1
Эта история началась в моем детстве, с того возраста, когда мы запоминаем конкретное желание, а как и почему оно появилось — не помним. Так было и с моим желанием поехать на Капри. Даже не знаю, читала я тогда «Итальянские сказки» Го… или нет, но почему-то знала, что он жил там. И неведомый Капри соединился в моем воображении с романтическими образами Данко, Лары, старухи Извергиль… Мне казалось, что именно там кружил над вершинами гор гордый сокол.
Пришло время — и я выросла. Побывала пару раз в Италии, а на Капри еще не была. Пришло время — и вырос мой сын. И переехал жить в Италию, а на Капри я еще не была. И наступило то время, когда путешествия стали нашей единственной возможностью пообщаться офлайн, а не в гаджетовом режиме. После известных событий, разделивших наш мир на «до» и «после», путь на Родину моему сыну оказался закрыт, а крохотная комнатенка, в которой ему посчастливилось проживать в центре Рима, была не готова принимать гостью.
За год до той нашей встречи, о которой мне хочется теперь рассказать, нашим совместным открытием стал Неаполь, или Наполи, как называют его итальянцы и как теперь зовем его мы. Город, непохожий ни на один из виденных мной городов мира. Бурный и таинственный, пестрый и многонациональный, такой, в котором кажется: если остановишься, то тебя тут же снесут. Пешком, на мотоцикле, на машине, еще незнамо на чем, люди в нем передвигаются так, будто правил дорожного движения еще не изобрели. Толпа штурмом берет пешеходные переходы, дружное рявканье машин отгоняет с проезжей части на тротуары прохожих. Рядом с грандиозным зданием исторического музея, под сводами помпезных парков и галерей, спят, сидят, едят, приводят в порядок свои вещи и там же воспитывают детей беженцы-африканцы. Рядом с ними красуются фешенебельные отели, корабли, яхты, дамы в вечерних платьях, сидящие за столиками разношерстных кафе, а над всем этим, точно застывший истукан, гора и одноименный вулкан — Везувий.
Его магическое притяжение мы испытали на себе, еще почти ничего не зная о гибели древних Помпей. Пройти перед Везувием днем, вечером, утром стало традицией нашего уик-энда. Путь к его дымящейся по сей день вершине, к развалинам погребенных им городов занял у нас целый день, а с набережной все казалось так близко.
Поездка на Капри, к моему любимому Го…, перенеслась на финальный день нашего пребывания в Наполи. Поезд в Рим уходил поздним вечером, и планам нашим, казалось бы, ничего не угрожало, но не тут-то было. Оказавшись на том причале, мимо которого мы проходили несколько раз и где нас неизменно приветствовала реклама, утверждавшая, что плыть до Капри всего полчаса, мы вынуждены были узнать, что причал этот не тот, что до нужного еще добираться, а когда по тридцатиградусной жаре добрались, то выяснилось, что в понедельник рейсов почти нет, что на сегодня остался только один — скоростной катер и что билеты на него стоят столько денег, сколько у нас уже не осталось.
Стоя на причале, я с трудом сдерживала слезы. Было обидно и за свою безденежность, и за свою неприспособленность к жизни: «Что мне мешало узнать о том, как ехать, еще в Москве? Что мне мешало настоять на том, чтобы мы сначала поехали не на Везувий, а на Капри?»
— Съездим в следующий раз, — выдал заключение сын.
На катер, через 10 минут отплывавший к моей мечте, неторопливо заходили господа и дамы, с чемоданами, в шляпах. И вспоминались «Господин из Сан-Франциско» Бунина, новеллы Цвейга. Казалось, что здесь точно и не наступал XXI век. Все было как в начале прошлого, а, может быть, и позапрошлого века. Выражение лиц, ритм жизни, жесткое расслоение общества на мир буржуазии и мир всех прочих… Казалось, будто небо потешалось надо мной, точно говорило: «Есть мечты, которым навсегда суждено оставаться мечтами».
