Фрагмент из готовящейся к изданию книги воспоминаний и рассказов Нины Аловерт (Таллинн, издательство Павел Макаров)
Саша Минц был моим дорогим и незабвенным другом на протяжении многих лет – и в Ленинграде, и в Америке. Как я познакомилась с ним - не помню. Но уже в конце 1950-х, когда он учился в хореографическом училище, я беспокоилась о его судьбе. Он заканчивал школу как характерный танцовщик, но после окончания школы его почему-то не взяли в Кировский балет, хотя он уже на выпуске выделялся благородством исполнения. Его дарование отметил маститый критик и историк балета Юрий Слонимский, который возмущался, что такого оригинального танцовщика не взяли в театр им.Кирова. Минц уехал на два года работать в Петрозаводск. (Возможно, причина заключалась в пятом пункте в паспорте, но достоверно утверждать не могу, не знаю).
Я навещала Сашу, ездила смотреть его в спектаклях. Вряд ли я увижу ещё когда-нибудь такого трогательно-влюблённого Ганса в «Жизели», каким был Минц. Он был моложе Жизели и Альберта, и это придавало иную окраску происходящему на сцене. Казалось, что нежное сердце Ганса разбивалось после смерти Жизели... И во всех ролях, которые танцевал Саша, он сразу выделялся на сцене среди прочих исполнителей: пластичный, музыкальный, выразительный...
Через два года Минца взяли в театр имени Кирова. Он исполнял испанские танцы, второстепенные мимические роли, его занимали в своих работах начинающие хореографы. Но талант его в России в полную меру не раскрылся. Возможно, если бы он попал в новую труппу Леонида Якобсона... Впрочем, что же гадать. В заграничные поездки Минца не брали, что, по понятиям того времени, делало его танцовщиком и гражданином второго сорта. Саша болезненно реагировал на эту несправедливость.
Саша Минц выглядел подлинным петербуржцем: высокий, длинноногий, элегантный, он держался как настоящий денди, хотя в российский период своей жизни был беден и фрак надевал только на сцене. Помимо всего прочего или в первую очередь, он был человеком чести, свято чтившим дружеские связи.
Александр Минц был другом Натальи Макаровой, Михаила Барышникова, Аллы Осипенко, Никиты Долгушина, равно как и других людей искусства, не связанных с балетом, и всех тех, кто встречался с ним и попадал под обаяние его неординарной личности.
Саша был одним из первых друзей в нашей компании, кто уехал в эмиграцию по вызову из Израиля. Уезжал он в 1972 году, естественно, вместе с мамой. Когда они начали оформлять документы, тут-то и выяснились фантастические подробности Сашиной родословной.
Сначала – немного о Сашиной семье. Мама Саши Эмма (урожденная Эстер Глускина) была дочерью главного ленинградского раввина Менделя Глускина. У Эммы было три сестры, но я знала только двух, живших в Ленинграде. Обе Лия и Гита были доктора наук, преподавали древние языки и историю. По книге Гиты Глускиной в Университете проходили историю Древней Греции и Рима. Лия была замужем за Иосифом Амусиным, учёным-гебраистом, первым в России исследователем рукописей Мертвого моря.
Я довольно хорошо знала всю семью Глускиных, но мы с мамой чаще всего общались именно с ним. Я водила Амусина и маму на генеральные репетиции для публики в Театр Комедии, он давал мне читать Томаса Манна на немецком языке, но я этот текст на немецком не осилила.
Когда я познакомилась с семьёй Саши, он жил с мамой на улице Герцена в коммунальной квартире в одной комнате с Гитой, её мужем и сыном.
И Саша, и его друзья, и я в том числе, знали, что мама Саши, Эмма– разошлась со своим мужем Исааком Минцем и что её бывший муж живёт со своей новой семьёй где-то в Казахстане. Саша никогда не видел своего отца и решил перед отъездом всё-таки с ним познакомиться. «А он вовсе тебе и не отец», – заявила ему невозмутимо Эмма Менделевна, примеряя перед зеркалом серёжки. И рассказала ошеломлённому Саше поистине фантастическую историю. Эту историю появления на свет Саши Эмма Менделевна рассказывала позднее и мне, так что я передаю с её слов.
