Глаза
Тот день был явно не мой. Что-то случилось. Какая-то едкая капля попала в меня и всё отравила. Называлось это состояние депрессуха. То есть еще не депрессия, но серое уже распространилось во мне и подходило к сердцу. Не буду дальше ее расписывать, это состояние знакомо каждому.
Вот в этой-то напасти шел я куда-то по улице, лишь изредка поднимая глаза, чтобы не столкнуться с прохожими, в общем, не видя света белого. В одно из таких мгновений я заметил девчонку, идущую навстречу. Самую обыкновенную девочку лет тринадцати-четырнадцати. Босоножки, коленки, платье-платьице, сережки... И тут я увидел ее глаза... и не смог оторвать от них взгляда. Большие не по лицу, удлиненные к вискам, темные, но не черные и не яркие карие. И не глаза увиделись мне в то мгновение, когда я впился в них взглядом – а озера, лесные озера, какими они бывают в предутренний, тихий час. Их точный образ. Может быть, озерная ипостась, чудом воплотившаяся в девчоночьи глаза. И царило в них необыкновенное спокойствие, как будто не было на тротуаре людской толкотни, будто не задевали девочку чужие локти, никакие внутренние заботы не тревожили ее и не слышала она рядом с собой шума машин или неожиданного визга тормозов.
Таково, видимо, было природное свойство этих глаз – быть предутренними лесными озерами, девочка несла их на своем лице, и каждый на улице, наверное, мог это увидеть.
Мой шаг навстречу ей, другой, третий, четвертый...
Девчонка прошла мимо – и я вмиг очутился в другом измерении: с моей головы будто сдернули темное покрывало.
И такой маленькой, даже стыдной рядом с вселенским покоем глаз-озер на лице тринадцатилетней показалась моя серая депрессуха, что она тут же исчезла, испарилась... Я вдруг расправил плечи, глубоко вздохнул, как бы сбросив с себя тяжелый груз, день снова стал светел, воздух прозрачен, я стал видеть яркие одежды прохожих, женщин, мужчин – день стал МОИМ – таким, каким я его вижу обычно.
Что это было – гипноз тех глаз, наваждение, мираж??
Загадка после того чудесного эпизода осталась и посейчас. Вот она. Видел ли кто-то еще ТАК ЖЕ, КАК Я, явление глаз–озер на лице девочки-подростка, или оно, то явление, было сотворено мной самим ради спасения от серой гостьи-депрессухи? Ведь всегда в сознании человека на знак минус появляется и отделенный во времени знак плюс.
... Заглянуть бы снова в те глаза!
Утро в лесу
Раннее утро в лесу – это, конечно, праздник. Праздник, когда нет никаких дел, когда никуда не торопишься, никуда не идешь (кроме как к Утру) и ничто тебя не заботит – вот тогда это праздник.
Но, честное слово, утро нужно еще суметь осознать. Если что-то тебе мешает - какой-то вчерашний гвоздь, - выдерни его.
Свежо и душисто пахнет отдохнувшая за ночь трава и листва. Ароматы ее содержат, наверно, какие-то живительные включения – легкие отвечают им глубоким вздохом, а по телу разливается радость.
Следы к лесу по высокой траве походят на лыжню: повсюду обильная роса. Почти все цветы еще закрыты, но над высокой травой уже пролетает одинокая пчела, пчела-разведчица; она делает круг и исчезает, не найдя ни одного цветка, на который можно было бы сесть и выпить утреннюю порцию нектара.
Роса в траве сверкает крохотными разноцветными огоньками – это солнце рассыпалось по бесчисленным ее капелькам, и каждая из них засверкала своим особым цветом. Увидеть это однажды – значит обрести редкое сокровище, оно не гаснет в памяти, и ты им можешь быть богат.
Из леса вдруг доносится как бы тяжелый вздох – тебя окатывает теплая волна, словно кто-то большой-большой зевнул, проснувшись, и выдох донесся до тебя; в теплой этой волне чудится дух огромной шкуры...
А сегодня я увидел, что вход в лес закрыт. В «портале» меже двумя высокими деревьями на высоте моего роста была натянута паутина – новехонький граммофонный диск со скользящей по нему время от времени радугой и пауком-музыкантом в самой середке. От круга паутины к кустам у стволов дерева шли четыре прочные нити. Нижние, что чуть не касались травы, были еще в росе и оттого казались толще и белее верхних.
