Вышла моя новая, 12-я книга. Она состоит из 23 рассказов, очерков, эссе и размышлений и стала пятой в серии однотипных по структуре и оформлению моих сборников ("Знакомые и незнакомые", "Оглянуться, не останавливаясь", "Одних я знал, других - казалось...", "Личное и ставшее близким", "Живёт в душе и памяти").
В этой книге я рассказываю об очень личных событиях своей жизни, о близких мне людях, часть которых - незаурядные.
Большой раздел книги посвящён неординарным личностям прошлых лет, с которыми я не был, да и не мог быть знаком, но кажется, что я с ними реально встречался и они стали мне по-человечески очень близкими.
Заключают книгу эссе и размышления.
Семь текстов этого сборника были опубликованы в "Чайке".
Желающие бесплатно получить полную электронную версию книги могут обратиться в редакцию по адресу: editor@chayka.org
Юбилей – и не только (Из новой книги)
Да, 50-летие – это особая дата. Не зря латинское слово «юбилей» произошло от ивритского «ювель» (т. е. «кратное пятидесяти») – именно такой возраст формально стал в том году ему соответствовать. Настоящий праздник по этому моему поводу организовали моя жена и настоявшие на этом наши ребята. Посторонним, тем более молодым, последнее слово этой фразы наверняка режет слух: у некоторых уже тогда стали появляться лысинки, у других животики слегка намечались, а туда же – «ребята»…
У нас за много лет сформировалась из друзей и близких приятелей замечательная компания. Мы собирались для подготовки сценария любого мало-мальски существенного праздника (например, чтобы не упустить каждый заслуживающий внимания повод, отмечали все три Пасхи – православную, католическую и иудейскую). Однажды кто-то сказал про нас: «Если была бы пасха у мусульман – они бы и её отмечали».
Подходили мы к этому делу серьёзно – писали шутливые песенки (в основном на мотивы популярных), попурри, пародии, частушки, посвящения, торжественные речи, оды, доклады, постановления «общих собраний», вручали рукотворные ордена и медали (с «Положениями» о них), изготовляли шутливые дипломы и Почётные грамоты. Большинство этих текстов облекались в стихотворную форму; вряд ли их можно было причислить к высокой поэзии, но явный примитив и халтуру мы себе не позволяли.
Процесс подготовки этих встреч с придумыванием неожиданных идей, шуток, розыгрышей, «приколов» зачастую бывал не менее увлекательным, чем сами будущие праздники (а иногда и более). Бывало, что мы начинали хохотать, когда предлагавший очередную идеи ещё не успевал её полностью озвучить. Отдышавшись и перебивая друг друга, продолжали сказанное «предыдущим товарищем»; порой это уводило совсем не туда, куда предлагалось, но за сохранение идеи никто, естественно, не держался – лишь бы получилось весело.
Для празднования моего юбилея (благо дело было летом) мы собрались на старой даче многолетнего, ещё со студенческих времён, друга, расположенной в любимой одесситами Аркадии. Маленькие комнаты в низком домике с небольшими окнами мы использовали только в качестве места переодевания в традиционную для лета форму одежды – плавки или купальники. Исключением был будущий тамада – он дополнил свой наряд видавшей виды соломенной шляпой и галстуком (подозреваю, что тот был сделан на скорую руку из пояска женского халата). Возможно, эта экипировка помогала ему сохранять солидность и невозмутимое выражением лица при руководстве официальной частью мероприятия.
Мужчины разделились: одни устанавливали мангал, другие готовили дрова, третьи нанизывали на шампуры замаринованное мясо – отдельно свинину, отдельно курятину. Тут шуток не слышалось: шашлык – дело серьёзное…
Витя – могучего сложения шатен с рыжеватой «шкиперской» бородкой и холодными серо-голубыми глазами, внимательно следил за не допускающим отклонений от привычной процедуры процессом («Ты прокладывай луком, прокладывай, не пропускай!»).
На небольшой открытой веранде женщины сервировали замечательный стол. И неважно, что сам стол был составлен из разнокалиберных элементов – для компенсации их неодинаковой высоты под ножки пришлось подкладывать найденные на территории предметы, главным требованием к которым были не их плоские поверхности, а возможность хоть как-то обеспечить одновысотность столов.
Заключительная часть заполнения поверхности общего стола, занявшего всю длину веранды, происходила с трудом:
– Поставь это под углом – может, влезет ещё и салат.
– Не получается…
– Тогда ставь на подоконник, потом добавим.
– Подоконник узкий; туда, наверное, бутылки.
– Их трудно будет доставать.
– Ничего, захотят – повернутся на 180 градусов
Услышав эти слова, Витя отвлёкся от своей миссии и непререкаемо заявил:
– 180 ¬– это слишком. Мне достаточно 40, можно 42, но прямо передо мной.
Юра, смуглый брюнет с доброй улыбкой и негромким голосом, который он не повышал никогда, успокоил Витю:
– Не переживай – девочки знают, что ты огорчишься, и поставят бутылки на стол. А закуски – это не главное: кому надо – достанут.
