Иногда история появления документа интереснее, чем его содержание. Во всяком случае, это так по отношению к отзыву, написанному Андреем Дмитриевичем Сахаровым. У меня нет никаких гипотез по поводу, каким образом этот листок уцелел после нескольких обысков, когда любые рукописные и машинописные бумаги засовывались в папки со словами — “потом разберемся”. Описывались в протоколе обыска лишь книги, изданные за рубежом, да печатная машинка, считавшаяся в те времена “самым мощным оружием в руках диссидента”. Но это, так, к слову.
Я созвонился с А.Д. (так обычно его величали в кругу “диссидентских разночинцев”) и попросил написать отзыв на наши совместные с Андреем Твердохлебовым работы, объяснив, что хочу приложить его для весомости к своей просьбе в прокуратуру о предоставлении мне свидания. Сказал, что взял уже отзыв у Михаила Львовича Левина, специалиста по электродинамике, но вообще-то мало надеюсь на то, что “необходимость продолжения научной работы” произведет какое-либо впечатление на следственные органы. А.Д. согласился написать отзыв, а там “чем черт не шутит”.
Андрей Твердохлебов, член Сахаровского комитета по правам человека, сидел в это время в тюрьме КГБ “Лефортово” по традиционной для “инакомыслящих 190 статье УК РСФСР — распространение слухов, порочащих Советскую Власть или в простонародье Софью Власьевну. Сахаров назначил мне день встречи и время, раннее утро, попросил принести журнальные оттиски работ и не опаздывать.
Я опоздал почти на тридцать лет, записав события того памятного утра совсем недавно.
Однако лучше поздно, чем никогда.
Следуя законам жанра, надо дать описание того солнечного утра 22 сентября 1975 года. Но скажу лишь, что выбеленные солнцем стены домов создавали иллюзию наступления лета, а не осени. День обещал выдать через пару часов градусов 12-15° по Цельсию в тени.
Меня совсем недавно, под благовидным предлогом сокращения штатов, выставили из Академии наук СССР, так что я не успел забыть одно из правил “этикета” этой организации: кому нужен отзыв, тот его и пишет. Отзыв я сочинил, еще когда собирался на встречу с М.Л.Левиным, но ему моя заготовка не понадобилась, так как, будучи оппонентом моей кандидатской диссертации, он частично знал эти работы. Отзыв он дал охотно, угостил рюмкой прекрасного французского коньяка, и подробно расспросил о делах Андрея .
Признаюсь, я не знал, что расспросы Михаила Львовича — не праздное любопытство либерала, украсившего гостиную картинами Б.Г.Биргера, исключенного из КПСС, (он вступил в партию во время войны), и из союза художников СССР “за отстаивание формалистских взглядов” в творчестве и письма в защиту Ю.Галанскова и А.Гинзбурга. Спустя годы, прочитав воспоминания Фрида, я узнал, что Михаил Львович был арестован, когда заканчивал физфак МГУ; несданным остался один только экзамен. Изъятая у него при задержании “Теория возмущений” очень обрадовала чекистов, но оказалась математическим трудом. Он получил 3 года. Срок отбывал на одной из “шараг” — в спецлаборатории. В 45-м освободился по амнистии, был сослан в Бор; потом работал в Тюмени, затем в Москве. Профессор, доктор физико-математических наук, отец трех детей. Эрудит и человек многих талантов, он был всю жизнь окружен друзьями, поклонниками и поклонницами.
Получение отзыва у А.Д., считал я, займет минут десять-пятнадцать, и потому имел далеко идущие планы — уж больно хороша погода. Грех не попользоваться.
Дверь мне открыл сам А.Д., и по тишине, царившей в его совсем не академической, двухкомнатной квартире, я понял, что он пребывает в одиночестве. Его жена лечила глаза в Италии, что стоило ему многих хлопот, а многочисленные домочадцы, падчерица с мужем и детьми были, видимо, на даче. Он провел меня в свой кабинет, служивший и спальней. Я достал оттиски работ и сказал, что у меня есть болванка отзыва.
— Сначала надо прочесть, а потом я сам напишу, что считаю нужным, — довольно строго произнес академик. — Садитесь. Вы, Шура, надеюсь, не торопитесь?
Честно говоря, я был весьма удивлен. Мы были знакомы, но такого внимания не ожидал. Однако счел, что арест Андрея был тому причиной. В то время, трижды герой Соц. Труда, лауреат сталинских премий, теоретик водородной бомбы, хотя и был в опале за то, что, не спросив разрешения у власть имущих, посмел иметь собственную гражданскую позицию, но имел некий иммунитет против КГБ. Особое раздражение властей вызывало то, что А.Д. якшался с людьми, чье место, по их мнению, у параши социализма, а еще лучше, просто у параши. В лихих фельетонах тех времен борзописцы величали их отщепенцами.
Как только А.Д. взялся за чтение первого оттиска, раздался звонок в дверь. Он пошел открывать и через минуту появился в сопровождении некой особы, одетой в черное пальто из бобрика поверх теплого домотканого шерстяного платка. Ее наряд был явно не по сезону, а тем более, никоим образом не соответствовал наступающему лучезарному дню. Создавалось впечатление, что владелица пальто нашла его на дне бабушкиного, пропахшего нафталином сундука и надела смеха ради. Когда-то в конце сороковых, начале пятидесятых, такая одежда указывала на некоторую зажиточность. На фоне телогреек, курток и полупальто, называемых в народе полупердаками, перешитых из солдатских шинелей, это была солидная одежда, но в середине семидесятых бобрик смотрелся несколько опереточно.