В коммунальной квартире, где Минцы жили в конце 1930-х, их соседом был энкаведешник, который начал откровенно к Эмме приставать. Встретив сопротивление, он её «посадил». Её отправили в ссылку в Соликамск, где опять посадили в тюрьму. Эмма сидела в большой камере, под которой находилась комната для допросов: сутками оттуда неслись крики избиваемых.
Однажды ночью все проснулись от какого-то шума. В зарешеченное тюремное окно увидели, что тюремный двор полон «воронков», куда запихивают выволакиваемых из камер мужчин. История каким-то образом стала всем известна: заключенные-уголовники «проиграли» Эмму в карты и собирались убить. Но у Эммы был поклонник, «вор в законе», русский человек Иван Афанасьев (так назвала мне его Эмма Менделевна, так я и буду его называть. Позже родственники передали мне, что фамилия его была Иванов). Он выдал уголовников начальству, и их развезли по другим тюрьмам. Как говорила Эмма Менделевна, где-то в тюрьме она встретилась со своим спасителем и так пылко его благодарила, что на свет появился Саша.
Саша родился в Соликамске в 1941 году с размягчённым позвоночником (можно себе представить, что ела в тюрьме будущая мать). Мужественная Эмма укладывала спать новорождённого ребёнка на солому, чтобы спинка окрепла. Глядя на прямую спину взрослого Саши, трудно было себе всё это представить. Вскоре Эмму благополучно выпустили из тюрьмы, Эмма вернулась в Ленинград. Муж не принял её с ребёнком, но разрешил дать свою фамилию, и она поначалу поселилась у своей сестры Лии Менделевны Глускиной. Иосиф Амусин Сашу очень любил (своих детей у них с Лией не было) и воспитывал его вместо отца.
Я спрашивала Эмму Менделевну, а что же стало с Иваном Афанасьевым? Эмма сказала, что несколько лет спустя она получила от него письмо, где Афанасьев ей писал, что он на свободе и любит её по-прежнему, но у него одна дорога в жизни: назад в тюрьму, поэтому он не может связать свою судьбу с Эммой.
Саша унаследовал от мужа Эммы отчество и фамилию, а от Афанасьева российский мягкий нос, который, с моей легкой руки, и сам Саша называл: валеночек.
В эмиграции Саша с мамой сначала жили в Италии, Саша преподавал в балетной труппе Миланской оперы, затем уехал в Америку. Был доволен жизнью, но скучал по друзьям в России. Постоянно звонил мне из Италии: «Как там Маленький Принц?» «Маленьким Принцем» друзья называли Мишу Барышникова, так он и шёл у нас под этим «кодовым» названием для конспирации. Ох, уж эти конспирации того времени! Мы мудрим, говоря о самых простых вещах, гэбист, который нас слушает, давно уже знает, о чём и о ком речь идёт, а заокеанский друг ещё долго будет ломать голову, пытаясь понять, что ты хотела ему сказать.
Саша рассказывал мне, как он принимал участие в событиях в Торонто, когда Барышников попросил политического убежища. Рассказал, что после прощального спектакля русских танцовщиков в Канаде Барышников вышел на улицу и стал раздавать автографы поклонникам, которые ждали его у актёрского входа. Подписав уже большое количество программок, Барышников сказал: «Извините, мне надо уйти на несколько минут, я вернусь». И побежал, а поклонники побежали за ним.
Всё это выглядело комично, и Миша начал смеяться. Пришлось ему остановиться и дать ещё несколько автографов. Затем он побежал через площадь туда, где за углом дома ждала его чёрная машина. За ним бросился кто-то из стукачей. Как рассказывал мне Саша, Барышников бежал так быстро (а это был страшный момент, ведь могли и догнать), что обогнал машину. Машина тронулась за ним следом... В машине, кроме Саши, находился и кто-то из официальных лиц. Мишу привезли за город на ферму, где они все вместе провели без сна первую ночь...
Барышников и Минц несколько лет вместе работали в АБТ. Ещё живя в России, я услышала, что Барышников поставил балет «Щелкунчик» на музыку П.И.Чайковского, а Саша Минц танцует Дроссельмейера. Когда Барышников позвонил мне из Америки, я сказала ему: «Миша, мы все, Сашины друзья, очень тебе благодарны за то, что ты дал Саше роль в своём спектакле». «Что ты, – ответил Барышников, – это я благодарен Саше, он своим участием создал успех моему балету».
