Луг
Я сбежал от городской суеты и шума, от истеричных гудков машин, от кирпичных стен напротив моего дома, от телефонных звонков, от кутерьмы в моем сознании, так или иначе рождаемой городом... Из моего окошка теперь видны некошеный луг и край леса. Но в моем распоряжении – взамен перечисленного ранее - оказалось так много!..
***
Наломав спину на грядках за три дня, я наконец освобожденно выпрямился. Уф! Теперь земля заряжена нужными мне семенами. Посмотрим, как они взойдут. Дождя бы.
Я скажу, почему я затеял грядки. От сорванного с куста огурца отдает такой живой свежестью, какой не найдешь ни на одном прилаве. А нагретый солнцем помидор!..
Я поднял голову. Дождя ничто на небе не предвещало. Сплошь голубое, застегнутое всего на одну пуговицу, зато золотую.
Моего – того, за что я был уже в ответе, по великой формуле одного француза, - становилось все больше. После двух грядок и посаженного в них огородного зелья я подумал и о ручье. Ручей ведь тоже можно приручить. Думал же я сделать в его русле углубление, чтобы удобнее было набирать воду.
Работа с грядками закончилась к часу дня. За другие серьезные дела в этот день браться не хотелось. Не раб на плантации. К ручью я пойду завтра. А сейчас нужно перекусить и выпить свой крепкий чай.
Выкурить бы трубочку! Но воздух был так хорош, так окатывало меня душистыми теплыми волнами с луга, что сменить его на табак было бы грешно.
Чай я пил, сидя на крылечке. Крепкий, с сахаром, заваренный по японскому рецепту - в согретой кипятком чашке, хорошо настоянный. Не-то-ро-пли-во заваренный, священнодействуя. Еще не чифир, но все же. Действует он на меня как кофе: поднимает, но не так резко и держит «наверху» дольше и мягко потом отпускает.
«Владею днем моим, - вспомнилось, - с порядком дружен ум. Учусь удерживать вниманье долгих дум...»
Нет, «долгих дум» пока нет. Есть куча всяких прекрасных мелких забот. Коротких дел, которые тешат весь мой организм.
Я допил чай, поставил чашку с черным слоем заварки на дне на крыльцо и медленно пошагал к лугу.
Что бы я о себе ни воображал, я человек подневольный. Я подчиняюсь какому-то сволочному внутреннему центрику, который руководит всеми моими движениями и передвижениями, моими помыслами, моим вниманием - я замечаю в окружающем мире то, что нравится ему. Он, этот центрик, мой Покровитель, Поводырь.
Сколько я ни встречал разных авторитетов, сколько мне ни внушали разных доктрин и религий, сколько ни пытались меня учить своему, я выбирал и вбирал в себя только то, на что указывал невидимым перстом Поводырь.
Он есть, конечно, у каждого, Поводырь, и называется он многими учеными и не учеными словами: характер, нрав-норов, совокупность душевных свойств, склад ума, личность... Наитие, которое называют «вдохновением, как бы внушенным свыше». Я, конечно, и раньше знал о своем Поводыре, но здесь, в лесу, рядом с лугом, он, изрядно, должно быть, мохнатый мужик (вроде Григория Распутина) стал во мне вырастать.
Вот сейчас он послал меня к лугу, и я пошел.
Луг, первородный, начала июня луг, цветущий, душистый, медовый - скатерть-самобранка, гудящая пчелами и шмелями...
Нет никого без песен;
Пчелами поют
На лугу цветы.
На таком лугу, ежели ты праздный, поневоле уходишь в созерцание – и прочь, прочь дребедень, коей не так давно была полна голова!
Вот и ходил я по лугу, трогая цветы, иные из которых были мне по пояс; сердил, бездельный, пчел, чья каждая минута лета была на счету; снял наконец с небольшого куста цветущего шиповника жука бронзовку, подивился в сотый раз металлическому цвету его надкрыльев, давших имя жуку... Спугнул птицу с гнезда, разыскал его в траве, разглядел в нем, уютнейшем в мире, пяток пестрых яичек...
Узнавал с детства знакомые травы: розовую, всего лишь пятилепестковую гвоздику, высоченный коровяк, похожий на напольную лампу, который и зовут за это Царской, Барской Свечой, Дивиной, а за густо мохнатые листья понизу - медвежьим ухом... Порадовался крупной, как в детстве, ромашке... Синеголовник увидел, который в букете сухих цветов в мастерской художника не потеряет цвета, золотые кисти зверобоя, пижму с ее набором желтых пуговок, величественный козлобородник, в котором нет ничего от козлиной бороды, вьющийся понизу мышиный горошек, желтенькую лапчатку на самой земле, синие островки ирисов (касатиков, петушков) и хвощ поближе к мочажине.
Обойдя луг вдоль и поперек, я подошел к деревьям леса, выбрал дерево, сел лицом к лугу, прислонившись к стволу...