Она выложила на откидную доску секретера, за которым мы расположились, квитанции и хорошо поставленным командным голосом приказала:
— Распишитесь три раза.
Пока А.Д. протиснулся бочком к квитанциям, особа с любопытством разглядывала незатейливое убранство жилища академика.
Сахаров расписался. Не оборачиваясь, она также властно приказала:
— Поставьте число и время получения.
Тщательно проверила, словно хотела убедиться, не поддельная ли подпись, после чего выложила три нераспечатанных телеграммы. А.Д. проводил ее до двери квартиры и, вернувшись, распечатал первую.
— Это от диссидентов, — произнес он и отложил телеграмму на левый край доски в раскрытом виде: “Поздравляю с Нобелевской премией...”, и подпись — А.Вольпин.
Я не помню точного текста, так как был несколько ошарашен. Разговоры о выдвижении Андрея Дмитриевича на Нобелевскую премию мира ходили давно, но о присуждении ее А.Д.Сахарову я не знал и был весьма смущен. Во-первых, не поздравил, мог ведь цветы купить на Курском вокзале, во-вторых, ему сегодня явно не до меня. Пока я придумывал, как бы выйти из неловкого положения, в которое попал по воле обстоятельств, новоиспеченный лауреат вскрыл вторую телеграмму и, положив ее посередине, произнес:
— Это от ученых.
Краем глаза я увидел подпись — Морс, а может быть Фишбах.
За давностью лет не помню, так как они оба ассоциируются у меня с монографией “Уравнения математической физики”, авторами которой и являются. По странной случайности, именно ее мы использовали в работах, на которые А.Д. собирался писать отзыв.
А.Д. вскрыл третью телеграмму, прочел и со словами: “Это от друзей”, — отложил вправо в сложенном виде. Я начал бормотать извинения, смешанные с поздравлениями, дескать понимаю, как я некстати и так далее.
— Премия — премией, а дело — делом, — прервал он меня. — Сейчас я прочту и напишу отзыв.
Но тут вновь раздался звонок в дверь, и вся процедура повторилась, только телеграмм было более десятка. Андрей Дмитриевич аккуратно расписывался, ставил дату и время, а мы с почтальоншей — скороходкой, она возвратилась минут через десять, от силы пятнадцать, занимались созерцанием: она рассматривала книжные полки, а я ее ботинки, с высокой шнуровкой, на толстой рифленой подошве. Такие ботинки входили в обмундирование морской пехоты США, являлись пределом мечты каждого туриста и стоили в Москве немеряные деньги.
А.Д. проводил почтальоншу до двери и занялся сортировкой вновь поступивших телеграмм. Число кучек-стопочек увеличилось до пяти, но в смысл более детальной классификации, он меня не посвятил. Спросил в неком раздумье:
— Как вы думаете, Шура, если она опять придет, надо дать ей денег?
— Право, не знаю. Не помню, когда в последний раз получал телеграмму. Когда-то родители давали 10 копеек. В пятидесятые так было принято. После реформы это рубль, как я понимаю. Странно, что телефон молчит.
— Странно будет, если он вообще еще работает.
Наша прекраснословная беседа была прервана очередным звонком в дверь квартиры.
— У вас что, Андрей Дмитриевич, по такому случаю почтовое отделение в подъезде открыли? — пошутил я.
— Вы, Шура, когда шли, не заметили у подъезда какую-нибудь машину? — спросил А.Д. и, не дожидаясь ответа, отправился в очередной раз открывать дверь.
На этот раз наша почтмейстер появилась с толстенной пачкой телеграмм и, усмехнувшись, скомандовала уже привычное: подпись, число, время.
Андрей Дмитриевич покорно, словно провинившийся первоклассник, принялся расписываться. Ему, впрочем, как и мне, было ясно, что на все сегодняшние планы можно махнуть рукой. Искренне сочувствуя академику, занимающемуся мартышкиным трудом, я предложил:
— Андрей Дмитриевич, давайте для убыстрения процесса я вам помогу расписываться.
Представительницу почтовых властей аж передернуло, но не успела она и рта раскрыть, как А.Д., не переставая выписывать “А. Сахаров, 22.09.75” резко произнес:
— Когда вы, Шура, получите Нобелевскую премию, тогда и будете расписываться.
Факт росписи за поздравительную телеграмму по поводу присуждения премии в моей биографии не состоялся.
Наконец, Андрей Дмитриевич закончил, но прежде, чем отдать стопку квитанций, положил поверх трешку, что, по тем временам, соответствовало примерно дневному заработку почтальона.
— Нет, нет, я не возьму, — взмахнула она руками, — мне за это зарплату платят. Это моя обязанность.
— Ваша обязанность доставить адресату одну, две, скажем, три телеграммы, — настаивал Андрей Дмитриевич, — а не 92 штуки. Это благодарность за перевыполнение служебных обязанностей.
“Интересно, — мелькнуло у меня, — он сосчитал все телеграммы, или только последнюю порцию?”
Почтальонша взяла квитанции вместе с трешкой, и, внезапно вытянувшись, словно по команде “смирно”, отрапортовала:
— Желаю вам счастья и успехов в научной, личной и общественной жизни.
Повернулась через левое плечо и строевым шагом промаршировала к двери. Несколько ошеломленный академик проследовал за ней.
Я не буду описывать дальнейшее. Все повторялось еще несколько раз. Принос телеграмм, росписи, сортировка... Где-то после, во второй половине дня, отзыв был все-таки написан.
И, что самое странное, свидание с Андреем мне, правда после суда, перед отправкой его в ссылку, дали.
Добавить комментарий