На календаре стоял май 2022-го. Недавно началась СВО, отменяли рейсы, закрывали границы, было морально тяжело, и казалось, что, может быть, это мой последний приезд в Италию, что больше возможности вырваться уже не будет.
— Почему ты так трагично смотришь на жизнь? — спрашивал сын.
— Тебя бы в нашу реальность! — парировала я.
Весь день мы прошатались по Неаполю, разглядывали людей, дома, рассматривали каждую икону в церкви Сан-Франческо-ди-Паола на Площади Плебисцитов, заворачивали во все дворы, переулки и храмы, весь день то выходили на набережную, где под сенью купающихся в синеве облаков покоился задремавший Везувий, то отдалялись от него. Но его дыхание, дыхание смерти, точно заставляло весь город жить ярче, ненасытней, шустрей.
2
В жизни часто бывает так, что чудеса нам приходится творить своими руками, а вместе с ними — ногами, настырностью, головой. И вот соединение всех этих субстанций подарило мне новую возможность оказаться в Италии.
Размышляя с моим сыном о том, куда бы нам поехать на этот раз, мы однозначно решили — в Неаполь. Досмотреть все музеи, которые мы недосмотрели тогда, побывать во всех местах, в которых не успели мы побывать. И снова в моем воображении замаячило Капри.
Любуясь перед отлетом из Первопрестольной на чудом поставленную в моем паспорте визу (чудом, потому что многие тогда получали отказ), я задалась целью связаться с виллой Го… на острове заранее, чтобы на этот раз уж точно там очутиться.
Для моего поколения, воспитанного в 1990-е годы, считалось унизительным любить Го… Все его творчество воспринималось как безвкусица, а вся его философия — как пропаганда. Теперь мне даже странно, на каком основании такое предвзятое мнение возникло, кроме того, что в советские годы навязывали Го… как картошку.
Еще в школе несколько раз я перечитывала его пьесу «На дне» и, доходя до финальной сцены, где вешается актер, заливалась слезами. Лука казался мне воплощением моего дедушки, который всегда и всем говорил то, что от него хотят слышать, и потому всем очень нравился, становился для всех жизненно важным, а Сатин напоминал моего дядю, который постоянно рубил правду-матку и оттого всем казался жестоким.
А недавно, когда я несколько месяцев прожила в Сухуме, состоялось мое новое открытие Го… благодаря его раннему и непрочитанному мной прежде рассказу «Рождение человека». Сухумчане с гордостью рассказывали: «Вы знаете, Горький как писатель у нас родился?! Он еще тогда разнорабочим пешком по всему югу ходил. Вдруг увидел рожающую женщину в кустах, вот под этим деревом где-то, а ему самому есть нечего, жить негде и за своей бригадой надо бежать, но он остановился, решил помочь. Позволил себе роскошь — быть человеком». Так и появилась у меня с недавних пор поговорка: «Позволить себе роскошь — быть человеком».
За долгие недели уныния, которые накинулись на меня зимой 2022-2023 годов, Го… заглядывал в мою жизнь почти каждодневно. То я вспоминала про Данко, который вынул свое сердце, чтоб осветить им путь людям. Был ли Данко счастлив, когда он это делал?.. Без сомнения, был!.. Были ли счастливы люди, которые хотели убить его?.. Не были. И, скорей всего, никогда… То я задавалась вопросом: достоин ли тот или другой мой поступок звания человека? И эти рассуждения давали мне силы, чтоб вставать по утрам, чтоб, несмотря на порой бедственность моего положения, планировать свой завтрашний день, не терять способности чувствовать счастье.
Несколько часов я пролистывала страницы инета, пытаясь понять, как связаться с виллой Го… на желанном мной Капри, есть ли на ней музей или нет, а может быть, есть какой-то частный владелец, и тогда как его найти? Но все мои попытки оказались тщетны. Центр Горького в Неаполе — это единственное, что выдал мне великий и всемогущий.