Когда в 1977 году мы с мамой и детьми, в свою очередь, перелетели через океан и вышли из самолёта в аэропорту Кеннеди, Минц и Миша Барышников были среди встречавших нас в аэропорту. В первый же свой вечер в Америке я увидела фильм-балет, поставленный Мишей. Барышников – один из очень немногих хореографов, который поставил не безмятежную детскую сказку, а балет об утраченных грёзах. Идиллическая любовь Клары и Принца заканчивается трагически. (Имя героини Клара, ошибочно дано ей Петипа: у Гофмана героиню зовут Мари, а Клара – имя её куклы).
В конце балета Барышников сочинил трио: Клара, Принц и Дроссельмейер. Дроссельмейер пытается увести Клару, оторвать её от Принца. Причины, как и все истинные чувства Дроссельмейера-Минца, в балете были недосказаны. Мы ощущали только душевную боль Дроссельмейера и настойчивость, с которой он стремился разрушить иллюзию, им же созданную. Что это было? Ревность? Жалость к девочке, чьё испытание любовью зашло слишком далеко? Металась в отчаянии Клара, пробегая мимо Щелкунчика, которого уже не могла увидеть в умиравшем царстве кукол, бросалась с детской надеждой к умному, всесильному взрослому: «Верни мне его!» «Нет, это только сон», – как будто отвечал Дроссельмейер, разводя руками, и отходил печальный и одинокий, бессильный во всей своей мудрости и любви.
Конечно, действие было поставлено Барышниковым, но Минц наполнил образ Дроссельмейера особым смыслом. Всё, что он делал, каждое его движение, танцевальное или пантомимное, каждый душевный нюанс производили впечатление мгновенной импровизации, рождения образа на наших глазах. Балет снят на видеокассету вполне удачно, многие, я думаю, его видели.
В конце 70-х годов Наталья Макарова попросила его помочь ей восстановить балет «Баядерка», который шёл в Мариинском театре, для Американского балетного театра (АБТ). Макарова создавала свою версию балета на основе редакции М.Петипа, В.Пономарева, В.Чабукиани. Минц к этому времени получил приглашение сниматься в фильме о преступном мире Чикаго в 30-е годы. Ему предложили роль одного из знаменитых главарей. Саша отказался: съёмки совпадали с периодом постановки «Баядерки». Он очень хотел сниматься, но ведь Наташа, с которой он учился в Ленинградском балетном училище и которую он буквально боготворил всю жизнь, его попросила!
Он сыграл в спектакле главную пантомимную роль: Брамина. Минц был очень талантливый артист. К сожалению, в Америке я уже не видела его танцующим, но знаю, что в пантомимно-танцевальных ролях Саша незабываем. Когда он уже ушёл из АБТ, я точно могла определить, кто из исполнителей его ролей видел его на сцене (и копировал), а кто нет.
Потом Минц уходил из АБТ и возвращался, он сделал ещё не одну значительную актёрскую работу. Но есть среди них одна необычная: в 1983 году Минц снялся в фильме-балете «Одержимый» (The Possesssed).
В основу сюжета была положена классическая еврейская пьеса Семёна Ан-ского* «Диббук». Поставила балет и сняла фильм по заказу американского ТВ Перл Лэнг. Известная американская танцовщица-модернистка, в прошлом – солистка Театра Марты Грэм, она же танцевала главную роль.
Пьеса была написана по мотивам старинного хасидского предания, мистическая драма о двух влюблённых, Лие и Ханане. Отец Лии Сендер насильно выдаёт свою дочь замуж за сына богатых родителей. Ханан умирает от разрыва сердца. Но и после смерти Ханана его дух – диббук – продолжает преследовать девушку своею любовью. Бедная Лия только в смерти находит избавление и от постылого жениха, и от влюблённого духа.
Минц танцевал роль Сендера. Я не видела фильм, его снимали не один год: постоянно не хватало денег закончить съёмки. Но я присутствовала на некоторых съёмках и могу сказать, что Минц в балете был самой значительной фигурой по пластике, выразительности, драматизму созданного образа, артист естественно сочетал иронию и трагическое начало. Его работа была отмечена в рецензии на фильм ведущего американского балетного критика Анны Кисельгоф.
