videokhronika oktyab w.jpg
У любой профессии свои преимущества и недостатки. И понятно, что многие считают, что их профессия — самая лучшая в мире. Я тоже полагаю, что радиожурналистика — это нечто очень замечательное. Никогда не отмечаю ни дат, ни дней рождения, но сейчас хочу сделать исключение. Не сентиментальности ради, а потому что здесь личное связано и с приметами времени. 45 лет назад в октябре я пришел в радиожурналистику, которую я отнес бы к тем профессиям, которые дарят массу встреч и впечатлений. Десятки тысяч людей, с которыми встречался в эфире. Среди них люди, которые навсегда войдут в историю. Десятки тысяч тем, дискуссий. Как в любой работе немало памятного и того, чего не хочется вспоминать. Бесчисленные картинки.
Кажется, прошел через все радиожанры, которых множество. Интереснее всего был репортерский период. Самое большое сопротивление материала. Сейчас репортеры на радио не в моде. Самый популярный жанр — так называемая «говорящая голова». Нескончаемые ток шоу, в которых обсуждают разные проблемы. Одно мнение такое, а другое этакое. Интерпретация любого факта в конечном счете зависит от точки зрения. Кто-то считает, что «Мона Лиза» гениальнейшее творение, а для кого-то это всего лишь несколько сотен граммов краски на холсте. В принципе ведь верно и то, и другое. О Моне Лизе говорят редко, больше о политике, спорте, развлечениях, о том, как похудеть и прочих реалиях нашей действительности. Сейчас я стал этой самой «головой» и веду в день пять-шесть часов эфира. А в Москве я работал во многих жанрах. Но временами был и «головой». Признаюсь, это не самая тяжелая работа. Главное — найти интересного собеседника. Несколько лет вел разные передачи, в том числе и «Дискуссионный клуб», в которой выступали многие известные в бывшем СССР люди — от Михаила Горбачева и Бориса Ельцина до знаменитых ученых, писателей, артистов и спортсменов.
Гораздо труднее было делать радиорепортажи. Здесь часто возникали неожиданные ситуации. Я много лет был репортером. А репортеры это люди, которые работают на сегодняшний день, с места события рассказывают о том, что назавтра зачастую уже мало кого волнует. Я иногда думал — вот была бы подлинная сенсация, если бы удалось, скажем, сделать репортаж о приземлении первого инопланетного корабля. Но даже если такой корабль приземлился бы, инопланетяне все равно бы меня не позвали, потому что я не раз говорил, что в них не верю. Так что сенсационных репортажей у меня не было. Но были такие, которые стоили мне немало усилий и, как говорится, крови. Причем, иногда в буквальном смысле этого слова.
Расскажу о трех эпизодах из радиожизни за последние годы работы в Москве. Это картинки из моей радиобиографии. А биография каждого из нас была маленькой частью биографии радио в целом.
Три минуты
Рано утром 4 октября 1993 года я выступал в программе «Маяк» и рассказывал о том, что происходило минувшей ночью в Москве. Кроме моего рассказа из студии, впервые на радио на моей памяти прямо из магнитофона, приставленного к микрофону в эфире прошла моя запись, сделанная на месте событий. До этого на протяжении многих десятилетий репортажи (кроме футбольно-хоккейных) переписывались, монтировались, редактировались и зачастую причесывались. И только потом эфир. А тут прямо с магнитофона. Но не с моего. Он был разбит прикладом. Однако кассета осталась нетронутой, и мы воспроизводили звук с другого магнитофона. Всего три минуты эфира. Три минуты в моей репортерской жизни. Предыдущим днем я сделал большой репортаж около Центрального телеграфа. Он вышел в эфир без особых происшествий. И я решил сделать еще один репортаж, ночной.
Про путч, про противостояние президента Бориса Ельцина с Верховным Советом, про вооруженные столкновения в Москве, про штурм телецентра Останкино и про обстрелы из танков Белого Дома много написано и сказано. Тогда в Москве погибло около 150 человек. Многие из них в Останкино. Среди убитых были журналисты, в том числе и наши зарубежные коллеги. Ближе к полуночи 3 октября мы об этом подробностей еще не знали. Были слухи о том, что в Останкино происходят события трагические, льется кровь. Я тогда работал на иновещании на Пятницкой улице, 25. Из Останкино привезли журналистов Всесоюзного радио, их эвакуировали. Все свои люди. Коллеги. Я всех знал. И все знали меня. И когда прошел слух, что я хочу поехать в Останкино, чтобы рассказать, что там происходит, ко мне пришли множество моих коллег, известных всей стране журналистов. Одни меня отговаривали, ты что, псих, там людей убивают. Другие, я помню своих старых приятелей из «Маяка», чертили схемы, как мне проехать, чтобы не попасть в нехороший переплет. Я посмеивался. Что вы меня учите, я в Останкино 7 лет работал. Я там все ходы и выходы знаю.
