Николай Боков (1945-2019) – русский и французский писатель. Жизненный путь его шёл по совершенно необычной, свойственной только ему траектории.
В годы перед эмиграцией, начавшейся в 1975 году, он получил философское образование в МГУ, вместе с друзьями, в том числе, Сергеем Бычковым, активно перепечатывал самиздат, издавал самиздатские журналы. История современной литературы обязана сегодня их труду: впервые в России были собраны в машинописи такие материалы, как трёхтомник Я.Сатуновского, поэтические сборники Г.Айги, Вс.Некрасова, И.Бродского.
С 1978 по 1981 год Боков с Арвидом Кроном издавали в Париже журнал «Ковчег», в 6 вышедших номерах которого публиковались авторы неофициального искусства, оставшиеся в СССР. Сам же публиковаться на Западе Боков начал ещё до отъезда: в «Посеве» (памфлет «Попугаев. Обзор прессы за 1984 год»), в «Русской мысли» (пьеса «Чудеса химии»), в «Гранях» (роман «Никто», повесть «Город Солнца»)…
В 1982 году Боков, до того считавший себя агностиком, испытал озарение и принял христианство, а с 1985-го сознательно и добровольно, порвав с писательством, начал бездомный образ жизни, переросший в странничество: он без документов добрался до Израиля, жил на Афоне, где даже пытался остаться в монастыре, побывал во многих паломнических местах Европы. Об этом его книга «Зона ответа», где о его мистическом опыте – рассказ «Обращение» (память о нём была с Боковым всю жизнь). А с 1992 года, так и не приняв монашества, Боков избирает себе для жизни келью - известняковую пещеру в Ганьи, в 17 км от Парижа. Обустраивает жилище, разводит огород. В то время его там уже навещали друзья, приезжавшие во Францию после падения Железного занавеса. Свои книги, впоследствии изданные в «Амазоне», он так и помечал: «Editions de la Caverne», наверное, никак не связывая это с заболеванием лёгких, которое через 6 лет заставило его перебраться в Париж: пещеру хозяин оборудовал печкой и полиэтиленовой плёнкой, сохранявшей тепло в холодное время года. Надышавшись полиэтиленовых испарений и угарного газа, Боков попал в больницу, едва оставшись в живых.
Для него начинается новая жизнь, о которой в пещере он и не помышлял. Литературную известность ему принесла книга «На улице Парижа», изданная с предисловием Аббата Пьера, знаменитого покровителя бездомных, основателя движения «Эммаус» в помощь бедным. Боков рассказывал: «Ещё до того, как вернуться, у меня была мысль записать этот уникальный опыт, который я пережил. Опыт моего обращения. В единственном экземпляре. Никакой доказательной силы. Я ничего не могу доказать. Просто вот то, что было – я записал это, как документ, и после этого я спокоен, что это существует на бумаге. Потом я возвращаюсь. Точней, меня выбрасывает в эту жизнь. Получается так, что то, что я хотел записать, очень легко и быстро издаётся по-французски. И, казалось бы, всё закончено. Но я продолжаю жить, тем не менее, и возникает момент недоумения: чем заниматься дальше? Я как бы на Пенсии с большой буквы».
«Пенсия» обернулась очень активным литературным трудом: написанием и изданием книг, часто вспоминательных по характеру, аналитической эссеистикой, переводами, созданием интернет-блогов, где размещены материалы по истории литературной жизни его круга, коллекция фото, начиная с чёрно-белых 1960-х годов (Боков был ещё и отличным фотографом): https://www.blogger.com/profile/18244788458910676824
После 2019 года остался большой литархив писателя. Кое-что из неопубликованного можно будет увидеть здесь.
Вниманию читателя предлагаются 4 эссе, написанные им в самом начале 2000-х годов для раздела «Les Essentiels» французского католического журнала «La vie». Вернувшись в 1998 году в литературу, Боков сразу же очень активно включается в журналистскую работу. Он пишет рецензии, очерки, литературные обзоры и публицистику для газеты «Русская мысль» и вскоре начинает писать философские эссе для «La vie». Их в архиве Бокова немало, но пока нами найдено только 4 русских оригинала. Остальные тексты - на французском в переводе Мануэля Пенана, и их, конечно, хотелось бы в будущем тоже видеть доступными в том числе и русскому читателю.
Эти статьи о жертве и преступнике, о слабости и силе, об интуиции тела и разумности – в каждом случае как бы о полюсах одной жизненной темы. Причём жертва, слабость, тело – в центре внимания автора как христианского философа. Нетрудно заметить и объединяющий их образ – распятие.
Примечательно и письмо Николая Бокова редактору журнала Жану Пьеру Дени о связанности русской и европейской истории. Это явно перекликается с изданной в 2011 году на французском в издательстве Franc-Tireur (USA) его книгой «Où va la Russie et la France avec elle?». На русском она тоже до сих пор не издана, однако существует в подаренном мне автором компьютерном наборе, переплетённом вручную и в обложке из обоев – чистый самиздат. А если что и издавать сегодня, так вот именно её как наблюдение за «симптомами, меняющими общество к тоталитаризму». Они имеют и религиозный аспект. Этому и посвящены эссе Бокова.