Варваром нужно быть, чтобы разрушить дивное это сооружение. Для паука это было то же самое, что для нас Эйфелева башня.
Ладно, Лес. Принимаю твои условия. Конечно, я не разрушу блестящую паутину, я войду к тебе сегодня через «черный ход», вон в кустах пообок «портала» виднеется прогалина.
Стволы деревьев сонно теплы.
Верхнего ветра еще нет, и деревья неподвижны.
Стволы деревьев уносятся, истончаясь, вверх и смыкаются там в зеленый купол, купол... старинного европейского собора, где ты стоишь, и тишина там непростая – готовая разродиться звуком. Несколько мгновений ты не принадлежишь никому и ничему – только этой тишине, ты растворен в ней, а она огромна.
Я думаю, тот, кто строил в Европе тысячу лет назад собор, строил его подобием утру в лесу, какое запомнил с детства; тогда же и понятие Бог входит в сознание беспрепятственно.
Одна строчка
Наверно, всему миру известен обычай японцев в ночь полнолуния собираться на каком-то заранее избранному месте, любоваться луной и слагать в честь ночного сияния трехстишия, хайку.
Так и случилось в давнее время в одной из небольших японских деревень – ее жители отправились на холм невдалеке от домов, запаслись едой и питьем, разожгли костер и начали праздник: один за другим поднимались и, протянув руки к озаряющему окрестность ночному светилу, посылали ему горстку ответных земных слов.
Праздник продолжался довольно долго, но вот из темноты, окружавшей костер, показалась фигура незнакомца, судя по одежде, бродяги. Он попросил разрешения посидеть у костра, ему предложили еду и питье, он поел и сидел молча, как и полагается чужаку.
А состязания в сочинении трехстиший звучали и звучали...
Прошло время, и кто-то догадался обратиться к пришельцу, чуть свысока обратиться: не сможешь ли и ты произнести несколько слов в честь нынешнего полнолуния?
Незнакомец встал, поблагодарил за доверие, поднял голову к ночному солнышку и произнес первую строчку хайку.
И чуть жители деревни услышали ее, как все до единого встали и поклонились бродяге. Ибо узнали в нем великого поэта Японии, мастера хайку Мацуо Басё, в самом деле странника, кочующего от дома к дому, от костра к костру, человека, умеющего поместить весь подлунный мир в три волшебные строчки.
И еще один хороший обычай есть у старых японцев. Написав письмо приятелю, автор часто заканчивает его приведением любимого трехстишия:
Прозрачна осенняя ночь,
далеко, до Семизвездья
доносится стук вальков.
*
На голой ветке
ворон сидит одиноко,
осенний вечер.
*
Пеплом угли подернулись,
на стене колышется тень
моего собеседника.
Комментарии
Маленькие рассказы В. Чиркова
Стараюсь не пропускать публикации этого автора – они необычны по форме, не банальны по содержанию. Не будучи специалистом, не берусь определить их жанр: наверное, чаще это эссе – ведь рассказ предполагает сюжет, а он бывает не всегда; для большинства из них остановлюсь на термине «зарисовка». Мне до сих пор помнится его описание лесного костра – читая, проникался благоговением автора перед тишиной леса, благотворного воздействия на душу целого букета разнообразных запахов. А огонь казался живым существом – его игра завораживала, он то стремился улететь вверх, то кидался из стороны в сторону. Очень близки мне были описания луга, родника, ручейка с плывущим по нему корабликом и многое-многое другое. Даже о такой вроде бы прозаической стороне жизни, как выпивка, В. Чирков смог написать не приземлено, а возвышенно.
Вот и на этот раз он ярко, но без громких эпитетов показал, как «Свежо и душисто пахнет отдохнувшая за ночь трава и листва», обратил наше внимание на то, что «Роса в траве сверкает крохотными разноцветными огоньками – это солнце рассыпалось по бесчисленным ее капелькам, и каждая из них засверкала своим особым цветом». Нет, цитирование надо немедленно прекращать, иначе придётся переписывать значительные отрывки его текстов.
Скажу только, что получаю большое удовольствие от их чтения – они, как глоток свежего воздуха среди привычного смога. А воздуха так хочется, особенно среди, увы, частой атмосферы низости, потери привычных нравственных и эстетических ориентиров, напряжённости, порой страха за родных и близких.
Спасибо, В, Чирков!
Добавить комментарий