К юбилею Семена Резника. Интервью с писателем

13 июня 2023 года прекрасному писателю, острому публицисту и активному автору нашего журнала Семену Резнику исполняется 85 лет. Дорогой Семен Ефимович, поздравляем Вас – не с датой, нет, – с молодостью Вашей души, с редкой работоспособностью и творческой энергией, которые Вами не утеряны с годами! Наши поздравления и Вашей удивительной Риммочке, делящей с Вами невзгоды и радости и создающей ту гармоническую атмосферу в Вашей семье, которая помогает жить и работать! 

По поручению Редакции

 Ирина Чайковская

Untitled-1.jpg

В июне 2023-го года исполняется 85 лет замечательному писателю, историку, публицисту Семёну Резнику. За плечами автора шестьдесят лет литературной деятельности, почти 30 книг, среди которых биографии выдающихся российских учёных, Н.И. Вавилова, И.И. Мечникова, В.О. Ковалевского, В.В. Парина, Г.Р. Зайцева, А.А. Ухтомского, исторические романы “Хаим-да- Марья”, “Кровавая карусель”, историко-публицистические работы, посвящённые политической истории России – “Вместе или врозь? Судьба евреев в России: заметки на полях дилогии А.И. Солженицына”, “Красное и коричневое”, “Нацификация России”, “Растление ненавистью”, “Цареубийство”, многие другие. Накануне юбилея писателя мы попросили его рассказать о своей творческой судьбе, о времени, о людях, с которыми свела его жизнь.

- Семён, как Вы пришли в литературу? И влияние каких людей на Вашем творческом и жизненном пути было наиболее значимым?

Не могу сказать, что мне что-то легко давалось в жизни. Но, оглядываясь назад, скажу, что мне не раз очень везло. Происходили события, которые не должны были происходить. Их вероятность была близка к нулю. Их было несколько, и каждое из них сыграло важную роль в моей судьбе. После окончания школы я очень хотел заняться литературой, но так получилось, что поступил я в Московский инженерно-строительный институт. Казалось, это положило крест на все мечты о профессии литератора. Но в моём институте была невероятно насыщенная общественная жизнь. Как и во многих вузах, на заводах, у нас была своя многотиражная газета, которая оказалась чрезвычайно интересной. Первые мои строчки были напечатаны в институтской газете под названием “За строительные кадры”. Она притягивала к себе лучших ребят в институте – наиболее интересных, талантливых, весёлых. Под лестницей была маленькая редакционная каморка – там всегда было смешно, весело, интересно. Я стал в ней печататься. Единственным штатным сотрудником, который вёл эту газету был Александр Ильич Агранович, он же Александр Левиков, впоследствии известный писатель и журналист, один из ведущих и наиболее острых публицистов “Литературной газеты”. Он также был очень талантливым поэтом, но стихи стал публиковать лишь в последние годы жизни. Мы сошлись с ним заново, когда он жил в Праге в последние десятилетия своей жизни… Когда я был на четвёртом курсе я как-то остро ощутил, что счастливая студенческая жизнь заканчивается. Через год я стану инженером, если повезет, получу место в «приличном» проектном институте, и там до пенсии буду проектировать какие-нибудь водопроводные сети или насосные станции. Не радовала меня такая перспектива. И вот мы получаем в нашей многотиражке письмо из отдела науки “Комсомольской правды”. В результате я начинаю сотрудничать в отделе науки КП. Возглавлял его Михаил Васильевич Хвастунов, человек талантливый и очень добрый. В отделе было еще два штатных сотрудника, Слава Голованов и Дима Биленкин, и тут же постоянно толклись такие студкоры, как я. Иногда печатались и очень многому учились. Через два года, когда я уже работал инженером на водопроводном участке, произошло еще более невероятное событие: я стал редактором серии ЖЗЛ издательства “Молодая Гвардия”. “Молодая Гвардия” была одним из самых антисемитских издательств, ни одного еврея в книжных редакциях не было. Я был первым, проработал там десять лет, когда ушёл, ни одного не осталось. Меня взяли, потому что заведующий редакцией ЖЗЛ Юрий Коротков принципиально не хотел следовать этой политике. Директор издательства Ю.С. Мелентьев отказал ему в приёме на работу моего предшественника-еврея под тем предлогом, что у того когда-то был выговор записан в трудовой книжке. Короткова возмутило такое лицемерие. В своей редакции, где все были друзья, он сказал: «Если он не хочет еврея с выговором, то я найду еврея без выговора». Я и оказался этим «евреем без выговора». В течение 10 лет я редактировал книги, в основном, об ученых. Около 70-ти книг вышли при моем участии. Для меня это стало очень большой школой. Работаешь с автором над его рукописью на протяжении двух-трёх месяцев, и, фактически, становишься частью творческого процесса. Были авторы, за которыми приходилось всё переделывать от начала и до конца, но были авторы высочайшего класса, у которых я невольно очень многому учился, как, например, у Даниила Семёновича Данина – я редактировал его книгу о Резерфорде. Человек исключительной требовательности к себе, он прекрасно знал физику, писал умно, образно, тонко. Совершенно замечательным был писатель Яков Кумок. Он пришёл ко мне с пробными главами книги о геологе Губкине. И на моих глазах написал книгу о своём герое, потом вторую – о кристаллографе Евграфе Федорове. Владимир Порудоминский написал книгу о Пирогове, которую я редактировал, потом книгу о Владимире Дале. Он также написал целый ряд книг о русских художниках: Ге, Крамском, Ярошенко. Он сейчас живёт в Германии, мы дружим с ним до сих пор. В серии ЖЗЛ я начал писать свою первую книгу – о Николае Ивановиче Вавилове. Как и почему я обратился к этой теме? Когда мы составляли перспективный план, я ходил к разным учёным консультироваться о том, какие имена они считают наиболее крупными в своей области, и все мне говорили: в ЖЗЛ нужна книга о Николае Вавилове. Это говорили не только биологи, но и физики, математики, геологи… Когда я попытался найти автора – из писателей, которые были известны книгами о биологах и селекционерах, -- оказалось, что все они замараны восхвалением Лысенко. Было совершенно невозможно заказать книгу о Вавилове такому автору. Тогда я сказал моему шефу Юрию Короткову, что сам напишу эту книгу. Поначалу он отнёсся к этому с недоверием: “Ты же никогда таких книг не писал. Получится ли у тебя? ” Я попросил его закрепить за мной эту тему, без договора и каких-либо формальных обязательств со стороны издательства. Я писал эту книгу пять лет. Чудом она была напечатана – и тотчас признана «идеологически вредной», отпечатанный тираж был «арестован». Считаю такое «признание» высокой честью для писателя. В книге оказалось больше правды, чем власти могли допустить.