Михаил Сухотин
+++
Пуатье, 20 января 2002
Жан Пьер Дени,
Вот необычный текст. Эти 2 связанные части я хотел бы видеть изданными под одним заголовком. Если это невозможно, то, может быть, опубликовать их в разных выпусках журнала, идущих один за другим? Впрочем, если вы решите, что эта вещь не подходит для «La Vie», то не могли бы вы посоветовать периодическое издание, для которого она подойдёт?
Мне кажется маловероятным исчезновение «плохой части света» (СССР) без глубоких изменений другой его части. Если правда то, что европейский социализм был ответом на криминальный и деспотический коммунизм восточного типа, то тогда с провалом этого последнего, нет больше и смысла существования для нынешнего социализма, в частности во Франции. Но видно, как внутренние иррациональные силы активно пытаются разрушить демократическое, и в целом – европейское государство, модель которого работает по всему миру. Эта тенденция объясняет, как мне кажется, интерес и сочувствие, которые в первую очередь оказываются преступникам, попавшим в механизм государственной машины и ставшим его жертвами. К невинным же жертвам «не явных», если можно так выразиться (по-Дюркхейму), преступников в том же самом обществе мы видим только формальный интерес. Юношеская преступность, которая часто граничит с садистским развлечением – не является ли она симптомом, меняющим сегодня общество в сторону тоталитаризма? Хотелось бы знать об этом больше…
В евангельском образе Голгофы присутствуют трое: Иисус и 2 разбойника. В наше время особенный интерес вызывают разбойники. Это именно то смещение, к которому я и пытаюсь привлечь внимание.
С Новым Годом, удачи Вам!
Дружески – Н.Боков
Я хотел бы спросить вас не родственник ли вы художнику Морису Дени.
В Пуатье я обнаружил, что имею честь быть переведённым поэтом Мануэлем Пенаном. Прилагаю некоторые из его стихов, делясь с вами своим воодушевлением (ему всего 23 года)
(перевод Ларисы Сухотиной)
СПЯЩИЕ
Мы строили жилой дом на севере Казахстана. Несколько ниже Сибири, если смотреть на карту. Наша бригада составилась из студентов философского факультета[1], приехавших на летние заработки.
На старинном грузовике я ездил в каменоломню. И приехал однажды в час обеденного отдыха. Многие рабочие спали там и тут, подложив под себя ватник или прямо так на тёплой земле. Потные запылённые тела, почерневшие от жаркого азиатского солнца. Почти все – бывшие заключённые из местных лагерей. Они подобрались крепкие и нестарые: работа была тяжёлая.
Каменную стену карьера взрывали динамитом, обломки разбивали кирками. Вручную грузили. Я попробовал нагружать свою машину и быстро понял, что одной силы тут мало: нужен опыт выносливости.
Там и тут неподвижно лежали тела. Рослый парень по прозвищу Нажим спал беззвучно. Он весь был покрыт татуировкой. Орёл простирал крылья у него на груди, на животе восходило солнце. Выражение обиженности на лице, детскость припухлых губ составляли контраст – почти пугающий – с грязной синевой рисунка и короткими жёсткими волосами. Спал великан с лицом ребёнка. Наглый задира с печальным лицом.
Как говорится, лицо – зеркало души. Вот она – чистая, мягкая, чем-то обиженная. Её можно было видеть. Но вступить в общение с ней? Как? Нежною появилась на земле эта душа, и что её сделало безжалостной и злой? Жадной властвовать над другими, жадной настолько, что всякий предел исчезает? Господи, помилуй нас!
По-моему, ни один киноактёр не может сыграть спящего: нельзя одновременно бодрствовать и находиться в невинности тайной души! Если мы и не замечаем подделки, то потому лишь, что спящего нам показывают долю секунды. А если изображение остановить, то фальшь выйдет наружу.
Лицо Нажима потемнело, он зашевелился и открыл глаза. И сразу, встретив мой взгляд, усмехнулся, обнажив жёлтые от табака зубы. Хищный, быстрый, мускулистый, он был готов к схватке. К жизни.
Проснулись и другие, и принялись за работу. Грузовик наполнялся кусками гранита. А меня осыпали непристойностями и насмешками: «Что он видел в жизни, этот сопляк!» Тогда мне казалось странным это презренье людей, ничего не видевших, кроме тюрьмы. И в то же время я им почему-то завидовал!
Я ехал по степи в философском расположении духа, вновь поражённый неравномерностью мира. Если уж сила – то вместе и жестокость. Если много солнца – то нет и воды, а где-то тонут и гниют.
Вот это контрасты! – изумлялся я. От спящего младенца до жестокого преступника один шаг. Но всё-таки странна эта неотвратимость. Почему бы им не убежать друг от друга, увидев, что приближается что-то опасное? Поставлю парадоксальный вопрос: почему убегает жертва, а не преступник?
