В этот день 1911 года в Париже покончил с собой русский поэт Виктор ГОФМАН... И соименник и однофамилец моего близкого друга Виктора Гофмана, выдающегося современного поэта, убитого бандитами пять лет назад.
Врезку к подборке Виктора-Бальтазар-Эмиля(полное имя) Викторовича Гофмана, подготовленной мною для антологии, предварю любопытной подробностью. Тут небольшая преамбула: справедливо замечание, что деятелями Серебряного века были и оставившие в истории след политики той эпохи. Например, Борис Савинков (автор впечатляющих романов и запоминающихся стихов), Лев Троцкий, чье литературное дарование бесспорно (чтобы в этом убедиться достаточно прочитать его книгу "Моя жизнь"). Надеюсь, что в этой моей простой констатации не углядят одобрения некоторых ужасающих революционных акций. Что касается В.И. Ленина, называвшего себе в анкетах "литератором", то его литературная деятельность началась в нежном возрасте с балетной рецензии (это давнее исследование одного моего родственника-архивиста). Что выглядит весьма пикантно в свете его поздних попыток прикрыть за ненадобностью театры (ну, А.В. Луначарский отмолил жизнь для некоторых). В грустные минуты жизни В.И., как и многие интеллектуалы, обращался к поэзии. Любил Пушкина, Тютчева (факт любви к "крепостнику" Фету отрицала в мемуарах Надежда Константиновна). Сосланный в сибирскую Шушу, отрываясь от напряженно работы над фундаментальным "Развитием капитализма в России", В.И. приступил к сочинению скорбного стихотворения: "В Шуше у подножия Саяна..." Дальше дело не пошло, но вот эта строка поистине врублена в саянский базальт... Однако это было не последнее слово В. И. в поэзии. Через ряд лет в галицийском Поронине он попытался сочинить цикл любовных стихов, обращенных к таинственной даме сердца И.А. И вот принято считать (есть такая версия), что образцом послужили самые лихорадочно-эротические стихотворения декадента Виктора Гофмана.
Далее мое вступление к подборке. Из выбранных же стихотворений, пожалуй, сейчас покажу лишь самое известное, да оно ведь и в самом деле лучшее.
ВИКТОР ГОФМАН (14(26).5.1884 г., Москва — 13(26).8.1911 г., Париж). Сын австрийского подданного, мебельного фабриканта и декоратора. В 1895 г. поступил в Московское реальное училище, но, поскольку к «точным наукам» был равнодушен и жаждал классического образования, то перевелся на следующий год в 3-ю московскую гимназию (окончил ее в 1903 г. с золотой медалью). В гимназии подружился с Владиславом Ходасевичем который был на класс моложе. Сблизила их поэзия, но к тому времени гимназист Г. в ней уже преуспел. «Я смотрю на Гофмана сверху вниз. Мало того, что он и старше меня, и его стихи много лучше. Он уже печатается в журналах, знаком с Бальмонтом, бывает у Брюсова. Брюсов взял у него три стихотворения для “Северных цветов”. В “Грифе” тоже стихи Гофмана. О таких вещах я еще даже и не мечтаю…» (В.Ф. Ходасевич. «Виктор Гофман. К двадцатипятилетию со дня смерти»). Впрочем, первая публикация Г. (в журнале «Семья») состоялась еще в 1901 г., знакомство с В.Я. Брюсовым и К.Д. Бальмонтом относится к 1902 г.
Бальмонта и Брюсова Г. признает своими учителями, посвящает им стихотворения. Зависимость юного поэта от «мэтров» осознается всеми. В шуточных стихах, обращенных к Г. Валерий Брюсов, этот истый древний римлянин, изысканно рифмует собственное имя ученика: «Пусть консул я, а ты — мой ликтор». Впрочем, в 1904 г. Г. лишился покровительства Брюсова, и причины были не литературные — возникло любовное соперничество. Вообще влюбленность была чуть ли не единственной темой лирики Г. Позже Брюсов заметил: «Также, как у К.Д. Бальмонта, в душе Гофмана жил почти религиозный культ женщины».
В 1903–1908 гг. Г. учился на юридическом факультете Московского университета. В студенческие годы работал в художественном журнале «Искусство», ведая в нем критикой и библиографией, печатал свои рецензии и теоретические статьи. Выдвинул идею мистического интимизма», видя здесь возможность прозрения и постижения «невыразимого». Ощущалось, что эстетика Шопенгауэра, сочетавшаяся с мыслями того же Брюсова о природе искусства, сильно повлияла на Г.
