Дед. Из цикла «Одуванчики Среднего Запада» 

Бениамин Барухович Чёрный гостей не ждал, но всегда им был рад. Завтра Бэба обещала зайти угостить пирогами с капустой. Он обожал и Бэбу, и пироги. И то, и другое было неотделимо друг от друга в сознании Бениамина Баруховича. 

На правой руке Бениамина Баруховича расплылся морской якорь, похожий на выцветшую от времени кляксу, рядом проступала полустёртая надпись: «Веня». Наколку он сделал в пятнадцать лет. Мечтал стать моряком и поменять имя. С морем не вышло, а имя изменил, поменяв первую букву. С того момента люди стали называть его Веня, недруги за глаза — Веник, а Бэба предпочитала Венчик. 

Бэба, Бетя, Бина, так звали Веничкиных трёх старших сестёр. Бэба, самая старшая и самая любимая, уже пятнадцать лет покоилась на кладбище. Веня в память о ней переименовал Беллу Давыдовну в Бэбу. Наедине называл её Бэбочка, в порыве нежности Булочка, чаще Бабочка.

 Соперницы шипели: «Нашёл себе Бабочку — сто кэгэ. И ведь приехала без году неделя, а мужика отхватила». 

А там бесценного груза — в каждой тите по пуду, есть чему завидовать. Венчик и не любил никогда худосочных. Был помоложе, спорил с мужиками: 

— Женщина без сисей, что корова без вымени — ни родить, ни накормить, ни обогреть. 

— Выменем-то? 

— Именно им. Куда телок тычется? В вымя, да к животу мамкиному тёплому. А мужик куда мордой тычется? В сиськи он тычется, сам согревается и подругу греет. А худосочные… они, что ширмы-мырмы для журналов, а не для поэзии жизни.

Помимо Бэбочки, Бениамин Барухович, был страстно увлечён резьбой по дереву — пятый год два раза в неделю он посещал студию творчества. 

Бениамин Барухович любовался своей последней работой, вертел доску и так и этак, водил по ней шершавым, негнущимся от артрита указательным пальцем, вдыхал аромат свежеструганного дерева. Прекрасная наездница — обнажённая Грация - словно шагнула с полотен Рубенса, уместившись на доске, затем подмигнула Вене, оседлала коня и ускакала … 

На этом недолгие и нескромные мечты Венички прервались. Выйдя из астрала, подытожил: «У Петрова-Водкина «Купание Красного коня» — с бледным худосочным мальчиком, а у меня — резчика по дереву Вени Чёрного — Мадонна жеребца объезжает. Смотрю на неё - и жить хочется».

Ещё в начале знакомства Бэба спрашивала: 

— Венчик, ну сколько можно баб голых вырезать?

— Так это ж ты, сокровище моё, самой высшей пробы. 

— Ну а лошади тут причём? — не унималась Бэба, — целый табун настрогал, люди подумают, что ты с бл-ми в конармии Будённого служил. 

— Эх, Бэбочка, любовь к лошадкам с детства, но не от отца моего. Подозреваю, что не Барух Натанович зачал меня, а безвестный будённовец. Отец часто в город на заработки ездил, а мы с голоду пухли. Части Конармии тогда размещались аккурат в наших местах. Откуда у меня этот нос картошкой? Где ты видела ещё такой еврейский нос? Почему во мне религии ни на грош? В синагогу не хожу, свинину жру, пью и матом ругаюсь, как последний гой. Душа у меня русская, Бэбочка. Люблю баню, водочку под сало, или сало под водочку, а потом ещё и твоего сальца сладкого отведать. Ну, какой я еврей? Русский я! И наколоть надо было не Веня, а Ваня. Так что, Бэбочка, любовь к лошадкам у меня — от безымянного конармейца. Выправил я себе правильные документы — стал Иваном Борисовичем Чёрновым. В партию вступил. Всё шло хорошо, но скоро вышибли из партии за опрометчивую мою любовь, целое дело муженёк-парторг ейный состряпал, почти посадил. И тогда вернул я себе моё еврейство. Прощай любимая родина. Welcome, Бениамин Барухович, в страну больших возможностей. 

В дверь постучали.

— Заходь… А-а, это ты профессор из Азербайджана.

— Бениамин Барухович, я — не из Азербайджана, я — из Ташкента, Бухарский еврей. Верующий. Сколько раз можно вам говорить!