Саша снялся ещё в нескольких фильмах, связанных с балетным миром.
Минц много ездил, преподавал в разных театрах и разных школах мира. Я бывала на его уроках. Всегда подтянутый, корректный, он сочетал твёрдые требования с шуткой и любовью ко всем в классе, танцовщики смотрели на него с обожанием.
Минц был из тех взрослых детей в нашем суровом мире, которые умеют только любить. Всю жизнь, сколько я его помню, стремился чем-то радовать своих друзей. Я шутила, говоря, что он должен всем банкам мира! Но, думаю, была не так уж далека от истины. Собираясь в Ленинград навестить своих родственников, купил мне билет, чтобы я его сопровождала.
Перед поездкой ходил по магазинам, покупая подарки, в сопровождении Зои Лымарь-Красновской, с которой учился ещё в балетной школе. И время от времени порывался что-то ей купить. «Зинаида, - говорил он, называя её таким именем, - Зинаида! Посмотри на эти фиолетовые сапожки (стоившие долларов 800)! Сейчас я тебе их куплю». И Зое требовалось много усилий, чтобы отговорить его от этой безумной и ненужной траты. У Саши не было достаточно денег, все покупалось в кредит, на карту, но покрыть долг не всегда получалось….
В последние годы Минц вернулся к преподаванию в Италии.
В 1992 году ему должны были сделать операцию на сердце – заменить клапан. Перед операцией он приехал в Нью-Йорк, который очень любил. По стечению обстоятельств я так и не увидела его перед смертью: у меня гостили петербургские друзья, Минц в последний день перед отъездом был очень занят и не пришёл на место назначенной встречи. Последний вечер он провёл в «Русском Самоваре», куда пришли его друзья, в основном американцы. Выглядел молодо, был красив, весел... Танцевал, даже немного пил.
Дальнейшее известно со слов итальянского танцовщика, который сопровождал его в поездке. Услышав, что Саша вернулся домой, Энрико зашёл к нему в комнату: Саша ходил по комнате, прижимая руки к сердцу. «Болит, – сказал он, – но ничего, ничего». Когда Энрико опять заглянул к нему, Саша стоял на коленях на полу, изо рта хлестала кровь - разорвалась аорта.
На прощании в мемориальном зале были Макарова и Барышников. На кладбище поехали немногие. Хоронили мы Сашу на еврейском кладбище в Нью-Йорке недалеко от могилы Эммы Менделевны. На похороны приехали неизвестные мне родственники из Австралии..
Когда гроб опустили в землю, мы с Зоей первыми бросили цветы на крышку, несмотря на возмущение австралийских родственников: они по еврейскому обычаю должны были кинуть землю первыми. Надеюсь, что Бог нас простил, Саша был мне в Америке как родной брат, одним из ближайших друзей, незабвенный мой Саша Минц – золотое сердце.
----------------
* Семён Акимович Ан-ский – настоящее имя Шлоймэ-Занвл (Соломон) Раппопорт; 1883–1920 – еврейский писатель, поэт, драматург, публицист, этнограф, революционер, общественный и политический деятель. Литературный псевдоним С.А.Ан-ский, со временем превратившийся в основную фамилию. В основу псевдонима было положено имя матери Семёна – Ханы (Анны) ( прим. автора)
Комментарии
Отклик на статью
Дорогая Ниночка! Спешу благодарить Вас за этот рассказ.Мне сейчас трудно вспомнить Александра Минца, но мне кажется, что он исполнял одну из хореографических миниатюр Леонида Якобсона.Вы рассказали о его судьбе с любовью и печалью. Но попутно Вы всколыхнули целый пласт жизни, наполненный таланливыми интеллигентными людьми, обреченными прожить горестную жизнь.И Вы, и я из того времени. нам повезло жить дольше, и вырваться из-под той удушающей атмсоферы. Но она сидит в нас каким-то осколком. И я откликаюсь. Желаю Вам продолжать Ваше замечательное творчество и сил.
Спасибо за А.Минца.
Спасибо огромное за эти воспоминания. Они всколыхнули многое в памяти. И молодого Барышникова, и А.Минца, и Когана, и многих других, хотя далеко не все упомянуты. И написано замечательно! Спасибо Вам и пишите ещё! Очень интересно читать!
Добавить комментарий