Сначала я хотел ехать на своей машине, потом меня отговорили. Так ты вроде бы частное лицо, а в служебной машине ты исполняющий обязанности. В диспетчерской водители встретили мое предложение поехать в Останкино угрюмым молчанием. Смотрели на меня подозрительно — в своем ли ты уме, ехать в такое пекло? И тут нашелся молодой парень, который сказал — ладно, поехали. Было уже заполночь. Никогда в жизни ни до, ни после этого я не видел такой пустынной, пугающей, таинственной Москвы. Ни единого человека на улицах. Мы ехали из Пятницкой в Останкино буквально считанные минуты — ни тебе светофоров, ни тебе пробок. Мне уже казалось, что не стоит драматизировать ситуацию, что и дальше все пойдет относительно гладко. Но так не получилось.
О том, что пришлось испытать, не хочу вспоминать. Неприятно. Приведу только несколько строк из книги Ильи Симанчука об истории иновещания. «Отчаянный бросок к простреливаемому со всех сторон телерадиокомплексу в Останкино великолепного репортера Михаила Бузукашвили. Ему грозили автоматом. Ему тыкали в лицо пистолетное дуло. Его зверски били сторонники мятежников. Однако он сумел вырваться и вернулся на Пятницкую с уникальным материалом».
Тираж этой книги специально задержали, чтобы осветить в ней последние события. Не знаю, как в магазинах, но у нас в киоске на Пятницкой за книгой, которая продавалась в конце 1993 года, выстроилась огромная очередь. Это же про нас, радиожурналистов. Все знали друг друга, персонажей, описанных в этой документальной книге. Я пришел на иновещание уже в горбачевские времена, в 1989 году, когда здесь были новые веяния. При Горбачеве хорошо работалось, свободнее, чем в любые другие времена на моей памяти в Москве. Илья Симанчук, наш коллега, написал очень жесткую книгу «Диверсант в эфире». Иновещание называли могилой неизвестного журналиста. Оно было на протяжении десятилетий каналом, по которому шла ложь.
Илья на большом фактическом материале писал о работе, которая нередко превращала журналистов в людей, которые говорили не то, что думали, становились карьеристами, циниками. В этой книге очень немного имен журналистов, к которым автор относится с уважением. Обо мне есть теплые слова, что мне было приятно, конечно. Правда, я на Илью немножко обиделся. Он написал, что я рассказывал о своих злоключениях с юмором, считая их всего лишь издержками профессии. Это действительно было так. Но при этом он добавил, что как же будет здорово, если новички позаимствуют у ветерана подобные качества. Я обиделся за ветерана, я считал себя очень молодым.
Что такое журналистский долг, стоит ли рисковать жизнью ради трех минут в эфире, поступил бы я так же при подобной ситуации сегодня? Множество разных вопросов, на которые у меня нет однозначных ответов. Но если бы в моей жизни не было этих трех минут и других коротких минут иных репортажей — моя жизнь лишилась бы многих памятных картинок. Всегда ведь актуальна старая и мудрая жизненная позиция — действуй, пока можешь, пока имеешь шанс, пока есть смысл, пока есть силы.
24 часа
Не знаю, что считается рекордом в книге Гиннеса, но однажды я был в эфире ровно 24 часа. Первый за все время существования московского радио. Сменялись мои коллеги журналисты, а я был практически неизменно в студии целые сутки. Это было 1 июня 1990 года. В международный день защиты детей. 24-часовый радиомарафон «Дети планеты Земля». Я уже тогда вовсю бегал марафоны и на слове «марафон» был несколько зациклен. Сколько я пробивал этот радиомарафон и как — это целый детектив. Сколько с моим непосредственным начальством говорил, убеждал. Ни в какую. Ты с ума сошел со всеми этими голосами иностранными, со своей гигантоманией, это же какой объем работы. Хотя времена были горбачевские и достаточно свободные, все же начальники опасались — как бы чего не вышло. Помог случай.