«Как странно! — подумала я. — Горький ведь жил не в Неаполе, а на Капри!» И решилась написать письмо, предложить свой творческий вечер. Было любопытно узнать, какие они — русские, живущие в Наполи, есть ли? Почему Центр Горького находится там? Кто может приходить в него и зачем, тем более в наше время? И тут же мне вспомнился небольшой Русский центр в Шанхае, куда попадаешь и забываешь, что за окном Китай. Русские имена, русские фамилии, русские лица…
Ответ пришел незамедлительно, подпись — «Иван». И мне уже представлялся мужчина лет шестидесяти или больше, который уехал в Италию еще в советские времена, быть может, чтобы учиться, да там и остался, а теперь работает в Центре Горького, чтобы иметь вокруг себя островок той культуры, с которой связано его детство.
3
Мой перелет в Италию на этот раз оказался непрост. Больше суток без сна. Ночная пересадка в Стамбуле с переездом из одного аэропорта в другой. Ночевка в турецком Макдональдсе, в который меня вместе с другой русской путешественницей впустили переждать до утра официанты. А не встреться нам эти чудесные люди, ночевали бы мы на улице, потому что аэропорт на ночь оказался закрытым. Не понадобилось ни слов, ни просьб. Они посмотрели на нас - и все поняли сами.
Утро пролегло в полутьме, полусне, с ежеминутным напоминанием себе задачи не пропустить свой рейс, не вырубиться вместо телефона, держать лицо, чтобы не вызывать на фейсконтроле лишних вопросов. И вот я в Вечном городе. Мой сын болен. На тумбочке у него лежит заключение врача с диагнозом «воспаление легких». «В Италии и воспаление легких?» — недоумевающе думаю я. Вооружившись дюжиной носовых платков и пакетом с лекарствами, сын отправляется со мной, почти не стоящей от усталости на ногах, гулять по вечернему Риму, а самый ранний поезд увозит нас в Наполи.
Блуждая по залам Археологического музея Неаполя (музея, коллекция которого своим обилием, эксклюзивностью и богатством кого-то поражает, а кого-то тут же сшибает с ног), мой сын начинает экстренно выздоравливать. От зала к залу пропадают и кашель, и сопли. К вечеру и от недомогания, от бледности кожи не остается ни следа. И я думаю: «Вот она, живительная сила искусства!»
Центр Горького ждет нас в одном из дворов близ Площади Плебисцитов, в переулочке, пройдя по которому, почти удивляешься, что остаешься в живых. Мотоциклы, велосипеды, мопеды… И все это гудит, спешит, кричит, едет, а для пешеходов — тоненькая полосочка вдоль стены.
Заходим во двор, похожий на питерский дворик-колодец. Перед нами лифт, который, оказывается, без денег не ездит. Нужной монетки у нас не находится, и мы поднимаемся пешком, разглядывая цветы на каждом окне. Цветов так много, что создается впечатление, будто соседи решили устроить в подъезде сад, которого нет во дворе, и этим компенсировать недостаток зелени в своем доме. Подходим к двери, звоним. Лишь через некоторое время я понимаю, что Иван не русский, а итальянец. Поначалу я задаю ему десятки вопросов, уточняя, кто он, откуда все эти книги (а эксклюзивных книг в Горьковском центре, оказывается, так много, что в них хочется утонуть), почему он здесь, бывают ли всемирные конференции по творчеству Го…? Но ответов мне так и не удается услышать. В дверь начинают входить и входить люди. Минуты превращаются в дни: столько в них неожиданных знакомств, эмоций, информации, впечатлений.
По стенам гостиной развешаны фотографии старого Баку. Кто-то спрашивает меня: «Вы знаете, что Неаполь и Баку — побратимы?» Нет, я не знаю, но не успеваю ответить. Кто-то уже рассказывает мне, как часто приезжали сюда в гости из Азербайджана и Москвы и как все друг с другом дружили.
Я хочу пояснить, что Баку давно уже стал для нас заграницей, что воспринимается куда «заграничнее», чем Турция или Египет, но кто-то уже рассказывает мне о том, что была выставка и по старому Тбилиси, что был концерт белорусской песни, кто-то говорит о каком-то русском композиторе: который здесь выступал. Все в Центре Горького напоминает о Советском Союзе. Не о том, который помню я с детства, уже распадавшийся в 1980-е, а, может быть, о государстве-мечте, о времени-мечте, когда все друг друга любили.