- Семён, как Вы думаете – было ли то отношение к книгам, к биографиям учёных, истории науки и в целом к печатному слову завоеванием советской власти, которая стремилась продвигать грамотность в самые широкие слои населения?

Интересный вопрос. Трудно дать однозначный ответ на него. До революции 80 процентов населения были безграмотны. Безграмотными называли тех, кто не умел расписываться. Человек, умевший расписываться, считался малограмотным. А собственно грамотных, может быть, было процентов 10-15 всего населения. И, без упоминания крупных имён, даже рядовые литераторы в России были редкостью, а после революции добрая половина их эмигрировала. Из тех, кто остался, многим заткнули рты. Но параллельно с этим была линия на всеобщую грамотность, на развитие образования. Это породило новое поколение писателей и читателей. В книжных магазинах книги раскупались с невероятной быстротой. Надо, однако, сказать, что они охотнее раскупались, чем читались. В хрущёвское время началось массовое строительство жилья, люди стали получать квартиры, их надо было обставлять, многие покупали книги, чтобы заполнять ими книжные шкафы. Все ли читали то, что покупали, – это вопрос. Но спрос на литературу был велик. Купить книги ЖЗЛ в магазинах было трудно. На черном рынке они перепродавались в несколько раз дороже номинальной цены. 

- Вот вопрос, который я хотел бы задать Вам отдельно. Неотъемлемая часть успеха творческого человека – поддержка со стороны семьи. Каков вклад Вашей супруги Риммы в то, чем Вы занимаетесь?

Как я уже сказал, в моей жизни были маловероятные события, которые, тем не менее, совершались и очень мне помогли. То, что я, студент технического вуза, стал сотрудничать в «Комсомолке», то, что стал работать в ЖЗЛ, то, что темой первой моей книги стала жизнь Н.И. Вавилова… Но самое невероятное и самое счастливое событие – это наша встреча с Риммой. Она стала моим другом, спутником, ближайшим помощником, редактором. Я всегда чувствую и знаю эту поддержку. Риммина роль огромна. Когда я писал свою первую книгу, я работал в две смены. Отработав в ЖЗЛ, я приходил домой, ложился спать на 2-3 часа, вставал и работал всю ночь до утра. Жили мы в очень скромных условиях, в одной комнате. Римма не только всё это, как говорится, выносила, но всячески меня поддерживала. Её участие во всех книгах, которые я написал, всегда было значительным. А то, как мы решились на эмиграцию, как боролись за получение вызова из Израиля, который нам упорно не доставляли, как потом боролись с ОВИРом... Много было пиковых ситуаций, но мне всегда было легко, потому что Римма была рядом. Римма – это главное везение моей жизни. Спасибо Вам за этот вопрос.

- Литература русского зарубежья. На Ваш взгляд, слышен ли её голос в “материковой” России? Может ли она на что-то повлиять, изменить? Или это маргинал, “иноагент”, продукт культурного потребления русскоязычных людей, живущих за пределами главной страны русского языка?

