125 лет Виктору ШКЛОВСКОМУ. Некоторые его книги оказались долговечными. Изречения, что называется, "вошли в оборот" и даже стали штампами, увы. Как, например, столь заезженное теперь выражение "гамбургский счет". Блестящий говорун, Шкловский ведь всё же был и писателем незаурядным. "ZОО", ведь это и по гамбургскому счету хорошо! Не правда ли?
Любил я в детстве его книжку "О мастерах старинных". Настало своё время и для прочтения более серьезных его работ. Но вот книга о Толстом кажется мне написанной на излёте. Все же и она неизмеримо лучше того, что нынче пишется о людях замечательных.
Человек был неробкого десятка, этот булгаковский "Шполянский",погубивший броневики гетмана. Во время летнего("керенского") наступления 17-го года повел в атаку полк и был тяжело ранен в живот. Георгиевский крест. Позже было страшнее. Но в самые ужасные времена привечал гонимого Мандельштама, подавал на собраниях убийственные реплики бичующим собратьев с трибуны.Ну, да, отрекался от своих открытий в литведении. А мировая слова росла. О его статьях и книгах написано столько, что существуют эшелоны статей и книг. Каверин мне, юноше, сказал: "Шкловский отрекся от своих сочинений, но не в силах отречься от своей славы".
Дальше личное... Мне в моем среднеазиатском детстве родители-ленинградцы, получившие хорошее образование(отец - в Институте истории искусств, мать в Герценовском институте лучших времен) пытались напряжением голосовых связок,жестами, восхищённой мимикой изобразить как читали лекции Соллертинский, Тынянов, Эйхенбаум, Шкловский... Имя в нашем доме чтилось, ветшавшие книжки сберегались. Тут семейный рассказ: лет. примерно, через десять лет после выхода нашумевших в двадцатые годы сочинений Шкловского последовало переиздание тома. Пришел корреспондент и спросил автора, как он теперь относится к своей книге. Виктор Борисович повертел книгу в руках и ответил:"Как улучшилось качество бумаги!" Да, тогда ещё не отрёкся.
Все же и после отречений молва разносила некоторые его огнеопасные высказывания. Например, "Осётр - древняя рыба, пережившая семь геологических периодов. А большевики уничтожили!"
Некоторые его поступки вызывали осуждение обитателей писательского дома в Лаврушинском переулке. Но я кое-что знаю и о достойных его поступках, о деятельной поддержке им людей, которых он считал перспективными для отечественной словесности. Я наблюдал его в разных обстоятельствах. Помню, например, как он, очевидно, ожидая приема, стоит в конце коридора "Литературной газеты" (той фабрики лжи, что работала при Чаковском, вызывая моё изнеможение - я продержался на ней три месяца - поступая на службу, предполагал, что сам буду что-то писать о многонациональной литературе, но мне вменили в обязанность составлять планы чужих статей и писать некрологи уходящим классикам от имени классиков здравствующих).Шкловский, уже очень старый, был красен, морщинист (казалось, что морщины, взбегали и на лысину) и неопределённо улыбался всем проходящим мимо и его разглядывавшим. Он был слишком известен, чтобы его кто-то мог бы не опознать. Стоял, покорившись силе своего необратимого воплощения.
Были у меня и другие, несколько более содержательные и важные впечатления, о которых, возможно, поведаю в воспоминаниях...
Но вот что с особым чувством вспомню сегодня...Я был еще молод и беспутен.Имел в виду какие-то весьма легкомысленные планы на вечер. Предполагал кого-то навестить... В сумке, помнится, уже лежали бутылка вина и шоколадный набор...Но,прогуливаясь по вестибюлю ЦДЛ, обратил внимание на афишу. Сообщалось, что через час начнется вечер, посвященный 90-летию В.Б. Шкловского. И в голову пришла простая мысль: "Да, свидание назначено, но... когда же я еще увижу Шкловского!" И я пошел на этот юбилейный вечер и не жалею. Забыл, к кому в гости собирался. А вот речей, прозвучавших на том вечере, не забуду.Лучше всех говорил сам девяностолетний Шкловский. Намного лучше всех! Идеи возникали непроизвольно, образы парили и порхали. Казалось, что у него мозг молодого человека. И только в одном месте его язвительно-проникновенной речи возникла вдруг пауза, подобная западанию клавиши при игре на старом фортепиано. Он сказал: "Когда за новое понимание науки о языке мы боролись вместе с моим другом..." Случилось невероятное: он забыл имя друга и соратника - фамилию Эйхенбаума. Все улыбнулись.
Один писатель, литературовед Строганов(бывший граф, а потом бедный труженик и подвижник), благородно посвятивший всю жизнь исследованию и истолкованию единственного произведения мировой литературы - трагедии Шекспира "Король Лир", отнёсся с вниманием к моим стихам. И мой тоненький сборник, изданный в Киргизии, отнес на прочтение к Шкловскому. Отзыв В. Б. был такой: "Очень хорошо, но мало!"
Прошли десятилетия. Я хотел бы надеяться, что удавшегося стало чуть больше.
Добавить комментарий