Первый сборник стихов Г. «Книга вступлений. Лирика. 1902–1904» вышел в январе 1905 г. Книга двадцатилетнего поэта была в целом благосклонно встречена критикой. Правда, уже рассорившийся с Г. Брюсов упрекнул его в однообразии. Конечно, по существу это было справедливое замечание. Равно как и констатация Блоком вторичности этой лирики. Но ведь Г. был еще юн и продолжал развиваться как поэт.
С 1905 г. Г. много занимается литературной и журналистской поденщиной, сотрудничая во многих газетах и журналах. Его критические статьи, не лишенные достоинств, большого резонанса не имеют. Но его стихи становятся все лучше и в декабре 1909 г. выходит сборник «Искус», несравненно лучший, чем первая книга. Брюсов, сохраняя объективность, засвидетельствовал «переход прежнего жеманства в изящество». Похвалы содержались в рецензиях Г.И. Чулкова и Н.С. Гумилева. Но у М.А. Кузмина эта еще по-прежнему несамостоятельная лирика восторга не вызвала. Все же стало заметно, что у Г., несмотря на продолжившееся следование Бальмонту и Брюсову, на причудливое сочетание бальмонтовской порывистости с брюсовским росчерком, прорезалась своя интонация. Стихи Г. стали узнаваемыми по какой-то переполняющей их лихорадочной страстности, по сочетанию целомудренной нежности с дикой чувственностью. Стих, основанный на организации мелодических повторов, запоминался. После «Искуса» Г. перестал писать стихи и решил перейти к прозе. Но верно сказано Ходасевичем: «Проза Гофмана очень слаба, несравненно слабее его стихов, в которых, несмотря на многие недостатки, была какая-то особенная гофмановская прелесть — знак недоразвитого, но подлинного дарования». Занимался Г. переводами из Геббеля, Генриха Манна (пропагандируя в России творчество этого тогда молодого романиста), из Мопассана. Положение Г. в литературе было шатко и неопределенно, между тем развивалась душевная болезнь, очевидно, давняя. Находясь в Париже, в один из жарких августовских дней русский поэт, странный постоялец отеля, покончил с собой. В одном из стихотворений Г. словно бы спорит в Миррой Лохвицкой, говоря противоположное: «О! вся жизнь, вся роскошная жизнь предо мной! Я боюсь умереть молодым!» Но вышло так, как описано Ходасевичем: «Страх перед сумасшествием стал мучить Гофмана гораздо раньше этого лета. Давно уже он пугался перемен в своем почерке, пропуска слов в письмах и т.д. Вероятно, какую-то роль сыграли парижские впечатления тех дней, сумасшедшая женщина, простреленный палец… Но это все — внешнее, это поводы, а не причины. Причина — страшный надрыв русского декадентства, унесшего немало жертв. Гофман был только одной из первых». Эмигрант Ходасевич, с волнением от встречи с давней юностью навестившим могилу Гофмана, вероятно, думал и о собственной судьбе. Ведь он тоже начинал с плохих стихов о первой влюбленности, тоже побывал в брюсовских учениках, но ему и в жизни, и в творчестве удалось преодолеть нечто непреодоленное одаренным и несостоявшимся Г.
Посмертно изданный двухтомник стихов и прозы Г. (М: 1917; 2-е издание —1918) был предварен предисловиями Владислава Ходасевича и Валерия Брюсова (назвавшего покойного «певцом «Искуса»). Всегда высоко ценил лирику Г. Игорь Северянин, посвятивший его памяти стихи. Лично знавший Г. (и, возможно, некоторое время находившийся с ним в приятельских отношениях) Владимир Маяковский, по свидетельству Л.Ю. Брик, нередко повторял строки из знаменитого и, конечно, лучшего стихотворения Виктора Гофмана «Летний бал»: «Там, где река образовала / Свой самый выпуклый изгиб».
ЛЕТНИЙ БАЛ
Был тихий вечер, вечер бала,
Был летний бал меж темных лип,
Там, где река образовала
Свой самый выпуклый изгиб,
Где наклонившиеся ивы
К ней тесно подступили вплоть,
Где показалось нам — красиво
Там много флагов приколоть.
Был тихий вальс, был вальс певучий,
И много лиц, и много встреч,
Округло-нежны были тучи,
Как очертанья женских плеч.
Река казалась изваяньем
Иль отражением небес,
Едва живым воспоминаньем
Его ликующих чудес.
Был алый блеск на склонах тучи,
Переходящий в золотой.
Был вальс, призывный и певучий,
Светло овеянный мечтой.
Был тихий вальс меж лип старинных,
И много встреч, и много лиц,
И близость чьих-то длинных, длинных
Красиво загнутых ресниц…
1905