Постепенно подходят давно уехавшие из своей страны украинцы, русские, грузины и белорусы. Здесь, в Неаполе, они не чувствуют разницы языков и культур, здесь они все — просто выходцы из одного объемного братства. Подходят итальянцы, которые даже и не знают русского языка, но глубоко интересуются русской культурой. Зал наполняется гомоном, смехом, десятками восклицательных жестов и слов.
Будучи в Италии не впервые, я позволила себе сделать вывод, что итальянцы общаются эмоциями, а не словами, то, какое значение несет в себе слово не так важно, как то, что в этот момент звучит в голосе, отражается на лице, в позе. А пожившие в Италии русские очень быстро, и сами не замечая того, перенимают эту особенность местного менталитета.
В зале стоят стулья, но никто не садится на них, потому что каждый пытается кого-то поприветствовать, с кем-то и чем-то поделиться, кого-то и о чем-то спросить. Прежде я уже наблюдала такое в Доме музыки в Риме. Зрители переговаривались через ряды, ходили по залу, обменивались новостями, махали руками, кричали (возможно, по их мнению и не кричали, а говорили спокойно), вели себя так, будто пришли не на концерт классической музыки, а на молодежную вечеринку.
Вскоре приезжает руководитель Культурной ассоциации «Максим Горький» (так, оказалось, официально называется Центр Го…) — Луиджи Марино, итальянец, который когда-то учился в СССР, а вместе с ним и его очаровательная подруга Адриана Трапани. Иван оказался сыном Луиджи, помогающим отцу с их общим фамильным делом.
Сказать, что в этот вечер я читала стихи так, как не читала давно, это ничего не сказать; слушатели ловили не только каждое стихотворение, но каждое слово, а в слове — каждое его ощущение, каждый звук. И если на Родине у меня было несколько раз ощущение, что я раздаю людям хлеб, а не читаю стихи, то здесь было ощущение, что каждая строчка — букет, принимая который, публика боится нечаянно помять лепесточек.
Обсуждение, в которое перетек мой творческий вечер, напомнило мне семинары Литературного института имени Го… Говорили о ритме, о рифмах, о преемственности культур, о похожести и непохожести моих стихов на произведения советских поэтов. Говорили о вдохновении и братстве, о фестивалях и встречах, о прошлом и будущем на каждом метре большой старинной гостиной над Площадью Плебисцитов. Подумалось, что если бы Го… был жив, то остался бы в восторге, и, может быть, сам захотел здесь заночевать рядом с каким-нибудь книжным шкафом, вспомнить молодость, погрузиться в чарующий мир раритетных изданий, точно сундучков, в каждом из которых скрывается еще непознанная и чарующая своими красками жизнь.
В гостиницу мы вернулись в ночи, с коробкой пирожных и бутылкой вина, которые нам заботливо подарили организаторы вечера. И сразу появилось у меня подозрение, что эта бутылка поведет себя как чеховское ружье, которое если и висит, то обязательно пригодится. На утро было запланировано мое долгожданное Капри, но впечатлений у моего сына оказалось столько, что о завтрашнем дне говорить он не мог и, откупорив бутылку вина, все делился и делился впечатлениями об итальянцах, с которыми на вечере успел пообщаться, о соотечественниках, которые приходят в Центр Го… как на праздник.
— Такое ощущение, что здесь русскую культуру любят больше, чем любят ее в России, — рассуждал он, развалившись на стуле. — Там ее много, а здесь — мало, там она обыденность, а здесь — эксклюзив.
— А узнал ли ты, как мы завтра едем? Какой у нас завтра маршрут? — все еще пыталась я настоять на своем. Но сын отмахивался от меня, как от назойливой мухи, и снова начинал выражать восхищение теми людьми, которых он на этом вечере встретил.