На этот вопрос тоже не просто ответить. Литература русского зарубежья – это понятие очень большое, широкое и глубокое. Трудно сказать, когда она началась, но, во всяком случае, ещё со времён Герцена, который издавал свой “Колокол”, написал великую книгу “Былое и думы” и многое другое. Его влияние на освободительное движение в России было огромным. Была большая эмигрантская литература до революции, а уж после революции и говорить нечего. Лучшие писатели уехали и создали эту замечательную литературу. Да, она была малодоступна в Советской России. Исключение было сделано только для Бунина. Вторая эмиграция создала свою литературу, третья – свою. Сейчас Владимир Батшев восстанавливает историю литературы русского зарубежья – большая, трудная и очень важная работа. Я как Вы знаете, печатаюсь в ряде изданий Русского зарубежья, но мои последние книги выходили в России, там основная часть моих читателей. Переиздание моей книги о Владимире Ковалевском, написанной когда-то для серии ЖЗЛ, вышло в Москве в январе этого года. Можно ли ее и другие мои книги относить к зарубежной литературе или к внутрироссийской? Я затрудняюсь ответить на такой вопрос. Сейчас книги и в России выходят небольшими тиражами, интерес к литературе уменьшился. В какой мере это связано с Интернетом, а в какой -- со снижением общего уровня интеллектуальной жизни, я не могу сказать, это требует отдельных исследований.

- Что из того, что написано за рубежом в последние годы, сравнимо с тем влиянием, которое оказал “Архипелаг Гулаг” Солженицына?

Я думаю, что это невозможно сравнивать. Тогда была совершенно другая ситуация. Были произведения не только Солженицына. Синявский и Даниэль под псевдонимами печатались на Западе. Их «вычислили», судили, это было очень громкое дело. В писательской среде начался раскол, многие писатели выступили в их защиту, с этого момента началось систематическое диссидентское движение. Образовались группы, которые требовали свободы слова. В деле Синявского и Даниэля важна даже не художественная ценность того, что они написали, так как книги их тогда практически не были доступны, но важен был сам факт, принцип. Это оказало очень большое влияние на общественное сознание. Потом уже грянул “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына. Его передавали по “Голосу Америки”, по ВВС. Посадить Солженицына советские власти уже не могли – он был слишком крупной и заметной фигурой. В 74-ом году его выслали. На моё поколение все это произвело огромное воздействие. 

- В 2015 в петербургском издательстве “Алетейя” вышла Ваша книга о создателе теории доминанты академике Алексее Алексеевиче Ухтомском и его биографе Василии Лаврентьевиче Меркулове. Два выдающихся человека. Почему Вы решили написать о них книгу и как Вы вышли на этих героев?

