22 июня 1941 года, день начала Отечественной войны, моя семья встретила в пограничном с Румынией городе Унгены, где мой отец служил начальником разведки пограничного отряда на новой советско-румынской границе (после присоединения Сталиным в 1940 году Бессарабии к СССР).
Мы жили в доме, где располагалась конспиративная квартира, замаскированная под магазин, с входом с площади. Туда приходили агенты якобы за покупками с донесениями с румынской стороны. Поэтому вход в нашу и соседскую квартиры был со двора. Соседями были сослуживец отца и его жена.
Моя мама работала учительницей младших классов, а отец постоянно был занят на службе, так что свободное время мама (со мной в придачу) проводила с жёнами других офицеров-пограничников. В памяти осталась вылазка на природу, где на поляне в моём присутствии велись довольно откровенные разговоры, которые я тогда действительно не понимал, но запомнил, и их смысл открылся мне гораздо позже.
Как только на город упали первые румынские снаряды, выпущенные с другой стороны Днестра, мы с мамой выбежали на площадь. Помню, как с дома напротив упала водосточная труба, подъехали пограничные грузовики, на которые взобрались жёны и дети пограничников почти без вещей (все были уверены, что война кончится через пару недель, ну, от силы месяцев), и нас отвезли на железнодорожную станцию. Мы с мамой отправились к бабушке, в Киев.
Когда немцы приблизились к столице Украины и мы попытались уехать на восток, сделать это оказалось невозможно: поезда уже не ходили по расписанию, брали их с боем, часто после многодневного ожидания. Население города эвакуировали по предприятиям, но мама в Киеве не работала, а бабушка была пенсионеркой.
Когда уже не оставалось никакой надежды на эвакуацию, как-то ночью неожиданно появился мой отец, который оказался в районе Киева и сумел вырваться в город для эвакуации своей семьи. Мы спешно похватали минимум вещей и отправились с отцом, бабушкой, моей тётей – маминой сестрой и её дочерью на вокзал. Там отец с помощью своего удостоверения НКВД (тогда погранвойска подчинялись этой зловещей конторе) выхлопотал для нас документы на эвакуацию за Волгу, в г. Казань, посадил в товарный вагон и умчался в Мелитополь, где жила его мать, две сестры и племянница. Он сумел организовать и их эвакуацию на Урал, и тем самым спас всех нас от неминуемой гибели, если бы мы остались на оккупированной территории. Мы разделили бы судьбу тысяч людей, в основном, евреев, безвинно уничтоженных нацистами и местными коллаборационистами. Их жертвы нашли свой последний приют в урочище киевского Бабьего Яра и множестве других мест.
Немецкие войска захватили Киев 19 сентября 1941 года и удерживали его более двух лет, до 6 ноября 1943 года.
24 сентября 1941 года диверсанты НКВД на Крещатике взорвали заранее заминированные дома, погибло много немецких военнослужащих, ценное военное имущество, а главное, у населения могло сложиться мнение, что германские власти не контролируют ситуацию в Киеве.
Оккупационные власти решили осуществить акцию мести, они обвинили во взрывах еврейское население Киева. 25 сентября акцию утвердил командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Райхенау, тем более что это шло в ногу с гитлеровской политикой тотального уничтожения евреев на оккупированных территориях. Уже 26 сентября комендант города генерал-майор Курт Ебергард утвердил план карательной акции в Бабьем Яре силами зондеркоманды 4а (около 150 эсэсовцев), а также 45-го и 303-го батальонов полиции.
Начавшиеся 29 сентября массовые расстрелы продолжались в течение двух лет, почти до самого освобождения города.
После окончания войны советские власти всячески замалчивали это преступление нацистов только потому, что среди жертв были преимущественно евреи и только их убивали лишь за национальную принадлежность. Возможно, это замалчивание связано и с тем, что на советскую власть ложится ответственность за заигрывание с Гитлером с 1939 года по июнь 1941-го, за замалчивание людоедской политики нацистов в отношении евреев, за утаивание истинного положения на фронтах и за неумение и нежелание организовать эвакуацию гражданского населения вглубь страны.