А с утра мы встретились с нашей вчерашней знакомой, которой я предложила передать через меня гостинец ее подруге в Москву. Но вместо этого она принесла гостинцы нам, и мы предложили ей позавтракать вместе, а она решила угостить нас в честь знакомства и совместного завтрака лимончелло. «Побывать в Неаполе и не попробовать лимончелло — это в Неаполе не побывать!» — приговаривала наша новоявленная подруга, которая в свои 75 собиралась в этот день пойти на свой первый в жизни урок по танцам.
После дегустации расхваленного напитка сознание мое, не привыкшее к алкоголю с утра и к неаполитанской жаре, немножечко помутилось. Наша новая знакомая и мой сын мчались по тротуару вперед в сторону причала, с которого отходил теплоход до Капри. Потом мы заскакивали в какой-то автобус, потом этот автобус оказывался не тем, потом мы снова шли по несусветной жаре, и все это время наша спутница рассказывала нам историю своей жизни.
На причале, быстро разобравшись, где продаются билеты, где идет посадка на теплоход, наша спутница, точно детей за руки, довела нас до трапа, и, помахав нам рукой, отправилась на свои желанные танцы.
4
Теплоход медленно порулил в сторону Капри. Сказать, что пассажиры чувствовали себя на нем неудобно — это ничего не сказать. Выход на верхнюю палубу оказался закрыт. Грязные окна, через которые невозможно было различить даже небо, смотрелись так, будто тряпка не проходилась по ним лет двадцать. Мы удрученно плюхнулись на первые попавшиеся сиденья, понимая, что желанной панорамы моря нам не увидеть, и невозможно будет наблюдать, как с каждой минутой от нас отдаляется Наполи и приближается Капри.
Не прошло и нескольких минут, как начался шторм и наш скромный паром закачало и заносило по кипящему котлу моря как щепку. Смеясь, мы представляли, как бы нас носило по верхней палубе, если бы мы оказались там. Пассажиры, которых в этот день не было много, хватались за спинки сидений, чтобы только не вылететь в воздушное нечто. Еще при входе на палубу нам раздавали пакеты, и мы поражались: зачем? И вот нашу спутницу из Краснодара (с ней мы познакомились на причале) крутило и носило по сиденьям так, что она почти не расставалась с пакетом, сомневалась, что куда-нибудь доплывет, а ее муж нервно смотрел на часы и, кажется, уже проклинал и наш паром, и Италию, и Капри.
На причале выяснилось, что сын мой, все эти дни наслаждавшийся жизнью и отложивший для себя поиски путеводителя по острову на то время, когда мы поплывем на пароме, в результате не узнал ничего. И предложил прогуляться.
— Куда? — спросила издевательски я.
— Куда все идут. Вон дорога, вон — подъем в гору! Смотри по сторонам (вон какие домики!), любуйся, свежим воздухом дыши, наслаждайся!
Его пальцы нервно искали в телефоне достопримечательности и нашли какой-то замок на вершине горы.
— Но я приехала на Капри за конкретными вещами, а не чтобы по горам бегать.
Ни слова не говоря, он отправился по крутой лестнице вверх, и вначале я пыталась поспевать за ним, постоянно ругаясь. Редкие туристы попадались нам по дороге. И по их лицам было понятно, что дорогу осилит не каждый.
— Я слышала, что здесь есть канатная дорога. Спроси кого-нибудь, пожалуйста, про канатную дорогу, — кричала я ему в спину, задыхаясь от обилия воздуха, хвойного запаха и палящего солнца.
В результате мы поссорились, и сын побежал наверх, а я осталась бродить в поисках спуска на набережную среди витых дорожек и многочисленных ступенек, пытаясь понять редкие надписи, встречающиеся на итальянском, но тщетно, отворачивалась от доброжелательных и любопытных взглядов редких прохожих.
Каждый из них точно спрашивал:
— Почему вы в таком красивом месте одна? Чем вам помочь? Что случилось?
Из глаз моих лились слезы.