Пути господни неисповедимы. Генетика, Вавилов, растениеводство – это такая большая тема, что, казалось бы, куда мне ещё идти в физиологию нервной системы… Я и не думал об этом. Но так получилось, что, когда я ещё работал в ЖЗЛ, к нам пришла одна очень скромная женщина, которая сказала, что она была ученицей академика Ухтомского, переписывалась с ним, и хочет предложить для альманаха «Прометей» подборку из его писем. Положила передо мной рукопись и ушла. Я не думал, что найду в этом материале что-то особенное: о чем, в самом деле, профессор может писать своей ученице, выполняющей под его руководством дипломную работу, потом диссертацию?.. Интересно ли это для широкого читателя, на которого рассчитан альманах “Прометей”. Но письма Ухтомского меня потрясли: уровень мышления этого человека, прекрасный литературный язык, крайне необычное отношение к жизни, которое я до этого просто не представлял. Теория доминанты, которую создал Ухтомский, дала ему толчок для философских размышлений, в которых было сочетание вещей, которые, казалось бы, не могли сочетаться. По происхождению Алексей Алексеевич Ухтомский был князь, из Рюриковичей. Он был человеком чрезвычайно религиозным, окончил Духовную Академию. Вера в Бога для него сомнению не подлежала, но он задался вопросом: а откуда эта вера берется? Почему человек верит в Бога, что есть в нем такое, что побуждает его к этому? Он решил, что для поиска ответа надо заняться физиологией нервной системы. После окончания духовной академии он пошёл учиться в университет. Изучая рефлексы головного мозга, он установил, что на одно и то же раздражение, воздействующее извне на организм, подопытное животное может реагировать по-разному – в зависимости от того, каким воздействиям оно подвергалось раньше. Так была им создана теория доминанты. Последовал вывод о том, что тот мир, который мы видим, – это в большей степени наш внутренний мир, нежели внешний. Одни и те же вещи и события разные люди воспринимают по-разному, понимают по-разному, действуют по-разному, и при этом каждый уверен в своей правоте. Ухтомский задается вопросом, в чём, собственно, состоит нравственная задача человека. И он предложил  концепцию “заслуженного собеседника”. Нравственная задача состоит в том, чтобы сознательно преодолевать свои доминанты, пристрастия, сопоставлять своё видение мира и самого себя с виденьем другого человека -- “заслуженного собеседника”. Ухтомский писал, что человек, замкнутый на себя, пройдёт мимо Христа, Сократа, Спинозы и не заметит их. Мы живём среди интереснейших людей, и если ты умеешь видеть себя глазами другого человека, то поймёшь, насколько богат мир людей, с которыми ты входишь в контакт. И это в 20-ые, 30-ые годы прошлого века, когда насаждался диалектический материализм, разоблачение «классовых врагов», идеалистов, «соглашателей», оппортунистов и т.д. А профессор Ленинградского университета Ухтомский развивает такую «антимарксистскую» концепцию, делится со своим ближайшим окружением. В этом ближайшем окружении был и Василий Лаврентьевич Меркулов, которого в 1937-ом арестовали, посадили на 5 лет, а потом, через 5 лет, во время войны, ему дали бумагу о том, что срок продлевается «до окончания войны». Только в 47-ом его выпустили. Он в это время лежал в лазарете, после операции, с повреждённой ногой, которую вовремя не лечили и впоследствии ампутировали. Меркулов рассказывал: “Мне принесли бумагу о том, что я свободен. Сегодня дали, а завтра могут отобрать. Надо уходить, но идти я не мог. И я пополз.” Так что из лагеря он выполз. А потом ещё 10 лет жил «поражённым в правах». Когда его, после всех мытарств, наконец, реабилитировали, он понял, что первое, что он должен сделать – это написать книгу о своём учителе. Первую книгу об Ухтомском, умершем в блокадном Ленинграде, написал Василий Лаврентьевич Меркулов. Получилось так, что после того, как я познакомился с письмами Ухтомского к его ученице Елене Бронштейн-Шур, на одной конференции я познакомился с Меркуловым и мы подружились. Он жил в Ленинграде, я в Москве, мы общались по переписке. Меркулов умер в 1980-ом году. Когда в 1982-ом году я уезжал в эмиграцию, я почти ничего не мог с собой взять, и я думал, что эти письма потеряны. И вдруг Римма находит папку с этой перепиской в нашем архиве. Я полистал её, и у меня всё всплыло в памяти. Тогда я уже решил, что сажусь за новую книгу о Николае Ивановиче Вавилове. Я как раз приехал из России с новыми впечатлениями, материалами. Подумал – если я сейчас засяду за книгу о Вавилове, то уже к Меркулову не вернусь. Напишу-ка сперва небольшое эссе о Меркулове и Ухтомском. Когда стал его писать, оно постепенно выросло в книгу, проработал над ней три года. Я рад, что написал её. Там у меня проходит и школа физиологии Павлова, более многочисленная, чем школа Введенского-Ухтомского. Между этими двумя школами были непростые отношения. В книге есть небольшая глава о Павлове, и мне кажется, что в огромной литературе об этом гиганте науки такого Павлова, каким показал его я, не найти.

- В 2021-ом году Вы опубликовали свою переписку с известным российским писателем, ректором Литературного института Сергеем Есиным. (“Логово смысла и вымысла”). Эта книга читается на одном дыхании. Великолепный язык, отточенный стиль, два интереснейших собеседника. Как она появилась?

Эта книга родилась сама собой. С Сергеем Николаевичем Есиным меня заочно познакомил наш общий знакомый Марк Авербух. С Есиным Марк познакомился раньше. Они переписывались, у них тоже вышла книга переписки. Авербух много рассказывал мне о Есине, и послал Есину в подарок две моих книжки. Есин был профессором Литинститута, был завален рукописями, и я не был уверен, что он вообще когда-нибудь доберется до моих книжек. Он прочитал их, к моему удивлению, довольно быстро и написал мне очень тёплое письмо. Завязалась переписка, которая с перерывами продолжалась до его неожиданной кончины в 2018 году. Когда Сергей Николаевич ушёл, я решил отдать должное его памяти и оформить нашу переписку так, чтобы издать её отдельной книгой. Получилось «Логово смысла и вымысла», в которой я допустил такую “наглость”, что стал соавтором Сергея Есина. Думаю, будь он жив, он бы против этого не возражал.

- Вы написали и издали четыре книги о Николае Ивановиче Вавилове, среди которых его лучшая и наиболее полная биография. В чём была необходимость написания четырёх книг о Вавилове?

