Днепропетровск семидесятых годов прошлого, то есть двадцатого столетия, это для меня - город детства. Естественно, что события в нём тогда присходящие, те, которые так или иначе пересекались с дорогой, или тогда ещё только дорожкой моей жизни, врезались в память и многие из них вычеркнуть оттуда уже не представляется возможным. Одно из них связано с заветной коробкой шоколадных конфет или, точнее, с ассоциацией, возникшей благодаря упомянутой дефицитной коробке "Птичьего молока". Именно так назывались дразнящие малышей, да и не только, произведения кулинарного искусства, являющие собой необыкновенного вкуса, почти невесомые, белые, ненавязчиво-сладкие помадки в молочном шоколаде. Представили ? Нет. Если Вы их не пробовали, то описание конфет окажется бессильным. И сейчас в Украине можно приобрести в магазине сладости с таким же названием, но, собственно, только оно и сохранилось, а вот вкус того "Птичьего молока" исчез, как исчезает детство.
Но сейчас речь не о загадочных рецептах, воплотившихся в тайнах вкуса, скрывающихся в покрытой тонкой целофановой плёнкой тёмно-коричневой картонной коробке, на которой крупные золотые тиснёные буквы рождали словосочетание: "Птичье молоко", а о людях.
Вы помните первую несправедливость, с которой столкнулись в жизни? Сколько вам тогда было ? Семь ? Двенадцать ? Может больше ? А со сколькими различными несправеливостями встречались потом ? А сами их творили? Все мы не безгрешны... Но вот первое неестественное, неправильное, на ваш взгляд, чьё-то действие, слово, или, может, даже злую улыбку, против чего протестовала, пусть и молча, вся ваша сущность, вы, вероятно, запомнили.
В один из зимних, каникулярных дней меня, семилетнего, мама моя, учительница младших классов, с которой мы жили только вдвоём, разбудила неожиданно рано и сообщила, что нам с ней очень повезло и тётя Света, давняя её подруга, будучи депутатом районного совета (бр-р-р, тогда я мог произнести этот ряд слов лишь неосознанно) пообещала провести нас на сессию народных избранников. Что такое сессия, я, конечно, не представлял тогда, но смысл слова «депутат» осознавал - как что-то, относящееся к людям не простым, а очень уважаемым.
Сорокапятилетняя моя мама собралась ещё до того, как подняла с кровати меня. Она надела розовое, однотонное, но красивое кремпленовое своё платье, которое обычно носила только по праздникам. Мне же надлежало облачиться в мой любимый синенький костюмчик, тщательно выглаженный с вечера, подарок бабушки Шуры... О !... Троюродная или даже четырёхюродная (всегда путался) моя бабушка Шура, которую мне доводилось видеть только на фотографиях ! О ней здесь вспомнить необходимо. Она, девушкой, во время Второй мировой войны была угнана немцами из Советского Союза в Германию на принудительные работы, но после мая 1945 года домой не вернулась, а уехала в США со своим другом, поляком по национальности, с которым они встретились на тех самых работах в Рейхе. По теперь мне понятным причинам, но в детстве совсем не ясным, в СССР после войны она не приезжала никогда, но с некоторыми своими родственниками, в том числе с моей мамой, переписывалась. А незадолго до того, как я пошёл в первый класс, прислала нам даже небольшую посылочку и в ней костюмчик, очень мне понравившийся. Вот якорёк только жалко. На лацкане пиджачка имелась аккуратная треугольная кожаная вставочка с маленьким золочёным якорьком, но когда я первый раз появился в школе в своей обновке, учительница объяснила моей маме, что с якорьком на уроки нельзя. Я долго не мог понять, кому мешал маленький позолоченный корабельный символ, но на следущее утро якорька на лацкане уже не было, а когда через несколько дней меня и всех моих одноклассников приняли в октябрята, на кожаной вставочке засияла октябрятская звёздочка с изображением головы Володи Ульянова.
Вот в этом костюмчике я и отправился с мамой за коробкой конфет "Птичье молоко ". Читатель может уточнить: "Так вы же вроде на депутатскую сессию собирались?".
Сессия, то есть собрание, как я потом понял, являлась для моей мамы возможностью оказаться в депутатской очереди за дефицитной коробкой конфет, которые купить в обыкновенном магазине было до нереальности сложно, а вот в депутатском буфете - без проблем.
Неискушённый, то есть не живший в СССР, человек может спросить: "Разве в те времена в магазинах не продавались конфеты?"
Продавались, но в основном дешёвые леденцы, кстати, очень вкусные, и, вообще, с хлебом и колбасой в Днепропетровске в те времена перебои не наблюдались, а вот приобрести шоколадное "Птичье молоко" в коробке – это было чем-то запредельным.