Невозможно забыть, как героическими усилиями Евгения Евтушенко, Анатолия Кузнецова, Василия Гроссмана удалось пробить завесу молчания вокруг трагедии, ставшей символом Холокоста.
Сейчас на месте трагедии соорудили мемориал с памятником "Зеркальное поле", установленным на месте массовой гибели людей в Бабьем Яре и с уникальной синагогой в виде открывающейся книги: ведь недаром евреев называют “народом Книги”.
В годовщину трагедии Бабьего Яра память жертв массовых расстрелов почтил Президент Украины Владимир Зеленский. Он установил лампадку к памятному знаку "Менора". Также от его имени возложили корзины цветов к памятнику казненным в Бабьем Яру, к памятникам украинской писательнице Елене Телиге и расстрелянным гитлеровцами. цыганам.
Не заблудиться б во времени,
не затеряться б средь прочих...
Быть без корней и без племени,
жить без традиций нам проще.
Проще не слышать, не слушая,
легче не думать, не каяться.
Только теряется лучшее,
если впадают в беспамятство.
Не посещают сомнения
не приходящих в сознание.
Горестен путь поколения –
от амнезии к незнанию.
Комментарии
Лампадка на костях убиенных евреев - отвратительное кощунство
Странно, что автор умиляется "установлению лампадки к Миноре" в Бабьем Яру. В его годы, в независимости от вероисповедания или даже его отсутствия, неплохо бы знать, что это означает.
Вот что: Символическое значение лампады — вечный огонь веры в Христа, разгоняющий тьму зла и неверия. Православные ставят лампадки перед иконами в своих домах. Сказала бы, что евреи киевские, в Урочище этом погребенной в "гробу переворачивались" от света этих лампадок. Да, не было у них ни гробов, ни саванов.
То есть акт "установления лампадки" на костях, частью расстрелянных, частью заживо погребенных евреев г. Киева, не умилительный, а вполне, и даже, до чрезвычайности кощунственный. Искупаемый, может быть, единственно,пещерной невежественностью "установщиков". Православных в Киеве гнобят, храмы у монахов отчуждают, а убиенным евреям ставят лампадки. То, что доктор прописал.
И стихи..., не знаю, кто их автор, но они явно недотягивают, в особенности, своей заурядно-бытовой интонацией, до сакральной горести этого страшного Урочища.
Не лучше ли воспомнить их, наших мертвых стихами Эренбурга:
Да, у него есть гениальный Бабий Яр. Но есть и еще другое.
Бродят Рахили, Хаимы, Лии,
Как прокаженные, полуживые,
Камни их травят, слепы и глухи,
Бродят, разувшись пред смертью, старухи,
Бродят младенцы, разбужены ночью,
Гонит их сон, земля их не хочет.
Горе, открылась старая рана,
Мать мою звали по имени - Хана.
*******
За то, что зной полуденной Эсфири,
Как горечь померанца, как мечту,
Мы сохранили и в холодном мире,
Где птицы застывают на лету,
За то, что нами говорит тревога,
За то, что с нами водится луна,
За то, что есть петлистая дорога
И что слеза не в меру солона,
Что наших девушек отличен волос,
Не те глаза и выговор не тот, -
Нас больше нет.
Остался только холод.
Трава кусается, и камень жжет.
Поэма Льва Озерова о Бабьем Яре
Очень хочется присоединиться к комментарию С. Тучинской по поводу статьи Берлина и добавить, что первым и, пожалуй, самым сильным стихом о Бабьем Яре была поэма Льва Адольфовича Озерова. Его, уроженца Киева, направил туда Эренбург уже на второй день после освобождения Киева. Поэма была напечатана в 1946-м году, а потом о ней молчали вплоть до перестройки, а Озерова практически не печатали, хорошо хоть не репрессировали, он преподавал и занимался переводами.
Добавить комментарий