Документальный фильм «Обыкновенный гений», показанный 4 марта на канале КУЛЬТУРА и посвященный Маршаку, не открыл мне чего-то неизвестного, но заставил задуматься об этой судьбе.
Недавно я узнала, что Самуил Яковлевич Маршак (1887- 1964) по отцовской линии был потомком известного талмудиста, жившего во времена Богдана Хмельницкого и бежавшего из родных мест от его расправ с еврейским населением.
В роду Пастернака также был знаменитый мудрец и талмудист, живший в средневековой Испании, - Ицхак Абарбанель. Не уверена, что для Бориса Леонидовича это имело какое-то значение, а вот для Маршака... Почему мне так кажется?
Да потому, во-первых, что Сема Маршак, родившийся в пригороде Воронежа, воспитывался в еврейской традиции, знал иврит и идиш и свои первые стихи писал на этих языках. Мало того, свои еще незрелые «сионистские» настроения выразил в первой юношеской книжке стихов с говорящим названием «Сиониды», где, как кажется, объединил слово Сион, обозначающее землю Израиля и его народ, и слово Аониды, поэтическое обозначение древнегреческих муз, широко употреблявшееся Пушкиным. Получилось довольно крамольное сочетание...
Позднее, в 1911-м году, Маршак в качестве корреспондента нескольких печатных изданий с группой еврейской молодежи побывал в Палестине. Поездка не только породила стихи о Палестине, но и свела 24-летнего поэта с совершавшей путешествие на том же корабле Софьей Мильвидской, будущей женой.
И второе. Всем читателям собственных (не детских) стихов Маршака, его замечательных переводов, бросается в глаза их философское наполнение; в их основе всегда мысль, они серьезны и содержательны. Все знавшие Маршака в один голос говорят, что он любил долгие философические беседы с коллегами, часто – с теми, кто начинал свой поэтический путь.
В воспоминаниях Станислава Рассадина говорится, как уже старый и больной поэт вызывал к себе членов редакции НОВОГО МИРА - Стасика Рассадина, Лакшина, даже случалось, самого главного редактора - Твардовского.
По поводу Твардовского смешной штрих, он однажды заартачился: не поеду, я, дескать, сам в некоторой степени Маршак, но, узнав, что обидел Самуила Яковлевича, поспешил на призыв – Маршака в редакции обижать не хотели.
Так вот, сдается мне, что такой тип личности - вдумчивой, размышляющей, склонной к философской беседе и обмену мнениями с учениками, – восходит к предкам Маршака, бывших талмудистами и раввинами в еврейских местечках.
Эта черта Самуила Яковлевича, кстати сказать, сильно отличает его от старшего собрата, коллеги по переводческому и детскому цеху, Корнея Чуковского. У них было много сходного в судьбе, о чем я постараюсь сказать, но было и коренное различие. Маршак по типу принадлежал к учителям, просветителям и наставникам. Чуковский же, как мне кажется, обществом "взрослых" часто тяготился, к людям относился с некоторым подозрением, зато расцветал в компании детей, становясь в их окружении таким, как они.
Оба «старика» - разница между ними была в пять лет (Маршак – Чуковскому: «Пять лет, шесть месяцев, три дня/Ты прожил в мире без меня») - уже в 1920-х годах начали писать «для детей», и объяснялось это по большому счету одинаковыми причинами – это был почти единственный свободный от идеологии сегмент советской литературы (еще переводы), в то же время, востребованный обществом.
Но до того, как начать писать для детей, Самуил, сын простых необразованных родителей, сам прослыл чудо-ребенком, «вундеркиндом». Кстати сказать, заметивший четырнадцатилетнего поэта Владимир Стасов, поверивший в него и определивший его поэтическую судьбу, призывал своего протеже не изменять своему народу и вере.
Наступившая революция опрокинула все: жизнь, планы, убеждения. Бежавший на юг от красных Маршак с семьей находит приют в Екатеринодаре. Здесь начинается его работа с детьми, его первые опыты в детском театре. Любопытно, что там им были написаны антибольшевистские сатиры, о которых позднее нельзя было даже упоминать. Книжка с сатирами, полагаю, была им уничтожена точно так, как «Сиониды», о которых мы знаем, что когда уже гораздо позже Арон Вергелис подарил Самуилу Яковлевичу чудом сохранившийся их экземпляр, Маршак воскликнул: «Неужели я не все уничтожил?».
Да, надо было уничтожить все. Становиться другим, уходить от еврейства, религии, идиша и иврита. Но кое-что из старого можно было взять с собой. Это, в первую очередь, великолепное знание английского языка, который поэт изучил в Лондоне в 1912 – 1914 гг. В фильме о Маршаке прозвучало, что он получил там высшее образование. Едва ли за два года можно это сделать, но вот ходить на лекции, посещать библиотеки и музеи, общаться с писателями и журналистами – все это вполне возможно, и все это было в жизни поэта, с той поры полюбившего английский язык и литературу на нем.