Понятно, что никто мне причину такого положения дел объяснить не мог, да никто и не пытался. А вот на мой вопрос касательно бабушки Шуры, когда я спросил у мамы, почему она из-за границы не приезжает к нам в гости, ответ, удовлетворявший меня аж до тех пор, пока я не повзрослел, мною был получен:
- Понимаешь, Юра, - задумчиво и серьёзно сказала мама, почему-то внимательно посмотрев в потолок, - в Америке очень плохие автомобили и они не способны ездить по нашим дорогам, потому бабушка Шура никак не может к нам приехать.
- А…,- понимающе кивнул я, отметив для себя отсталость заморского государства.
Не могла же мама говорить мне, семилетнему, о "железном занавесе" и тонкостях политики.
На депутатскую сессию, проходившую в небольшом уютном и тёплом здании студенческого клуба, расположенном в городском парке, на который медленно опускались крупные январские снежинки, тётя Света нас провести смогла, несмотря на отсутствие депутатского удостоверения у мамы. Но выяснилось, что буфет откроется только во время перерыва, и таким образом два часа я слушал выступления уважаемых людей, сидя в мягком кресле рядом с мамой, не вникая безусловно в то, о чём говорили со сцены, а лишь всматриваясь в кажущиеся почему-то скучными лица сидящих в зале мужчин и женщин. Рассматривая тогда депутатов, возможно, где-то на детско-посознательном своём уровне я пытался понять, чем же люди в зале отличаются от простых (ведь они-то не обыкновенные) жителей Днепропетровска, но ответа на этот вопрос не нашёл.
И вот прозвенел наконец звонок, как в школе. Начался перерыв, и народные избранники толпой, а другое слово подобрать сложно, ринулись к буфету, находившемуся в подвальной части клуба, под залом заседаний. Через несколько мгновений в очереди к прилавку оказались и мы с мамой. Помню, удивился тогда, что депутаты такие сладкоежки. Все, кто стоял перед нами, брали по две-три коробки "Птичьего молока", а стопки этих самых упаковок на прилавке стремительно уменьшались. И тут подошла наша очередь. Мама уже протянула деньги кассиру, чтобы заплатить за одну коробку конфет, но тут властная рука женщины-депутата, стоявшей за нами, оттолкнула руку моей мамы и народная избранница визгливым голосом обратилась к буфетчице:
- А пусть эта женщина с ребёнком покажет своё депутатское удостоверение. У неё же нет значка на одежде, может, она и не депутат вовсе, а ведь "Птичьего молока" на всех не хватит.
И только после этих слов я заметил, что действительно у всех стоявших в очереди имелся значок, но не такой маленький, как мой, исчезнувший с костюмчика якорёк, а несколько больший по размерам, в виде развёрнутого флажка.
Мама моя растерялась и не знала, что ответить, а крикливую депутатшу сразу же поддержали несколько её коллег, зашикав на нас:
- Пусть уходят.
- Это простые люди.
- Как они сюда попали ?
- Надо позвать милиционера, пусть выведет их на улицу.
А я ошарашенно смотрел на возмущённые лица и не мог понять, что происходит и почему нам с мамой не должно достаться "Птичье молоко".
Милиционер нас из здания не выводил. Мы с мамой, на лице которой заискрились слезинки, сами пошли в гардероб. Я надел моё клетчатое зимнее пальтишко и чёрную кроличью шапку-ушанку, а мама своё длинное многолетнее пальто вишнёвого цвета, и мы молча вышли на заснеженную площадь перед клубом. Вышли и остановились, перевести дух, наверное. Я почти по-взрослому ничего не спрашивал. Чувствовал, по-видимому, что ни о чём в те минуты спрашивать у мамы и не стоило. А она просто крепко держала меня за руку и смотрела куда-то вдаль, мимо сосен, тесно окружавших студенческий клуб.
И вдруг мы услышали, как за нами хлопнула входная дверь клуба, а, обернувшись, увидели вышедшего или даже выбежавшего из здания высокого лысоватого мужчину лет пятидесяти, в хорошо сидящем на нём чёрном костюме, белой рубашке с тёмно-синим галстуком, обутого в начищенные до блеска чёрные кожаные ботинки. На лацкане его пиджака в солнечных лучах блестел депутатский значок. В руках он держал коробку "Птичьего молока" и, подойдя к нам, обратился к маме:
- Женщина, возьмите, пожалуйста. Это вам.
- Мне? - удивилась она.
- Вам! И денег не надо. Это подарок от Деда Мороза для вашего малого, - ответил депутат, кивнув в мою сторону.
- Как же так? Я должна заплатить за конфеты.
- Нет, нет, даже не вздумайте. Держи, - обратился он уже ко мне, сунув в мои руки заветную коробку, которую я, не отказываясь, быстро, но осторожно прижал к туловищу, провожая взглядом торопливо зашагавшего по снегу назад, к зданию клуба, мужчину.
- Человек, настоящий человек, - тихо и медленно проговорила мама, тоже смотревшая вслед народному избраннику.
Какой я тогда сделал вывод из этой истории? Наверное, такой же, как и читатели, - что все люди разные, а степень человечности не определяется наличием или отсутствием значка на лацкане.
Добавить комментарий