Сидел и сидел, бездумно глядя прямо перед собой.
-Цветы, - проговорил я вдруг (не то, чтобы сказал, а само собой выговорилось; может быть, мой Поводырь ткнул меня в бок, а то и брякнул за меня), - вы, пчелы и шмели. Мне нужна женщина!
Молния не сверкнула, гром не грянул, и аварии на шоссе не произошло, и Господь не предстал передо мной в белом халате и со скальпелем в руке, дабы тут же вырезать у меня седьмое ребро, и ветка в лесу не упала, только одинокая пчела, пролетая мимо, сделала круг надо мной, учуяв, должно быть, аромат чая с сахаром на моих усах, а может, обследуя новый объект, похоже, древесного происхождения - на предмет улья-колоды.
Да, конечно, ничего не произошло после озвученного мною откровения в этой дивной исповедальне, хотя мне и показалось, что я не просто сотряс воздух. Мне показалось - мистическим краем моего сознания я подумал, - что только что послал в пространство сигнал, как другие живые существа посылают феромоны, которые так или иначе уловятся тем (той), кому они посланы.
Я посидел еще какое-то время, бездумно обшаривая глазами луг, по которому ходили плавные волны безветренного дня. Посидел, поднялся и пошел к дому, не зная еще, что буду делать сегодня.
Пчела
Я уже не помню, за чем я направился от крыльца к лугу, заметил, кажется, странное шевеление в траве, подумал, что там, может быть, раненное на шоссе животное, и вдруг внимание привлекло еще и движение в кустах, отгораживающих луг и домик от дороги. Сквозь кусты пробиралась в мою сторону женщина в шортах и рубашке, завязанной на животе узлом.
-Привет! – сказала она, отцепив последнюю ветку от плеча. – Я больше не могла и сказала себе: будь что будет! Мне нужно было пописать, а здесь самые густые кусты. А потом я увидела домик и вас.
-Милости прошу, - ответил я, - я вам не помешал?
-Нет, все в порядке. Надеюсь, не каждый третий или пятый останавливается здесь по нужде. Вообще – мы нация с железными мочевыми пузырями, не то, что другие... – Женщина вглядывалась в меня. – Скажите, вы буддист?
-Вы ищете буддистов?
-Да нет же. Просто, когда я вас увидела – ваше медленное шествие по двору и ваши замедленные движения, я подумала, идет либо старик, либо буддист, который готовится к медитации. Либо уже медитирует. Потом вижу: не старик. Значит, буддист. Кто же еще. Я угадала?
У женщины была потребность говорить. Видимо, она едет издалека. Пока она говорила, я разглядывал ее. Лет, наверно, 34–35. Достаточно рослая, тело подобранное, в меру мускулистое, и загорелые ноги. Русые со светлыми прядями недлинные волосы, то, что сейчас называется highlight. Грудь из тех, что может обходиться без лифчика, хоть и увесистая. Тип лица скорее англосаксонский (короткий нос, тяжеловатый подбородок). Полные губы, пытливые серые глаза с лучиками морщинок по краям глазниц, глаза всё засматривают за мою спину, женщине не терпится увидеть странный маленький дом, построенный на кромке леса.
-Со мной за три минуты не разобраться – ответил я. – Я не буддист.
-Понимаете, в чем дело, - продолжала выговариваться женщина, - у меня полетел к черту кондиционер, трубка, наверно, и мне пришлось приналечь на воду. А сегодня такая духота! У вас, кстати, найдется холодная? Как говорят французы: полжизни за глоток.
-Моя из родника. И из холодильника.
-О-о!
Мы пошли к дому.
-Я проезжаю здесь регулярно... – Она остановилась у крыльца и подняла голову: над домом, высоко, трепетала на верхнем ветерке листва дуба. Потом оглянулась на луг. – Я догадалась – вы пасечник. Если не буддист, то уж, наверное, пасечник. Но где ваши ульи?
-Да нет... -Я понял, что мне будет трудно объяснить свое одиночество. Для этого нужно или много слов, или несколько очень точных. У меня точных пока не было, ни к чьему визиту я не готовился. - Просто мне захотелось пожить вот так, - я повел рукой по дому, по лесу, по лугу и закончил движение на кустах, закрывающих меня от шоссе, надеясь, что вид всего этого все объяснит.
-Угу, - женщина кивнула, ни с чем моим не соглашаясь.
Мы вошли в прихожую-кухню. Дверь в комнату была открыта.
-Вы живете один? – В голосе не было скрыто удивление.
-Да.
Женщина оглядывала мое хозяйство. Я тем временем открыл холодильник и налил в чашку воды. В холодильник женщина тоже заглянула, быстрым взглядом заметив все, что там было.
-Зайдите лучше в комнату, там прохладно, - предложил я.
Женщина, отпивая воду, села на диван.
-Очень вкусная. Такую пить и пить.
-Я налью вам с собой.