Маршак создает издательство «Детгиз», это было поручением Горького, сыгравшего в судьбе зрелого Маршака такую же роль, как Стасов в отрочестве. Но поразительное дело, Маршак не занимал в этой организации никаких официальных должностей. При всем при том исполнял обязанности «главного», ходил с толстенным портфелем, вел все дела, работал - беспрестанно куря - с сотрудниками, которые не чаяли в нем души (Александра Любарская, Лидия Чуковская, Тамара Габбе, Николай Олейников, Даниил Хармс), находил новых авторов (Житков, Бианки, Гайдар, Шварц, Пантелеев), издавал детские журналы и помогал их изданию, короче раскрутил маховик Детской литературы, направив его в сторону розыгрыша, доброй шутки, раскованной импровизации, заставил писать для детей «специалистов» - биологов, моряков, военных...
И все это в 1937-м пришло сами понимаете куда.
«Детгиз» был разгромлен, многие члены редакции арестованы. Чудом уцелела Лидия Чуковская, и самое удивительное в этой истории, что невредимым остался и сам Маршак. Не потому ли, что официально никем не значился? Но «вредителей» от детской литературы официонально именовали в прессе «группой Маршака». Главарь сам не понимал, как остался на свободе.
Позднее следователь ему говорил, что на него было самое большое число доносов. Самуил Яковлевич сумел вызволить из тюрьмы Александру Любарскую. За нее и Тамару Габбе он просил самого Генерального прокурора Вышинского. Габбе не выпустили.
Владимир Познер, в молодости работавший секретарем у Маршака, в фильме говорит, что тот любил Тамару Григорьевну Габбе, свою ближайшую сотрудницу, ученицу, талантливого автора детских пьес. Маршак был в ту пору женат, Габбе - замужем. Вообще личная жизнь Самуила Яковлевича находится за занавесом. Мы о ней ничего не знаем.
Станислав Рассадин в «Книге прощаний» рассказывает: Маршак признавался ему, что в своей жизни любил двух женщин - Надежду Дмитриеву (Черубина де Габриак) и Тамару Габбе. Дмитриеву, по-видимому, в екатеринодарский период, когда они вместе работали с беспризорными детьми. В который раз поражаюсь этой женщине: не слишком красивая, немолодая, не очень талантливая "хромоножка" влюбила в себя Гумилева и Волошина, а потом еще, как выясняется, Маршака...
А жена? Софья Михайловна, по общему признанию, была красавицей, посвятила себя мужу и семье, умерла после войны, не пережив смерти от туберкулеза двадцатилетнего сына Яши. И знаете, когда я писала «посвятила себя мужу и семье", подумалось: любил-то он других - тех, что творили, сочиняли, были сподвижницами в работе. Но личная жизнь Маршака, скорей всего, известная его домашним, на страницы воспоминаний не просочилась.
Не могу не сказать о стихах Маршака, о том, что у него люблю.
Совсем маленькой читала его книжку со смешными эпитафиями, переводами с английского. Запомнила на всю жизнь.
Склонясь у гробового входа,
-О смерть, - воскликнула Природа, -
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!
Или такое чудо:
Он умер, потому что был он скуп,
Не полечился – денег было жалко,
Но если б знал он цену катафалка,
Он ожил бы, чтобы нести свой труп !
Маршак, по-моему, с одинаковым блеском воспроизводил английский юмор и шотландскую сентиментальность. Здесь я имею в виду его бесподобные переводы из Бернса, где с такой простотой и искренностью исповедуется женская душа:
Ты меня оставил, Джеми,ты меня оставил,
Навсегда оставил, Джеми, навсегда оставил.
Ты шутил со мною, милый, ты со мной лукавил,
Клялся помнить до могилы,
А потом оставил Джеми, а потом оставил.
Как просто, как трогательно, как берет за душу. Воспроизвожу по памяти, если ошибаюсь – прошу прощения. Но вот пишу – и дивлюсь мелодии стиха, его завораживающим повторам, его поразительным внутренним созвучиям...
А вот самое известное, беру только последнюю строфу:
Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь,
И кого-то обнял кто-то –
Что с него возьмешь?
И какая нам забота,
Если у межи,
Целовался с кем-то кто-то
Вечером во ржи.
Трудно здесь не заметить отголосок некрасовской «Коробушки», с ее «Расступись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани». Сближает здесь Бернса и Некрасова фольклорный источник их поэзии, а поэт-переводчик сумел эту близость уловить. Сколько однако лукавства и веселой игры в этих «кто-то», «кого-то», «с кем-то»... Как удалось переводчику сделать эти стихи шотландскими и одновременно русскими, принадлежащими Бернсу и ему, Маршаку?!