Меня до прозы жизни не допускали: «Ты юбиляр – общайся».
Круг этого общения был намного меньшим, чем количество находившихся «при деле»: немного растерянная («неужели сыну уже 50?!») и обожаемая всеми присутствовавшими моя мама; тёща, которую некоторые мои друзья мужского пола, тоже очень по-тёплому к ней относящиеся, после третьей рюмки начинали называть не по имени-отчеству, а ласково «наша тёща»; счастливая дочь-третьекурсница, уже замужняя дама, державшая за руку не менее счастливого и такого же несолидного зятя, а также дети наших ближайших друзей возрастом чуть постарше моих.
Разместились за столом, мягко говоря, с трудом: длина его оказалась явно недостаточной, так что локти пришлось некультурно ставить на стол, чтобы избежать слишком плотного соприкосновения с боком соседа. Кроме того, расстояния от стола до стенки дома с одной стороны, а до ограждения веранды – с другой создавали большие трудности, особенно для не самых стройных.
Кто-то в шутку предложил соорудить снаружи веранды (её пол был на одном уровне с землёй) «детский стол», имея в виду молодёжь, но те запротестовали. Наконец как-то втиснулись, и застолье стало набирать силу.
Могу предположить, что обитателям соседних дач, находящихся впритык к участку моего друга и отделённых него от символическим, насквозь просматриваемым заборчиком, отдохнуть в тишине и покое в тот день не пришлось…
Опустошить стол так и не удалось, хоть все очень старались. Когда одна из женщин несмело спросила, созрели ли мы для тортов и кофе, все возмущённо загалдели: «Ты что? Какие торты? Тут вдохнуть некуда, не только ещё что-то съесть!»
– А пошли на пляж! – предложил кто-то.
– Правильно, на пляж! Уже не жарко, самое время! Подвигаемся, заодно и утруска произойдёт, да и переодеваться не надо.
– Как не надо? Мы вроде уже не дети, неудобно в таком виде.
– Нас арестуют? – бесстрастно осведомился кто-то из мужчин не идеально трезвым голосом. – Здесь идти пять минут; сделаем вид, что вышли ненадолго с пляжа посмотреть на стройку дома Жванецкого.
Действительно, на обрыве, приподнятом над дорогой к пляжу, незадолго до этого началась стройка, назначение которой было у всех на слуху – городские власти подарили там нашему замечательному земляку, Почётному гражданину города, участок бесценной земли.
Аркадийский пляж тогда ещё не был изуродован теперешними новациями и сохранился таким, как мы привыкли его посещать десятки лет – чистый песок, не заставленный прокатными топчанами и шезлонгами, размеренно набегающие на него ласковые прозрачные волны и мелководье, метров через двадцать обрывающееся в глубину.
Упитанная девочка лет трёх, плотно вставленная в надувной круг, отталкиваясь ножками и пыхтя, целеустремлённо перемещается в воде параллельно берегу. Женщина, сидящая недалеко от воды, обеспокоенно говорит ей:
– Таня, не заплывай, будь ближе ко мне!
– Бабушка, я не могу ближе – там уже нет моря…
Недалеко от нас расположились две пары средних лет и несколько более чем средней упитанности. Чувствовалось, что они здесь уже давно – на песке лежит пустая бутылка, а на большой подстилке стоит ополовиненная. Рядом – остатки не очень разнообразных, но ещё обильных закусок: помидоры, огурцы, картошка «в мундире», тараньки – всё, что может вытерпеть пребывание на солнце. При этом – никаких проявлений нетрезвости, негромкий разговор, время от времени прерываемый «Будем здоровы! – Будем!». Лица довольные, расслабленные. Отдыхают люди…
Слева от пляжа выдаётся довольно далеко в море пирс для причаливания пригородных катеров с маленькой кассой при входе на него. Оттуда периодически звучат в динамиках объявления: «Через две минуты катер «Ласточка» отойдёт к причалу 16-й станции Большого Фонтана». Иногда это уже ставшее привычным выражение конкретизируется и гремит на весь пляж: «Дама в жёлтом сарафане! Если вы совсем чуть-чуть ускорите шаг, то ещё вполне можете успеть. А песок витряхнете уже на пирсе, чтобы команда уже считала вас за свою»…
Справа невысокая спасательная станция. На её открытом в сторону моря небольшом балкончике – флагшток с безвольно свисающим флагом, на котором едва просматривается выцветшая и не очень понятная голубовато-жёлтая эмблема. Рядом сидит загорелый до черноты мускулистый парень, время от времени лениво и заученно произносящий в микрофон: «Граждане отдыхающие, не заплывайте за буйки».
Вдруг в его голосе появляется металл, и он звучит неожиданно громко: «Женщина в голубой шапочке! Это и вам касается, или вы хотите иметь хороший штраф? Немедленно вернитесь, иначе потом вам может совсем не понравиться!»