-Вы меня уже прогоняете?
Тот же быстрый взгляд обкружил комнату: обеденный столик с видом на луг, этажерку, стол с телевизором и компьютером. Камин. Бумаги на столе и ручка на бумаге подсказали ей догадку.
-Вы, наверно, писатель.
-Э-э... да.
-Почему «Э-э...»? Вы, на мой взгляд, не начинающий.
Опять нужны были точные слова.
-Пока что я сейчас именно «Э-э...». Хотите кофе? Я варю молотый.
-Боже! Мне так осточертела наша бурда. Конечно, хочу. Я пойду с вами.
Пока я наполнял джезву, гостья не умолкала. Она в самом деле намолчалась за дорогу.
-У вас чисто, что не похоже на холостяков. Ну, - извинилась она, - это только женское наблюдение. И везде запах дерева. Вы очень любите эту... этот... уголок? Можно я выскажусь? Столько чудаков на свете – столько!.. Это просто планета чудаков! Вы – один из них?
-Здесь иначе дышится, - назвал я первую из причин, разливая кофе по чашкам. – И тихо. Хотите что-нибудь перекусить?
Гостья взяла чашку.
-Я бы выпила капельку виски, но, боюсь, в душной машине оно меня расслабит, а мне еще ехать. Здесь, и вправду, дышится иначе. Даже, я бы сказала, по-особому. Такой покой!.. – Она посмотрела на часы. - Ой, мне в самом деле пора. – Женщина допила кофе и протянула чашку мне. -Такое ощущение, будто я хорошо отдохнула. Откройте здесь забегаловку. Я буду первая, кто будет к вам заскакивать. Впрочем, забегаловки не надо. Ни в коем случае! Если здесь что-то изменится, я вас застрелю. Слушайте, в самом деле – что, если я загляну к вам как-нибудь еще? Я сегодня тараторка, но я не каждый день такая.
-Я всегда дома. Правда, иногда ухожу в лес. Там у меня проложена тропинка... – Тут я оборвал фразу; я не знал, интересно ли будет гостье знать, что лес этот нехоженый, что в нем никто из людей наверняка не бывал и что значит для меня протоптанная в нем дорожка. -Тропинка к роднику...
-Так вы позволите?
-Милости прошу.
-Послушайте... Вы русский, да? – Серые глаза остановились на моем лице.
Я рассмеялся.
-Если не буддист и не пасечник, то уж точно русский. Браво! Конечно, приезжайте. Я свожу вас к роднику. Но как вы догадались?
-Русских иногда называют медведями. Я как-то услыхала это и запомнила. Еще и родник... Так вы русский? И медведь? Немножко? А, человек по имени «Э-э...»?
Я развел руками. Уже идя к двери, она вдруг повернулась ко мне. Протянула ладонь.
-Кристина.
-Максим.
-Даже так? – рассмеялась она. – Как насчет просто Макса?
-Годится, - сказал я по-русски.
-Go-di-tsa, - повторила она. – Черт знает что! Что это означает?
-То же, что и ОK. Подождите минуту, я налью вам бутылку воды.
К хайвею мы прошли вместе. Темно-синий мерседес. Кристина села за баранку.
-Прямо не знаю, как я доеду без кондиционера.
-Вспоминайте мою прохладу - и вам будет легче.
-Ой ли.
Через две минуты ее машина исчезла в потоке других машин. Передо мной снова был конвейер.
Вот те на, думалось мне по дороге к дому, какая сила занесла ее ко мне? А болтушка! Совсем не похожа на американку. Те вежливы до приторности, формальны (на наш взгляд) и закрыты.
В кухне я увидел чашку со следами помады и уловил новый аромат. Лес, кусты, трава, цветы, прель, грибы, поленница, запах дощатого моего домика с примесью химии клея, недавно горевший камин – все это было, но добавился еще один, женщины: чистого, но все же тела, капельки духов, волос, рук, смазанных душистым кремом, салона машины. Я жадно, по-звериному, вдыхал этот новый аромат. Поймал себя на этом и усмехнулся: медведь, русский. Где же мне еще жить, как не в лесу. Я в него, в медведя, превращаюсь.
Ну, что я сегодня буду делать дальше? За что возьмусь? Может, пойти продолжать торить тропинку? Проверить колодец? Нет, ничего не хочется. Чем же заняться? Не знаю. В голове на этот раз была сумятица.
Неужели в мой налаженный было ритм жизни снова вошло беспокойство? Оно - точно - сродни суете, от которой я здесь лечусь. Женщина мелькнула, оставила аромат своего тела и пообещала заглянуть «как-нибудь» - а у меня уже весь знакомый набор взволнованности.
Какой там лес, луг и колодец! Наваждение свалилось на меня, бесовство началось - вот как это называется!
В этот вечер я то сидел дома, то ходил «по двору».
...Правильно она назвала меня отшельником.
Добавить комментарий