Не проверяла, но трудно поверить, что кто-то из современных поэтов осмелится после Маршака взяться за Бернса! Непредставимо!
С Шекспиром сложнее. Сейчас модно говорить, что Маршак не передал масштаба Шекспира, его шероховатости и непристойности. Непристойности действительно не передал, теперь, когда мы прочитали такие переводы, как например, перевод Анатолия Либермана, как кажется, специально нацелившегося на передачу этой стороны шекспировских сонетов, видно, что у Маршака все гораздо целомудреннее. Не уверена, что исключительно по причине собственной чистоты. Кстати говоря, Маршак всегда был озорником, в детских стихах позволял себе разные словечки – «рожи прохожих» - в Мистере Твистере, которые цензура не пропустила, «на фига» где-то еще, сейчас не вспомню где, но тоже исправленное, по требованию цензуры. Если уж исправляли невинные шалости в детских стихах, то «неприличие» в стихах для взрослых, конечно, не пропускали.
Шекспир у Маршака на редкость гармоничен, эти стихи написаны так, что каждое их слово можно выбивать на камне. Отнюдь не Шекспир-балагур, а мудрый и прошедший через испытания мыслитель. И разве в этих поразительных стихах не гигантский мастштаб личности?
Когда меня отправят под арест –
Без выкупа, залога и отсрочки,
Не глыба камня, не могильный крест –
Мне памятником будут эти строчки.
Ни убавить, ни прибавить.
Правда, была у меня мысль, что в одном самом известном шекспировском сонете «Ее глаза на звезды не похожи» я бы одну строчку переиначила. Но, как оказалось, я просто неправильно запомнила последнюю строчку: «Но милая сравнится с той едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали».
На самом деле, эта строчка у Маршака звучит так: «Но все ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали». Моя вина, не доверяла поэту, считала, что здесь он поторопился. Но нет, был Маршак, как известно, «трудоголиком», работал по многу часов, совершенствуя написанное. А еще – и это меня очень обрадовало, когда прочитала у Матвея Гейзера, - знал Самуил Яковлевич наизусть все произведения из собрания сочинений Пушкина, причем со всеми редакциями. Со всеми редакциями - слыхано ли? Уникальное знание!
Напоследок несколько слов о Маршаке и Чуковском. Были они друзьями-соперниками. Часто акцент делается на втором слове в этом словосочетании. Я же хочу сказать об их общности.
Современники, почти ровесники. Оба не из столиц. Оба на заре литературной карьеры, работая корреспондентами газет, побывали в Англии и вынесли оттуда знание языка и любовь к английской литературе, в частности, к поэзии. Оба переводили английских поэтов. Чуковский начинал с Уитмена, к которому Маршак, вроде бы, не подступался, как Корней Иванович не подступался к Бернсу и Шекспиру. Поле, которое они поделили между собой, – английская детская поэзия. Вот где оба были на высоте. И ей-богу, мне нужно очень сильно задуматься, чтобы определенно сказать, кто автор «Шалтая-Болтая», - Маршак или Чуковский.
И правда, кто?
Конечно же, разные они были – и характерами, и манерой. Их детские стихи сильно разнятся.
У Маршака размеренность, гармоничность, ясное развертывание сюжета... У Чуковского – плясовые ритмы, импровизационность и спонтанность... Но трудоголики – оба. Детьми любимы и дети в душе – оба. Заступались за Бродского и Солженицына тоже и тот, и другой.
А сколько смешного, яркого, веселого в их детских стихах!
В рукава просунул руки – оказалось это брюки.
***
А с платформы говорят – это город Ленинград.
***
Во что бы то ни стало/ Мне надо выходить/. Нельзя ли у трамвала/ Вокзай остановить!
***
Искала старушка четырнадцать дней/ А пудель по комнате бегал за ней.
***
Это Маршак.
А сколько такого у Чуковского!
А слониха вся дрожа так и села на ежа.
***
Волки от испуга скушали друг друга.
***
Ох, и тяжкая это работа / Из болота тащить бегемота.
***
Разные-то они разные, но юмор и у того и у другого отменный, оба к тому же «языкотворцы» - все приведенные мною строчки вошли в язык, в сознание и жизнь нескольких поколений.
К 75-летнему юбилею Маршака Чуковский написал о нем статью – глубокую, интересную, дружескую, далекую от зависти и обычно приписываемых ему злокозненных «приколов». Прочитайте – она публикуется в сборниках воспоминаний о Маршаке. Она – ответ тем, кто видит в этих двух писателях только соперников.
Лидия Корнеевна Чуковская, дочь старика Корнея, работала у Маршака в «Детгизе» и - при всей своей пресловутой суровости и резкости в оценках – Самуила Яковлевича любила и отзывалась о нем с нежностью и уважением. Дорогого стоит.
Обыкновенный гений
***