Впрочем, редко, но убегает и он: сексуальный маньяк в Нью-Йорке просил, чтобы его стерилизовали после тюрьмы. Ему отказали. Газета не написала почему, словно это было неинтересно.
Человек боится смерти по-разному. Люди ездят в автомобилях, несмотря на тысячи жертв несчастных случаев. А в пригородном поезде Парижа вечером пусто, хотя убивают тут гораздо реже. Злой человек ужаснее, чем ужасный случай.
С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЖЕРТВ
Так получилось, что в центре нашей цивилизации находится жертва. Невинный, прибитый к кресту. Божественный Иисус. И эту «парадигму» нельзя ни отменить, ни заменить. Ни нацизму, ни коммунизму это не удалось: они пытались поставить в центр победителя, этнического или социального сверхчеловека. Но Жертва оказалась сильнее их, как, впрочем, и предсказано в «книге парадигм», Евангелии. Об этом не вспоминается, когда побеждает сильный. «Бог на стороне многочисленных полков»[2], не правда ли? «Ватикан? А сколько у него танков?» - насмешливо спросил Сталин Лаваля[3]. (И где теперь оба эти господина, спросим мы).
Несмотря на уроки истории, хочется быть вместе с победителем. Восторг переполненной площади и вопль стадиона пьянит стоящих рядом с ним. И помогает устраиваться в жизни. Так функционирует современное общество: обративший на себя внимание получает место на рынке и право торговли. Общество потребления, ничего не поделаешь.
Человек, вышедший за пределы обычного, творит тем самым событие. Даже тот, которого общество порицает. Я имею в виду преступника, находящего жертв по своему усмотрению, по своей воле. Следуя загадочному импульсу. Но вот он арестован, оставив пять-шесть мёртвых и их пятьдесят-шестьдесят близких, раненных навсегда. Странный палач, заменивший дисциплинированных профессионалов – служащих государства. Этих последних упразднили по соображениям гуманности. Тогда появился палач-самозванец. (И тут есть теперь свои знаменитости: некто на Украине, намеревавшийся убить 365 человек, по числу дней в году. Его остановили на пятидесятом).
Психологи, юристы и стареющие манекенщицы спешат издать книги о таких случаях, чтобы их объяснить. Приклеить своё имя к имени, поднявшемуся на поверхность. Громкий процесс, всеобщий ужас. Скорей посмотрите на него! (И на пси, и на адвоката).
А вот жертвы такого интереса не возбуждают. Их много, это обыкновенные люди, они ездят в метро и хороши для статистики. Их изображение не годится для прессы. Ибо непристойно: смотреть посторонним на снимки обезображенных тел мешает стыдливость (pudeur), объясняет публике психолог. (Такого не сумели придумать и в покойном Советском Союзе).
Жертва как была один на один со своим убийцей, так и останется. Ей отказано в посещении, даже символическом и виртуальном. Посещение ждёт преступника, если, конечно, его сумеют арестовать и посадить в тюрьму.
В своей беззащитности жертва стала смешной, и вот маленькое перо нашло забавной игру слов: serial killer и céréale killer[4]. Если расслабиться, то и мне эта шутка покажется весёлой: и я не слишком часто видел жертвы, даже на фотографиях. Ну, разве что в кино, так ведь там льётся краска.
Не прервалась ли европейская традиция именно здесь? Мы не видим жертву, мы отворачиваемся от неё, хотя в центре нашей цивилизации – невинная Жертва. Две тысячи лет христианский мир её созерцал и ею питался, и пропитался ею настолько, что милосердие и жалость остаются для нас настоящими ценностями, настолько, что нас могут иногда обманывать, используя каритативные ассоциации (ARC, etc.), превращая их в политические лобби. (la loi sur la présomption d’innocence, etc.)
Фундаментальный образ Жертвы нельзя заменить героем из супермарше. Бесконтрольные попытки такой замены, как бы они не оправдывались коммерчески, потрясают нашу цивилизацию. И нужно ли верить, что все виды социальных катастроф нам уже известны? Что мы всегда успеем распознать их начало?
Образ Жертвы – сердце нашей истории и всех нас, и его нужно лечить, посещая жертвы в их страхе и ужасе, когда они оказались один на один с убийцей. Разумеется, не принуждая никого.
Вид сегодняшней жертвы спасёт будущих убийц от их «импульса».
[1] В 1960-е годы Н.Боков учился на философском факультете МГУ.
[2] Высказывание, приписываемое Наполеону. Кроме того «Бог Саваоф» значит «Бог воинств».
[3] В своих воспоминаниях о Второй мировой войне Черчилль писал, как премьер Франции Лаваль во время переговоров со Сталиным попросил о безопасности для католиков в СССР, чтобы таким образом упростить переговоры с Папой Римским. В ответ прозвучала эта фраза.
[4] Каламбур: «серийный убийца» (англ.) и «злак-убийца» (фр. Вероятно, из рекламы здорового питания)
Добавить комментарий