Я уже сказал, что мою первую книгу о Вавилове признали идеологически вредной и запретили выпускать. Но пустить её под нож было нельзя – тираж уже был отпечатан. Книга застряла. Потом я узнал, что академик Семёнов, вице-президент Академии Наук, отдыхал в санатории вместе с Александром Яковлевым – будущим «архитектором гласности». Тогда он был заведующим отделом пропаганды ЦК партии. Академик Семенов объяснил Яковлеву, как это некрасиво, что книга о Николае Вавилове задержана, как вся Академия Наук этим возмущена. Когда Яковлев вернулся, он приструнил своего подчинённого. В книге сделали маленькие поправки, и её выпустили. Но еще до выхода из неё пришлось выкинуть около ста страниц – из самой острой части, посвящённой борьбе Вавилова и Лысенко. В иммиграции изъятую цензурой часть я издал отдельной книжкой, “Дорога на эшафот”. Это моя вторая книга об академике Н.И. Вавилове. Масштаб личности и наследие Вавилова таковы, что в России, и за её пределами выросло целое направление в истории науки: Вавилововедение. Десятки и сотни людей занимались, и сейчас занимаются этой темой. Находят его архивные документы, печатают их. У меня на полке стоит шесть томов его иностранной переписки. Он диктовал стенографистке пять-шесть писем в день, причём на разных языках. Я понимал, что не могу просто переиздать свою первую книгу о Вавилове – накопился огромный материал, которым я не владел, когда писал её. Пришлось написать третью книгу: “Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время”. Она охватывает историю биологии, генетики, в ней много боковых сюжетов. Написал я её сравнительно быстро. Мне присылали материалы из Саратова, из Москвы, из Петербурга. Я упоминаю всех, кто мне помогал, всем выражаю благодарность. Последнюю книгу о Вавилове, “Николай Вавилов: наветы и ответы” мне пришлось издать, потому что в последние годы в России стала возрождаться лысенковщина. Я написал ряд полемических статей по этим вопросам и собрал их в этой книжке. Так получились четыре книги о Вавилове.

- Не могу не задать Вам вопрос о “Вместе или врозь”. Когда я читал “200 лет вместе”, у меня было чувство, что на меня как еврея выливают вёдра помоев. Это было тем более неприятно, что весь этот, мягко говоря, тенденциозный поток опирался на авторитет всемирно известного писателя, нобелевского лауреата, призывавшего “жить не по лжи”. Как Вы восприняли солженицынские “Двести лет вместе” и как появилась Ваша “Вместе или врозь?” – параллельное с Солженицыным прочтение совместного проживания в одном государстве русских и евреев?

Как я уже рассказывал, я работал в серии ЖЗЛ издательства “Молодая гвардия”. Юрий Николаевич Коротков возглавлял эту редакцию много лет, и тот престиж, которого она достигла, – это в основном заслуга Короткова. Коротков был её руководителем не только по должности – он задавал тон, определял направление, которое во многом шло вразрез с требованиями более высокого начальства. Конкретно в вину Короткову ставили книгу о Чаадаеве А. Лебедева и книгу о Брехте Льва Копелева, тогда уже известного диссидента. Моя книга о Н.И. Вавилове, признанная в ЦК партии идеологически вредной, стала одним из последних аргументов против Короткова. Его заставили уйти из ЖЗЛ. На смену ему пришёл Сергей Николаевич Семанов – человек совершенно другого направления, совершенно другой идеологии. Недавно я узнал, что в кругах т.н. национал-патриотов Семанов считался ведущим идеологом. Он был одним из тех, кто стал переводить выдохшуюся и утратившую к тому времени влияние коммунистическую идеологию на рельсы так называемого национал-патриотизма. То есть он был одним из тех, кто Красное превращал в Коричневое. К Семанову приходили приятели, они не очень откровенничали при мне, но иногда я слышал: “еврейский заговор”, “масоны”. Почему “масоны”? Я не понимал, какое отношение имеют масоны к евреям. Меня это заинтересовало. К тому же я понял, что Семанов и его приятели не сами это придумывают, у них есть предшественники, у которых они это берут. Я занялся темой дореволюционного российского антисемитизма. Разыскал в Ленинской библиотеке эту литературу и, изучив ее, написал два исторических романа – “Хаим-да-Марья” (посвящён т.н. “Велижскому делу”- С.К.), “Кровавая карусель” (о еврейском погроме 1903 г. в Кишинёве – С.К.). Когда национал-патриоты публиковали очень уж одиозные вещи в печати, я писал контрстатьи или пародии, приносил их в разные редакции. Мне отказывали. Тогда я стал рассылать их по почте – по советским законам мои письма должны были регистрировать и присылать мне официальные ответы с обоснованием отказов... (Из этой «переписки с друзьями» впоследствии была составлена моя книга «Непредсказуемое прошлое»). Так и получилось, что, когда я читал книгу Солженицына, для меня в ней ничего не было нового. Я знал 90 процентов того, что было в ней написано, и знал источники, на которые он ссылался. Поэтому для меня написать “Вместе или врозь?”, ещё когда вышел первый том “Двухсот лет вместе”, было несложно. Я печатал её главами в выходившем в Мэриленде журнале “Вестник”. Когда я её закончил, появился второй том “Двухсот лет”. Я решил, что главное сказал, продолжать не буду. Но на меня уже было такое давление – вышел второй том Солженицына, что Резник скажет об этом? В 2003-ем в изд-ве “Захаров” я издал первую книгу “Вместе или врозь”, написанную «на полях» солженицынского первого тома, а в 2005-ом в том же издательстве вышло второе издание, в котором расписаны «поля» обоих томов. По словам Солженицына, он писал этот двухтомник 12 лет. Над моими двумя книгами я проработал около полутора лет, так как был хорошо знаком с этой темой и со всем кругом источников. Когда у Михаила Светлова спросили, как долго он писал свою знаменитую “Каховку”, он ответил: сорок минут. А потом, подумав, добавил: “И всю предшествующую жизнь”. То же я могу сказать о “Вместе или врозь?”: я писал эту книгу полтора года плюс всю предшествующую жизнь.