— Погибла моя детская, моя заветная мечта!.. А теперь… — хотелось ответить мне им. — А еще я воспитала сына, который…
Я чувствовала себя не матерью, а ребенком, которого в наказание за его капризы, за то, что он не просил, а требовал желанную им долгое время игрушку, оставили одного. Смотрела на крутой и кудрявый склон Капри, на отражение солнца, плескавшееся в воде, а видела зимнюю дорожку и скамейку у дома, на которой меня мама в далеком детстве оставила в наказание за то, что в магазине я, крича и пиная витрину ногами, требовала купить мне плюшевую лису. На лису я заходила смотреть каждый вечер после детского сада. И, кажется, мне обещали ее купить, но почему-то не покупали.
Мать наблюдала за мной, оставшейся на скамейке, из-за угла дома, а когда я, вместо того, чтобы пойти за ней, встала и побежала в сторону оживленной дороги, не выдержала и пообещала купить мне эту лису завтра.
— Как вы? Все хорошо? А мы вот собираемся к морю, — женщина из Краснодара, бледная, но довольная, спускалась с лестницы, на вершине которой исчез мой сын в поисках замка.
— Все хорошо, — выдавила я из себя приветливую улыбку. — Немножко устала.
Можно было спросить у кого-нибудь на своем ломаном английском, где здесь дом Горького? Но куда я пойду одна и без телефона? Роулинг у меня не сработал, а на подключение местной связи мы решили не тратить время и деньги. Билеты на обратный паром остались у сына. И даже если бы я добралась одна до Неаполя, то что бы я стала делать потом? Непонятно, как ехать в Рим, как найти его дом, в котором остались все мои вещи. Да и бессмысленным казалось куда-либо ехать. Хотелось провалиться сквозь землю, хотелось не быть…
Тем временем я уже шла по пристани мимо разноцветных киосков с шикарными платьями и пляжными накидками, мимо уличных, пахнущих жареной рыбой кафе. Сын неожиданно появился рядом.
— Ты все еще здесь? Ходила куда-нибудь? — немножечко запыхавшись, выпалил он.
— Куда я могла пойти? — всеми силами стараясь вызвать на свет его совесть, ответила я. — Без знания итальянского, без телефона, без денег… Без понятия, как мы потом уезжаем обратно.
— У нас проблема, — не слушая меня, заявил он. — Женщина, которую я спросил по дороге, не видела ли она мою мать, сказала, что последний паром уходит сегодня в 17:30, а потом непонятно, пойдет ли другой и будут ли ходить теплоходы завтра и послезавтра, потому что на море шторм, а мы, как понимаешь… До отплытия около часа. И еще она мне сказала, что я счастливый, потому что мне есть кого искать, а у нее мама уже умерла. И некого ей искать больше.
— Я ехала из Москвы, чтобы побыть на Капри, работала как проклятая, даже с воспалением легких, без выходных. И в результате увидела только берег?! Тебе не стыдно? — будто не слыша его, продолжала я.
— Не стыдно. Если бы тебе это было так надо, могла бы узнать сама. Пойдем, поищем эту твою виллу. Кажется, я видел ее где-то рядом.
Мы завернули за один угол, за другой, потом прошли какую-то маленькую площадь, где было много туристов. И вот перед нами виденная мной на фото табличка, гласящая, что здесь жил Го… И еще табличка, гласящая, что в гостях у Го… останавливался Ленин. И бумажка, гласящая, что еще останавливались здесь Рахманинов и Шаляпин.
Вилла оказалась гостиницей, все входы в которую были закрыты, обычным домом, без прилегающей к нему территории сада, не на вершине, где я ее всегда представляла, а на подножии горы. Вот и получилось, что Центр Горького в Неаполе стал теперь единственным островком русской культуры в этих знаковых для русской литературы местах.
По дороге обратно я поучала сына:
— Теперь тебе надо заработать денег, чтобы привезти меня сюда снова, закрыть свой моральный долг.
А про себя думала: «Да… Пожалуй, можно пожить и до семидесяти пяти, чтобы только оказаться здесь снова».
Добавить комментарий