У лифта я встретил зампреда Гостелерадио (названия в то время менялись) по иновещанию. Звали его как Пушкина Александр Сергеевич. Фамилия у него была известная — Плевако. Он как всегда был приветлив. Как у тебя дела, давай, зайди, расскажи. Он ко мне хорошо относился и сравнительно недавно переманил меня из союзного радио в иновещание. Очень милый человек, эрудит, умница. С одной стороны, внук знаменитого юриста Плевако, а с другой, по матери — знаменитого художника Верещагина, который погиб во время русско-японской войны. Это про его дедушку ходят легенды. Однажды он защищал оступившегося священника. Плевако упрекали в том, что он не готовится к процессу и завалит его. Он обещал его выиграть за одну минуту. И действительно выиграл. Сказал следующее. Господа присяжные, мой подсудимый всю жизнь отпускал вам грехи. Простите и вы его один раз, люди русские. И священника оправдали.
Не жалуясь на начальство, я рассказал Александру Сергеевичу о своем замысле. Он загорелся. Составь план. Я говорю — принесу завтра. А он мне — чтобы через полчаса план был у меня на столе. И завертелась работа. В ней были задействованы практически все наши корреспонденты в десятках стран. Я не знаю, было ли в истории мирового радио такое глобальное действо. Целые сутки одной тематической программы в эфире. В передаче принимали участие президенты, вице-президенты и премьер-министры, просто министры, известные ученые, писатели, артисты, журналисты из 35 стран. Подчеркиваю, из 35 стран. Никто не отказал, когда к нему обращались. Ведь речь шла о детях.
Впервые в этой программе вместе с нами были журналисты из «Голоса Америки», «Би-Би-Си», «Немецкой волны», Французского радио, Шведского и другие. Раньше они считались «вражьими» голосами, их глушили, а в тот день впервые они прозвучали не где-то на условиях подпольности, а на волнах Международного московского радио, как теперь называлось иновещание. После той передачи многие дети из Чернобыля, дети-инвалиды были усыновлены за рубежом. Пусть будут счастливы эти дети, не подозревающие, что скромные московские журналисты стояли у истоков их новой жизни.
Об этом радиомарафоне писали многие газеты. А меня наградили поездкой в Китай. Нас было четверо из Москвы, и китайские журналисты принимали очень тепло. Больше всех понравился потрясающий город Ханчжоу. Я потом про него говорил в эфире, что Ханчжоу самый прекрасный город в мире. Мне пришло потом письмо от радиослушателя, в котором меня шутливо обвинил в плагиате. Оказывается, такая же фраза есть в книге Марко Поло, которому установлен памятник в Ханчжоу. Я был рад, что мы с Марко Поло думаем одинаково. И у нас гипотетическая взаимная симпатия через века. Такая же симпатия у меня, например, с Дюма. Сам видел у входа в его замок Монте-Кристо слова «Я люблю тех, кто любит меня». Я Дюма люблю. Значит, и он бы отнесся ко мне с симпатией, если бы каким-то фантастическим образом мы встретились.
Восемь дней без эфира
Эта история произошла вскоре после суточного радиомарафона и вызвала большой резонанс в прессе и в радиоэфире в стране и за рубежом. Об этом писали десятки газет. Среди них «Аргументы и факты», которые тогда имели фантастический тираж — около 30 миллионов, самый большой тираж в истории мировой журналистики. С главным редактором этой газеты Владиславом Старковым мы вместе несколько лет работали нa радио, он был мне близким другом. «Комсомольская правда» написала «Отключите первый микрофон». Отмечу, что я был первым по рейтингу в десятках стран, где слушали передачи. Я до сих пор храню брошюру с этим рейтингом. Это было время, когда мерились силами Горбачев и Ельцин, шло перетягивание каната, в том числе и борьба за средства массовой информации.
Ельцин побеждал. Тогда среди прочего состоялась передача Всемирной русской службы из Всесоюзной телерадиокомпании (бывшего Гостелерадио) в Российскую телерадиокомпанию. Меня и еще двух сотрудниц — Веру Леонтьеву и Таню Зелеранскую — вывели за штат и обратно не взяли. Всех взяли, а нас нет. Мои коллеги — прекрасные журналисты. Вера до сих пор один из руководителей русской службы «Би-Би-Си», а Таня долгое время была главным редактором популярной в России станции для женщин. Она была признана женщиной года в России. У нас было несовпадение взглядов с некоторыми людьми, которые определяли тогда «климат» на радио.
Я человек не конфликтный. Я не люблю драматизировать простые жизненные ситуации и склонен идти на компромиссы, когда это не касается принципов. Но если доводят, то тогда никаких сомнений. Ну, никак я не мог согласиться с начальством, если оно пыталось кромсать мое интервью с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым, а потом и вовсе решило его не давать («не актуально»). Или если в наших передачах вдруг появлялся очерк, восхваляющий академика Игоря Шафаревича как столпа демократии. Этот «столп» теоретизировал по поводу «малых народов». Таких стычек с начальством было множество. Потом эти начальники объявляли себя большими демократами.
