Её приняли в Смольный институт благородных девиц. А сестру не взяли. Обе они дочки генерала, но Александре случилось быть крестницей Государя.
Синие глаза. Ямочка на щеке. Улыбка открывала ровный ряд мелких белоснежных зубов. Хоть пиши портрет "Идеальная смолянка".
Как училась Саша ─ свидетельств не сохранилось. Но вот что запомнили и институтки, и их воспитатели: в этом строгом, закрытом, удалённом от всей внешней суеты учебном заведении незадолго до выпуска Александра забеременела от выступавшего у них с концертом артиста, а потом так умело затягивалась, что никто ничего не заметил, окончила институт и почти сразу родила дочку. И ещё долго соседи по району показывали на их дом: "Здесь живёт генерал, у которого дочка в девках понесла".
Октябрьский переворот освободил Александру от соблюдения даже внешних приличий. Первым у неё был матрос. Он писал ей вирши. Оказавшись в доме моей бабушки, она читала их со смехом не только взрослым, но и детям, особенно нажимая на строки: " А как лягу почивать, вспомню, Шура, твою мать".
В двадцатые годы двадцатого столетия мой дедушка Григорий Яковлевич Модель и бабушка Анна Самойловна урождённая Ойзерман с двумя дочками Олей(моя мама) и Идой жили в доме на улице, которая теперь носит имя Римского Корсакова вблизи Театральной площади. Квартира была большая, в ней обитали и другие Ойзерманы. Брат бабушки Борис стал нэпманом. А Александра его женой. Она была общительной. Хотела дружить и с бабушкой, и с её старшей дочкой Олей, и с другими сёстрами своего мужа. Правда, взрослые замечали, что она втихомолку прикладывается к бутылке. Потом узнали, что это наследственное ─ спивался и отец-генерал. Но Борису они об этом не говорили. Оля же запомнила ямочку не щеке, запах духов, который оставался даже тогда, когда Александра выходила из комнаты, струящееся платье и то, как летала она на своих высоких каблуках.
Когда советская власть решила, что наигралась уже в НЭП и пора с этим кончать, за Борисом пришли. Бабушка заметила, что Александра не казалась ни удивлённой, ни огорчённой:"Боренька, поешь. Возьми тёплое пальто". И быстрый взгляд в сторону арестовывающего мужа чекиста, дескать: ну, Вы же понимаете. Нельзя иначе.
Чекист вызвал её на допрос назавтра, а вскоре переехал к ней в бывшую комнату Бориса.
Когда Бориса вели отправлять то ли в новую тюрьму, то ли в лагерь, он упросил, а, скорее, подкупил конвоира, чтобы тот завёл его домой попрощаться с женой. В его комнате в его халате сидел арестовавший его чекист. Этот халат особенно потряс арестованного. Сквозь слёзы закричал он:"Как здесь, в моём халате! Стреляй его, солдатик, стреляй!"
Чекиста через какое-то время арестовали. Забрали и Александру. Больше никогда родственники Бориса её не видели. Но через много лет кто-то из знакомых рассказал, что ездил в сибирский город на конференцию, что в том Доме культуры, где она проходила, в гардеробе работала Александра, что жила она со своим коллегой ─ тоже гардеробщиком, вместе пили. Знакомые не сказали, сохранилась ли на щеке её ямочка, им запомнились только ноги Александры─ толстые, опухшие, в тапочках...
Добавить комментарий