Актриса Дэрил Ханна, одноглазая Черная Мамба, ослепительно хороша. Москва у ее ног. Дмитрий Савельев там же.
“Он никогда ничего подобного мне не говорил, — пожимает плечами Дэрил Ханна. — От его мамы я этого тоже не слышала. Это все журналисты — сначала напишут, а потом повторяют друг за другом”.
Он — это Джон Кеннеди-младший. Его мама — соответственно, Жаклин Кеннеди. А спросил я у Дэрил, правда ли, что их бракосочетание с сыном убитого президента в последний момент расстроилось из-за того, что Джеки встала на дыбы, не пожелав видеть в невестках актрису.
Если же Дэрил меня обманывает и все на самом деле было именно так, то я госпожу Кеннеди отказываюсь понимать. Ханна и сейчас чудесна: естественного происхождения блондинка под метр восемьдесят и с улыбкой, которую можно, конечно, обозвать “голливудской”, да только в этом слове нет никакого смысла, кроме стоматологического.
А уж какой барышня Дэрил была тогда, когда Кеннеди-младший за ней ухаживал, можно себе представить. Да, собственно, незачем и представлять: есть фильмы, роли, и ничто не забыто.
Романтическая комедия “Роксана”, например, стала одной из последних радостей советского массового зрителя накануне бесславной кончины нашего проката. Я лично знаю людей, которые бегали на нее по нескольку раз, и подозреваю, что не из-за пьесы “Сирано де Бержерак”, которую американцы решили в очередной раз перепеть. А из-за нее, юной Дэрил — белокурой возлюбленной носатого поэта.
Эта беготня возбужденных молодых людей случилась на первом перестроечном фестивале голливудского кино, который устроил в СССР матерый американский актер и серьезный общественный энтузиаст Роберт Редфорд. Давно это было, в 1988 году. Тогда актриса Ханна и приехала впервые к нам в гости. “Отлично помню эти дни. Зима, снег, холодно, все вокруг серым-серо. А за мной неотступно ходит серый человек из КГБ”.
Сейчас совсем другая история: не успевшее утомиться июньское солнце, московская жара, все вокруг пестрым-пестро — и голливудская звезда пусть не первой, но достаточной величины Дэрил Ханна прилетает на закрытие Московского кинофестиваля, чтобы вручить приз за лучшую мужскую роль.
Она это сделает на следующий день. Взойдет на сцену “Пушкинского”, вся в белом и в бриллиантах от Carrera y Carrera, обернется к залу — и тому уже будет совершенно не важно, что за слова станет произносить эта дива, которой злодей, режиссер Тарантино, залепил черной тряпкой один глаз, а Ума Турман — как пить дать из женской ревности — нанесла удар по второму. Элл Драйвер, фигурантка смертного списка главной героини “Убить Билла”, припоздала ровно на год: Тарантино и компания освящали собой первые дни прошлогоднего ММКФ. Сентиментальный Квентин плакал тогда, прижавшись лбом к надгробному камню Пастернака. И вот теперь одна из его муз тоже решила показать, что она вовсе не героиня анекдотов про блондинок: местом паломничества выбрала могилу Сергея Эйзенштейна на Новодевичьем.
Однако не то чтобы с самолета — и прямо туда. К чему лукавить? Сначала не туда. И не на Красную площадь. И не к Университету. А на Измайловский рынок, где вместе со своей закадычной подружкой Хиллари носилась ураганом — переводчица еле поспевала — и с азартом скупала всякую всячину: старинные наряды, разрешенные к вывозу иконы, украшения и кое-что из утвари. Запыхавшаяся переводчица на бегу советовала торговаться, и американки не возражали. Скупив полрынка, решили отобедать русскими блинами со сметаной: такое Ханна позволяет себе влегкую. А вот мясо уже много лет ни-ни. “Знаете, почему? Сейчас одну историю расскажу.
“Когда я была совсем маленькой, мы всей семьей выезжали на уик-энд за город. И по дороге всегда останавливались перекусить в столовке для дальнобойщиков. Мне там совсем не нравилось, и, пока родители обедали, я предпочитала отсиживаться в машине. Как-то раз я их ждала-ждала, а они все не шли и не шли. Мне надоело, я вылезла из салона размяться, и тут подъезжает грузовик, и в нем — телята. Один меня очаровал. Я стала его гладить, а он принялся облизывать меня своим шершавым языком. Вышел водитель. “Скажите, как его зовут?” — спрашиваю я и киваю на теленка. И водила вдруг отвечает: “Сейчас никак. А завтра с семи утра — Говядина”. Все. С тех пор ни кусочка. Как отрезало. Да что мясо! Я даже икру в Москве поесть не могу. Не лезет. А моя подружка хохочет: она икру обожает, она ради нее сюда и приехала”.
Вообще-то на особо чувствительную барышню Дэрил не похожа. И на аутистку тоже — а именно этот диагноз ей когда-то чуть было не поставили врачи. Правда, одна болезнь у нее, по собственному признанию, осталась с детства: “Не люблю большого скопления людей. От толпы мне может стать не по себе. Раньше было еще хуже, но и сейчас радости мало. Странно, да?” — “Вовсе нет. У каждого свои заморочки”. — “Скажу вам, что многие актеры этим страдают. Правда-правда”.
Я верю. И ничего странного в таком заболевании не нахожу. Хотя и не понимаю, как боязнь толпы совмещается с забегом по рынку. Но забеги для Дэрил — святое.
Во-первых, одну из самых известных своих ролей Ханна сыграла в знаменитом футуристическом “Бегущем по лезвию бритвы”. Правда, бежала не она — ей досталась молчаливая репликантка, заброшенная в земные пределы с важной миссией. Ханна высоко ценит эту роль.
Во-вторых, в детстве она играла в футбол. В мальчишеской команде, потому что девичья предусмотрена не была. Во всем штате — ни одной. “Я три года отбегала по полю. А может, и все четыре”. — “Где играли?” — “На левом фланге”. — “Результативно?” — “Да ну, какое там. Я совсем не была суперигроком. Скорее символом команды. Большинство ребят воспринимали меня как своего товарища. Или как младшую сестренку, но не как девушку, с которой можно закрутить роман”.
Да что они там, в Америке, с ума посходили, что ли? Прыщавые школьники смотрят непонятно в какую сторону, президентская вдова (увы, я верю в этот факт) лишает сына счастья в личной жизни. На всю страну один нормальный мужчина. Квентин Тарантино. Этот — все, что надо, разглядел.
Добавить комментарий