— Опять хочешь забить Вене баки. Где Бухара, где Ташкент, а где мы? Ты такой же религиозный еврей, как я — папа римский. Ладно, что спорить, давай осматривай меня.

Рустам измерил давление — не дед, а школьник! 120 на 80. А у меня прыгает под 160. Кто кого осматривать должен, ещё вопрос.

Рустам второй год ходил к потерявшему, по его мнению, всякий стыд, но не разум и занудство старику. Дед изматывал его, требуя выполнить по инструкции всё от А до Я. На визит уходило больше положенного, и Рустаму хотелось найти подходец к старику, чтобы сократить время осмотра. 

На полках, на полу, повсюду громоздились деревянные доски с изображениями голых дебелых матрон, свесивших целлюлитные ляжки с изящных лошадиных крупов, и как только лошадки ещё не рухнули под тяжестью 5XL, — подумал Рустам. И тут его осенило — как всё просто, надо восхититься поделками старика, купить за десять долларов доску и стать его лучшим другом. Только Рустам хотел открыть рот и похвалить старика, как тот, заметив внимательный взгляд Рустама, обращённый на обнажённых наездниц, спросил:

— Нравится? 

— Очень! — соврал Рустам.

— Это что! У меня задумка есть. Знаешь икону «Георгий Победоносец, поражающий змия»?

Рустам округлил глаза.

— Я в седло бабу посажу, бьёт она пикой Змия-искусителя. Во как придумал! Боттичелли-Леонардо позавидуют.

— Гениально, Бениамин Барухович!

— Ладно, не тренди… Смотри, какую я палку смастерил — лучше, чем ходунки, интеллигентно, и по шее можно врезать. На конце металлический ободок и основа, чтоб не стачивалось — это мне знакомый украинец кузнец смастерил. Дорого взял, правда. Что скажешь, класс?!

Веня поднял трость и помахал ею перед самым носом Рустама. 

— Мне в «Русском Круге» один сопляк замечание сделал. Как таких туда ещё берут? Ему и семидесяти нет, ещё пахать и пахать. А он развалился на диване и указывает: «Вы бы резиночку на палку натянули, а то гремит ваша железяка об пол». Вежливый попался. А я ему — если бы твой папа вовремя надел резиночку, то мне было бы, где присесть на этом диванчике.

Рустам пропустил анекдот мимо ушей. Веня вопросительно смотрел на Рустама, ожидая ответной реакции, но её не было, смысл сказанного Рустам не уловил. Повисла пауза. Дед смотрел на него, как врач смотрит на профнепригодного лётчика.

— Жалобы, Бениамин Барухович?

— Есть. 

—???

— Не смог.

— Что именно, Бениамин Барухович.

— С Бэбочкой,

— Бениамин Барухович, вам сколько лет?

— Восемьдесят семь будет, и что? Ты хочешь сказать - отлетел с белых яблонь дым? Ты это брось. Слушай, Рустамчик, — «Надо же, имя моё помнит», — сделай мне массаж. Говорят, помогает. Я заплачу. Уж больно не хочется перед Бэбочкой опозориться — она пироги печёт, завтра ко мне придёт.

— Массаж? — Рустам не знал, как реагировать. 

— Ну да, второе сердце мужчины — простата.

— Вы с ума сошли! Это не входит в мои обязанности! 

— Знаю. А по-человечески? Какая простата у меня была?! Как орех — маленькая и крепкая. А тут растёт, как кукуруза, не по дням, а по часам. Доктор сказал тестостерона много, оттого и растёт, раньше организм справлялся, а сейчас нет. Ну что? По-братски? 

— Бениамин Барухович, вы совсем очумели, может ещё по-братски переспать с вами? Извините, но ваша гиперсексуальность меня достала.

Веня смотрел на Рустама грустными глазами преданной собаки.

— Виагру дай!

— Что?!

— Виагру, говорю, дай. 

— Я не доктор, доктора попросите, он вам выпишет. Только Виагра — дорогое лекарство, страховкой не покрывается. 

 — По глазам вижу — она у тебя есть. Поделись! Продай таблетку. Я тебе сразу все бумажки твои подпишу, и лети ты вольным голубем, радуйся, пока крылья машут.

Откуда? Как этот старый козёл узнал про Виагру? Да. Употребляю по секрету. Здоровье гроблю. А она сучка! Сучка! Не ценит. От этих мыслей его стало лихорадить… 

Рустам, не веря, что он это делает, извлёк из внутреннего кармана таблетку Виагры и протянул Бениамину Баруховичу.