- Если я не ошибаюсь, за “Вместе или врозь” “Международная еврейская газета” присвоила Вам звание “Человек года”?

Да, в 2003-ем году. Как мне объяснили, МЕГ сделал это по отзывам читателей. 10 человек тогда получили такое звание: Мэр Москвы Лужков, другие видные деятели. Писатель среди них был один: Семен Резник. Могу еще сказать, что за книгу о Вавилове меня наградили Почетным дипломом ВИРа (Вавиловского института) и почетной грамотой Научного общества генетиков и селекционеров. После выхода последней книги о Вавилове я получил диплом «Писатель XXI века». Так что мои книги не остаются незамеченными. 

- Солженицын был для Вашего поколения титаном, борцом против несправедливой тоталитарной коммунистической системы. Был ли для Вас лично выход его “Двухсот лет вместе” потрясением, шоком?

Большим шоком это для меня не было. В отличие от многих других, я был не только почитателем Солженицына, но и его читателем. Я читал не только его первые книги, но и то, что он издавал позднее. Когда ещё в Москве я прочитал его “Август 14-го”, я понял, что Солженицын не всё может в литературе. Это была очень слабая книга. Но когда я сказал об этом моему другу, сотруднику “Нового мира”, который сам был автором многих книг, то услышал, что я просто ничего не понял, что это совершенно потрясающая литература. Таково было мнение профессионала высокого класса! Мне стало ясно, что имя Солженицына имеет особое, магическое звучание. Говорить и даже думать что-либо негативное о Солженицыне – в определённых кругах это было табу! Во второе издание “Августа 14-го” Солженицын добавил 300 страниц о Столыпине, сделав из него икону, Спасителя (с большой буквы), эдакое воплощение Иисуса Христа. Так что этот роман не просто слабо написан, он написан с определённой тенденцией. Евреи, по Солженицыну, ненавидели Россию, еврей Мордко Богров (реального Богрова звали Дмитрием) убил Столыпина, её Спасителя, и это привело к революции и ко всем последующим кошмарам в российской истории. Читая «Двести лет вместе», я знал, какой точки зрения Солженицын придерживается в вопросе о русско-еврейских отношениях. Меня скорее удивило то, что он потратил на это столько времени и сил. Эта тенденция была не только среди советских бюрократов, от которых шёл государственный антисемитизм, но и в диссидентских кругах. Был Игорь Шафаревич. Владимир Максимов, редактор крупнейшего эмигрантского журнала “Континент”, рассорился с Андреем Синявским, который придерживался других взглядов. Когда диссиденты боролись с Советской властью, все были заодно. Сахаров, Солженицын, Григоренко и другие. Но когда они стали выяснять – а за что мы боремся, то выяснилось, что академик Сахаров – это одно направление, а Солженицын, Шафаревич – совсем другое. Меня эта проблема очень волновала, и это была одна из причин, почему я написал “Вместе или врозь?”. Ведь “Двести лет вместе” Солженицыну не из ЦК партии продиктовали. Перед тем, как его выслали, он был ведущей фигурой в диссидентской среде, где было много евреев, которые хранили его архивы, которые очень многим рисковали. Солженицын-то был нобелевским лауреатом, он был защищён своей мировой известностью, своим именем. И вот оказалось, что он и от своих друзей таился. В книге «Вместе или врозь?», в качестве приложения помещено эссе “Лебедь Белая и шесть пудов еврейского жира” – о работе Солженицына «Евреи в СССР и будущей России», написанной еще в 1960-е годы. Пока я писал книгу, я об этой работе не знал, и очень рад этому. Если бы знал, то тональность моей книги была бы совсем другой, я не смог бы сдержать эмоций. Оказалось, что он всю жизнь вынашивал это в себе и таил – не от ЦК партии и не от КГБ, – а от своих ближайших друзей. Боялся прослыть антисемитом среди людей, которые его уважали и поддерживали. Даже жена не знала об этой его работе. Но один человек оказал ему медвежью услугу – нашёл её в архиве и опубликовал. Солженицын от нее тут же отрекся, заявив, что появление этой пакости под его именем – провокация. Сопоставив маленькую работу 1960-х годов, с двухтомников “Двести лет вместе”, я доказал как дважды два, что у них один и тот же автор. С этим “страхом иудейским” в душе отважный борец за правду прожил почти всю жизнь и в конце её высказался. 