А над всем этим – голубое небо и яркое, но уже не такое горячее, как в середине дня, солнце. Ритмичный плеск чуть слышно накатывающихся на песок волн успокаивает, расслабляет.
Но нам расслабляться нельзя – на даче ждут два огромных торта с общепринятыми названиями «тёщин коричневый» и «тёщин белый» (такой вкусноты мне не приходилось пробовать ни до знакомства с матерью моей жены, ни после её смерти).
Вернувшись на дачу, мы – кто рискнув всё-же втиснуться за стол, кто благоразумно прогуливаясь с тарелочками в руках по территории – с новыми силами принимаемся за щедро отрезанные куски, сопровождая этот процесс нечленораздельно звучащими проявлениями удовольствия. А тёща, привыкшая к такой форме выражения благодарности, скромно говорит: «На этот раз шоколадный, по-моему, не очень удался»… Высказывание привычное, в нём чередуются лишь названия изделия. Конечно, её, как всегда, возмущённым хором разубеждают.
Потом опять разделение труда: одни снимают с торчащего из земли крана чёрный резиновый шланг для поливки упорно пытающихся выжить на небольшой клумбе цветов, сворачивают его и прячут в стоящий рядом чуланчик; другие собирают и укладывают посуду и остатки пиршества («Девочки, возьмите с собой, пропадёт же!»); третьи разбирают стол и разносят одолженные у соседей некоторые его части и скамейки («Мальчики, вот ещё какой-то стул, куда его?»).
– Кто с нами? Есть ещё одно место.
– Спасибо, мы на Черёмушки.
– А мы, наверное, на катер.
– Ладно, созвонимся.
– Ну, всего!
Этот счастливый день стоит у меня перед глазами, как будто не прошло 38 лет и он был вчера – трогательные мелочи и подробности, яркие краски раннего лета, голубое небо, голоса и интонации родных и близких людей.
Почти никого из них уже нет с нами, а немногим оставшимся теперь «хорошо за» восемьдесят, некоторым под девяносто.
Ребята… Девочки… Мальчики…
Когда человек молод, он свободно дышит, не чувствует своего сердца, при желании быстро и подолгу ходит, не замечая подъёма – в общем, воспринимает своё здоровье как совершенно естественное.
Точно так же каждый счастливый человек воспринимает своё счастье, не задумываясь,. Именно так мы тогда жили – не стремились к богатству, дорогим машинам, нарядам, украшениям, не завидовали их владельцам, да таких в нашем окружении и не было.
Мы получали удовольствие иначе – от интересного общения, от хороших стихов и песен (и сами с радостью их пели), от бескрайнего морского простора, от хрустальных шариков росы, дрожащих на траве опушки леса ранним утром, от крупных звёзд на иссиня-чёрном небе горного Крыма и завораживающих огоньков, перебегающих по догорающим углям вечернего костра, от устилающих лесную поляну желтых и багряных осенних листьев.
От белых лилий и кувшинок в протоках и озёрах Игналины, оберегаемых от случайного касания веслом.
От вида Эльбруса и Арарата, освещённых первыми лучами рассвета, и от потерявшего дневной жар солнца, заходящего за противоположный берег Днестровского лимана.
От подёрнутых дымкой предвечерних Карпат и смолистого запаха нагретого солнцем белорусского соснового леса.
От обилия кусочков разноцветной яшмы на маленьком пляже в Сердоликовой бухте под Кара-Дагом.
От улочек старых Таллинна, Риги, Тбилиси, Баку, Львова, от мощного звучания органа Домского собора.
От древнего монастыря Джвари и вида от его стен на слияние Куры и Арагви близ Мцхеты.
От величественных дворцов и соборов Ленинграда, его мостов, каналов, белых ночей.
От яркого, праздничного Петергофа и неповторимой атмосферы Михайловского.
От Куинджи и Врубеля в Третьяковке и импрессионистов в Пушкинском музее.
От спектаклей «Таганки», «Современника» и БДТ.
От концертов Д. Журавлёва и В. Сомова в Доме учёных.
От первого чтения Булгакова, перечитывания Паустовского и цитирования-соревнования Ильфа и Петрова.
От посиделок заполночь на песчаной косе Каролина-Бугаз перед большой миской мелких жареных бычков («семечек», как мы их называли), запиваемых молодым вином.
Получали удовольствие от любимой работы.
А главное – от того, что рядом были наши любимые.
Поэтому я лишь чуть-чуть изменяю стихи Н. Добронравова, ставшие замечательной песней А. Пахмутовой, и после этого в ещё бо́льшей степени готов подписаться под ними:
Как молоды мы были,
Как счастливы мы были,
Как искренно любили,
Как верили в себя…
Я заменил только одно слово – во второй строке вместо повто́ра «молоды» написал «счастливы».
Все остальные слова – про нас: мы действительно были мо́лоды (по сравнению с нами теперешними – уж точно), не сомневались в себе, искренне любили и были любимы.
А значит – были счастливы.
Добавить комментарий