следующей недели; за выходные устроитесь, а в понедельник приступайте к работе. Поселим вас в палатках, откуда вчера уехали ваши студенты. Он посмотрел на часы: « У вас ещё есть время до автобуса пообедать. Зайдите в столовую, здесь за углом. Скажите, я послал, накормят бесплатно...за мой счёт, – прибавил директор и нежиданно улыбнулся. Это было его первая улыбка за весь день.
- Только уже выходя из столовой, Лохмачёв полностью осознал, что у него в сумке лежит подписанный контракт. Исходя из опыта, он до последней минуты ожидал какого-нибудь подвоха. Обычно бывало так: по приезде его встречали хлебом – солью, охали, ахали, восхищались картинками. Начинались расспросы про жизнь в большом городе, про институт, вспоминали уехавших в город односельчан. Однако, взглянув на чертежи, начинали чесать голову; выяснялось, что материалов на складе нет или не хватает, транспорт в ремонте, а главный механик в отпуске и пр. и пр.
Начинать работы сейчас никак нельзя, надо отложить. Увидевши расценки, хватались за голову в ужасе, хотя цена уже неделю назад была сообщена председателю по телефону. Начинались споры: «а нужен ли нам этот коровник сейчас, и вообще, кто послал заявку в район?...» Объяснял председатель: - Куда отладывать? Ещё месяц-два, и студенты разъедутся!
Приходил парторг и докладывал, что в районном отчёте за третий квартал коровник уже фигурирует как законченный объект, о чём и доложено в область. Появлялся бухгалтер и объявлял, что в кассу стоит очередь, а денег нет, зарплату платить нечем и что надо людям объяснить, чтобы расходились по домам. Ему показывали расценки. Он молча пожимал плечами и уходил.
Звонили в район и в соседние совхозы - упрашивали, договаривались. Им звонили из района - упрашивали, угрожали. В итоге контракт со скрипом, но подписывался; чаще со словами: «вы начинайте, а там посмотрим, в крайнем случае, доделаем уже без вас.» Продолжаться такая канитель могла несколько дней. Спал, где попало, а один раз пришлось и на столе в чьём-то кабинете. Было по-разному, хуже и лучше, но так, чтобы в один день, за пару часов, да ещё с авансом, - такого ещё не было.
- Расскажу ребятам, не поверят! - ликовал Лохмачёв. - Вот те и немцы! Ай да немцы!
В автобусе было битком набито. Ждали шофёра. Наконец, он появился и начал лениво переругиваться с пасажирами на первых сиденьях – задерживались на пол-часа. Наконец, мотор затарахтел и автобус тронулся. Пасажиры все разом заговорили. Рядом с Лохмачёвым что-то громко обсуждала группа казахов. Сзади слышалась немецкая речь вперемежку с украинской и русской. Хор человеческих голосов смешался в монотоный гул. Бессмысленное, но убаюкивающее журчание речи, заглушающее треск автобусного мотора, усыпляюще подействовало на Лохмачёва. Через несколько минут он уже сладко дремал.
Добавить комментарий