- Процитирую Ваши слова из интервью в июне 2018 года:

“Переоценка сталинизма не может быть не ко времени. Это всегда ко времени. Это должно было произойти вчера, позавчера. Ещё при Горбачёве и Ельцине. Подобно тому, как Германия порвала с нацизмом и стала процветающей демократической страной. В России со сталинизмом и вообще большевизмом покончено не было. Ельцин не пошёл на это, в этом была его колоссальная историческая ошибка. Чем дольше ошибку не исправлять, тем более она будет усугубляться. Не сделали вчера, позавчера, значит, надо сделать сейчас. Не будет сделано сегодня, надо будет сделать послезавтра. А если не сделают никогда – сталинизм вернётся.”

Ваши слова оказались пророческими. Считаете ли Вы, что переоценка и разрыв со сталинизмом – это, наряду с прекращением преступной войны, одна из первых задач послепутинской России?

Безусловно. Это должно было быть сделано в прошлом. Если этого не произойдёт – Россия никогда не выберется из того мерзкого существования, в котором она пребывает. Больше 30-ти лет прошло с тех пор, как рухнула Советская власть. Казалось бы, многое можно было сделать. И было многое сделано. С моей точки зрения, у Ельцина и Гайдара не получилось создать правовое государство. Независимые суды – где они? Были бы сейчас за решеткой Алексей Навальный, Володя Кара-Мурза, десятки других политических заключенных, если бы в стране был независимый суд? Нет, конечно! Национал-сталинизм вернулся. Не в таком жёстком виде, потому что система теперь не такая жёсткая, но – вернулся. И, к сожалению, владеет умами очень большого числа людей.

- Возможно ли, на Ваш взгляд, превращение России в государство для людей вместо государства во имя имперской идеи?

Мы должны понимать, что государство и страна – это разные вещи. Государство – это система управления. Страна – это быт, труд, культура, людские взаимоотношения. Путин потратил много сил, энергии, времени, чтобы создать вертикаль власти. Утвердив вертикаль власти, он пошёл завоёвывать пространство. Россия – самая большая по территории страна в мире, и отнюдь не перенаселенная. Займитесь обустройством собственной страны, постройте нормальные дороги и нормальные сортиры, постройте жильё для людей... Нет, им нужен Крым, им нужен Донбасс, часть Грузии. Нужна, конечно, вся Грузия, но хотя бы часть отхватить. Это и губит Россию. Но такую политику надо обосновывать. Поэтому - особый путь России, поэтому – весь мир против России и т.д. Да никто не против России, нет у России внешних врагов, все её враги – внутренние. Когда в России достаточно большое число людей это поймет, и возьмет на вооружение, тогда там произойдут серьёзные изменения.

- Российская пропаганда активно привносит в общественную дискуссию тему украинского участия в Холокосте. За этим с одной стороны стремление перетянуть на свою сторону еврейское сообщество, с другой - попытка отбелить варварские преступления российской армии, совершаемые на украинской земле. Попытка сказать миру - Бабий Яр оправдывает Бучу, стёртые с лица земли Мариуполь и Бахмут, разрушенную ракетой девятиэтажку в Днепре с гибелью десятков мирных жителей и пр. Нам пытаются сказать, что одни зверства выдают карт-бланш на совершение других зверств, являются их оправданием. Как Вы это оцениваете как писатель, как человек с определённой нравственной позицией?