Речь не шла о работе. Мы не сомневались, что у нас появится множество предложений. Речь шла о человеческом достоинстве. Да и работа была нам дорога, сколько мы в нее вложили. Времена произвола, нам казалось, уже прошли, а тут чиновники от журналистики, ни на что большее, чем на сомнительные «ценные» указания, не способные, опять творят свой беспредел. И уверены, что все будет шито-крыто. Стерпят, мол, куда денутся.
Как только мы получили это сообщение, я сказал: «Девочки, успокойтесь, мы им покажем, что мы не быдло». Я написал на большом листе бумаги, что объявляю голодовку. Все было решено за три минуты. Сейчас голодовки в России обычное явление. В то время голодовки случались, но о них либо вовсе не писали, либо представляли в искаженном свете. Тем более, что голодовку объявлял журналист. Это было неслыханно. Ко мне начальство относилось с подозрением, а мои коллеги и слушатели с симпатией.
Через две минуты весть о голодовке разнеслась по всему нашему зданию на Пятницкой (а там работало более 3 тысяч человек). Через четыре минуты прибежала ведущая «Юности» Алла Слонимерова и повела меня на передачу в открытом эфире. Полчаса мы беседовали, отвечали на вопросы. А потом мне Алла говорит: «Все, Миша, ты внимание к этому привлек, цели добился, прекращай свою голодовку». Я говорю, «Да ты что, я голодовку объявил всего сорок минут назад. Ничего себе поголодал».
Я держался восемь дней на рабочем месте. Сын мой тоже работал на радио, долгое время вел популярную передачу «Полевая почта Юности». Он приходил ко мне со свежими рубашками и прочей амуницией. Милиция ко мне иностранных корреспондентов не пропускала, но телефон мне не отключали, и они мне звонили. Это все долгая история, сейчас я ее вспоминаю с улыбкой. Каждый день комната, где я сидел, была полна народу, десятки людей с заговорщическим видом приносили с собой сумки: «Миша, жена для тебя приготовила». Я, естественно, отказывался. Был тогда стройным как тополь. Коллеги поддерживали. Более 300 сотрудников иновещания написали письмо Борису Ельцину о произволе журналистских чиновников, но Ельцин письму хода не дал. Его советником был министр информации Михаил Полторанин, поддерживавший моих бывших начальников. Тот самый Полторанин, который «прославился» затем своими печально знаменитыми словами о «лагерном иврите».
После этой голодовки многие «вершители журналистских судеб» задумались о том, что их власть небеспредельна, и в пору массовых реорганизации действовали очень осторожно, считаясь с общественным мнением. В то время многое было в новинку, и общественного мнения опасались. Я рад, что стал одним из журналистов, которые заставили уважать свое достоинство. И многие мои коллеги, которые не могли понять, зачем мне это все надо, потом, когда я приезжал в Москву из Америки, говорили мне, что тогда я правильно поступил.
Я и раньше получал немало писем со всего мира, Но особенно их много стало после моей голодовки. Это была трогательная солидарность слушателей из десятков стран, даже из Австралии. Много писем было и из Америки. Среди них письма от Николая Александровича Троицкого — человека удивительной судьбы. Он архитектор, писатель, при Сталине до войны сидел, потом его оправдали. Участвовал в войне. Попал в плен, после войны остался в Германии, в начале пятидесятых был директором Русского института в Мюнхене, у него работали многие известные люди, в том числе, например, Авторханов. КГБ устраивало на Троицкого покушения. За 18 лет до Солженицына он выпустил книгу «Концентрационные лагеря в СССР». Книгу в Германии сразу изъяли из продажи. КГБ поставило ультиматум германским властям — если книга будет распространяться, это может сказаться на судьбе немецких военнопленных в СССР.
А Троицкого депортировали в США. Здесь он работал в университете в Бингемтоне, это в штате Нью-Йорк. Ему понравились мои литературные передачи, и он меня пригласил в США. Это было в 1993 году весной. Потом я уехал в Москву, потом меня пригласили сюда выпускать журнал, потом... Это все, как в книге или в кино с динамичным сюжетом. Увы, Николай Александрович несколько лет назад ушел из жизни.
Сколько людей можно вспомнить, сколько событий, сколько кусочков и картинок радиожизни. С полной убежденностью утверждаю: радиожурналистика — лучшая профессия из всех. Не верите? Поработайте 45 лет у микрофона, и у вас не будет сомнений.
Добавить комментарий