Это обычная демагогия. Всякая мерзость ищет себе оправдание. Кстати говоря, с точки зрения теории доминанты Ухтомского это объясняется чисто физиологически. Никто не хочет быть банальным убийцей, но все убийцы хотят выглядеть страдальцами, изображать из себя Иисуса Христа и апостолов. Все борются за хорошее, за высокие идеалы, не за свои какие-то корыстные интересы. Придумывают для этого всякого рода предлоги. Ну, а когда находится что-то, что можно реально использовать, то это, естественно, используют. Конечно, Холокост – это страшная вещь. Уничтожение евреев происходило во всей Европе, которую подчинил себе Гитлер. Соучастие местного населения – неоспоримый факт, но не всем хочется это признавать. Например, в Польше, в Литве… Мы знаем о том остракизме, которому подвергли в Литве Руту Ванагайте после публикации её замечательной книги “Свои”. Мы обо всём этом знаем. И «Бабий Яр» в Киеве был – от этого никуда не уйти. Тут я исхожу из очень простой старой поговорки: “Тому, кто старое помянет – глаз вон, а тому, кто забудет – оба.” Забывать мы этого не должны, но использовать для оправдания современных злодеяний то, что делали три-четыре поколения назад коллаборационисты в Украине или в Польше – это нонсенс. И если уж копать историю, то надо спросить – а почему, собственно говоря, именно в Украине и в Польше было такое большое скопление евреев, а на российской территории значительно меньше. Этому есть очень простое объяснение: когда евреев изгоняли из западноевропейских стран, они бежали на восток, оседали в Королевстве Польском, а в Россию евреев не впускали. В России 800 лет практически не было евреев, а антисемитизм был. Купцы любого христианского исповедания могли ездить в Россию, купцы-евреи не могли. Когда при Екатерине II произошёл раздел Польши, для евреев тут же ввели черту оседлости. Поэтому так много евреев оказалось под нацистской оккупацией и украинцы-коллаборационисты помогали их уничтожать. Один из первых “бабьих яров” был в Бердичеве. Там погибла мать Василия Гроссмана, и он всю жизнь терзал себя, что вовремя не вывез её оттуда. Мои мама и папа были родом из Украины, из местечка Джурин в Винницкой области. Мама меня возила туда в 1946-ом году, когда я был мальчиком. Я прожил там полгода. Все мальчишки на улице говорили на идише, я там немножко выучил идиш. Три с лишним года местечко находилось под оккупацией, но евреи выжили. Причина в том, что там стояли румынские оккупационные войска – не германские. Была антисемитская атмосфера, но поголовного уничтожения не было, и коллаборационистов среди украинцев, которые жили вокруг, не было. Эйнштейн как-то сказал: “тирания привлекает к себе нравственно неполноценных”. Вот те нравственно неполноценные украинцы, которые участвовали вместе с нацистами в уничтожении евреев, виноваты в этом. Но обвинять современную Украину – это нелепая попытка оправдывать кровавые преступления, которые российские войска сейчас там творят.

- В июле 2018 года Вы ездили в Россию, посетили Москву, Петербург, Саратов, где проходили презентации Вашей книги о Николае Вавилове “Эта короткая жизнь”. По завершении поездки Вы сказали, что возвращаетесь с гораздо большим оптимизмом, чем до того, как приехали туда. У Вас сохранился этот оптимизм?

Увы, сейчас не могу этого сказать. Был вавиловский юбилей, были конференции, очень много интересных выступлений. Меня и мою книгу очень хорошо принимали. Но это специфический и – в масштабе страны – очень небольшой круг людей. Пообщавшись с ними, я уехал с определёнными чувствами, которыми и поделился. К сожалению, мы всегда живём иллюзиями. До эмиграции я общался с интересными, критически мыслившими людьми, нонконформистами, диссидентами. Мы обсуждали, высмеивали радио- и телепередачи, но не всегда отдавали себе отчёт, что широкие массы смотрят на это не так, как мы. Трансформация общественного сознания – это очень долгий мучительный процесс. 30 с лишним лет в России работали над этим, но, как минимум, этого недостаточно.

- Семён, в июне Вам исполняется 85 лет. С какими мыслями приближаетесь к Вашему дню рождения? Что в Ваших планах, какая следующая книга выйдет из-под пера Семёна Резника?

Спасибо, что Вы упоминаете об этой дате, от которой у меня самого мурашки бегут по коже. Я не могу себе представить, что мне исполняется 85 лет. Я себя чувствую совершенно по-другому. В последнее время я занят приведением в порядок своего архива. Пересматривая его, я вижу, что о многих событиях, которые сейчас происходят и о которых мы сейчас с Вами говорим, я предупреждал в моих публикациях 30-ти и большелетней давности. Некоторые из них я сейчас публикую. Хочу собрать их и издать сборник моих статей, эссе, очерков в книжке под названием, пока условным, “30 лет спустя”. Я предостерегал от чрезмерного оптимизма. Когда-то американские политики решили, что Горбачёв is a good guy, поэтому надо ему всячески помогать, а не оказывать давления на него. В результате давление со стороны других сил внутри России оказалось сильнее. Примерно так же отнеслись и к Ельцину. Последовали войны в Чечне... А потом Ельцин передал власть Путину, который гарантировал, что Ельцина и его семью не будут преследовать. А то, что Путин – чекист, «которые бывшими не бывают», Ельцына не смутило. Разве это демократия?

- Семён, спасибо Вам большое за интервью и за всё, что Вы делаете. Долгой продуктивной творческой жизни Вам!

Спасибо и Вам, Самсон, за Ваши интересные вопросы и добрые слова, спасибо за дружбу!