Осенью 1949-го года дед Моисей объявил мне, что по случаю праздника Рош Ашана возьмёт меня в синагогу. Затем, повернувшись в сторону женщин, добавил, что Марк должен прилично одеться.
Случай действительно был неординарный, т.к. я впервые шёл в синагогу. Синагога манила меня своим звонким необычным названием и таинственностью назначения. Как известно, это было смутное время для евреев, хотя мы, дети, об этом мало что знали и пока для нас мир ничем не отличался от мира других детей.
Задание о “приличности» одежды поставило нашу "мишпуху" в затруднительное положение. Дело в том, что я имел всего единственный зелёный лыжный костюм, присланный мне сердобольными тётушками из Запорожья, опекавшими меня, как сына их погибшего на войне брата. В этом костюме я ходил и в школу и, собственно, везде. Но не пойду же я в зелёном, уже задрипанном костюме, как попугай, в такое важное место, как синагога.
Это мнение было единодушным. Но если не в этом, то в каком? Тут слово взяла баба Рива. Вернее, не взяла, а положила на стол тёмно-синий шевиотовый отрез. Он был подарен ей братьями, купившими его в складчину где-то на толкучке на день её пятидесятипятилетия, то есть несколько лет тому назад. Баба Рива долго колебалась в использовании отреза: то ли пошить себе юбку, то ли брюки Моисею, то ли...да мало ли куда можно было использовать такое добро.
В таких, тяжёлых, внутренних колебаниях баба Рива мучилась уже несколько лет. И вот, наконец, пришло решение. Все даже замолкли перед этим расточительным купеческим жестом. Разумеется, весь этот разговор вёлся взрослыми на идиш и я мало что понял из него. Но я всегда догадывался, если готовилась какая-то пакость против меня. Сейчас же я видел, что старшие как-то ласково поглядывают на меня.
Тут мама со смущением предложила вырезать ещё приличные участки материи её серого старого платья, в котором она когда-то ещё рожала меня.
Вместе с частью отреза можно будет сшить мне комбинированную рубашку, да ещё останется кусок материи на что-то другое. Все радостно заулыбались такому практичному решению проблемы. Наша семья, в своё время эвакуированная из Симферополя, научилась экономно использовать всё что возможно ещё было использовать. Такое отношение к вещам было во многих семьях послевоенного времени.
Решение пошить мне модную ковбойку, мечту ребят всех возрастов, унесло меня на вершину моих мальчишеских радостных переживаний. Наконец-то я буду иметь обновку, как у школьного богача нашего класса, Липмана, приносящего такие завтраки с пахучей колбасой, что мне приходилось убегать от него на перемене.
После нескольких тщательных примерок, на которые собиралась вся женская половина нашей мишпухи (семья), высказывая противоречивые советы, шнайдер, не выдержав такого испытания, сшил заказ досрочно, хотя никто не знал, какой же нужен срок после недельных примерок и мучений.
Ковбойка на замке "молния" вышла, как из последнего американского вестерна, где, перестреляв всех участников фильма, герой остаётся именно в такой ковбойке. Я, не выдержав испытанием модой, решил надеть рубашку в школу. Так сказать, назло богачу Липману. Мама, в начале сопротивлявшаяся этому решению, узнав мои аргументы, разрешила удовлетворить мое тщеславие.
Моё появление в классе произвело эффект, как если бы я заменил артиста Кадочникова в фильме "Подвиг разведчика". Все кинулись ко мне пощупать материю, разглядеть фасон.
Местные ребята, таты, зацокали языками, с уважением поглядывая на материю, а потом на меня. Сам «богач» Липман был удивлён не меньше их. Ведь его ковбойка давно уже полиняла, а замок "молния" пришёл в негодность ещё в прошлом году. Я же небрежно то поднимал, то опускал замок, словно мне было то холодно, то жарко. Собственно, мне действительно так и было.
Уже зазвенел замок на урок, когда в класс ввалилась ватага ребят с соседнего класса. Они, сходу, кинулись ко мне, ощупывая рубашку со всех сторон. Я стал боятся за её санитарное состояние. И не напрасно. Некоторые типы специально тянули её в сторону и я успел подметить, что руки и них были не просто немытые, а грязные, видимо, со дня рождения. Только сейчас я пожалел о содеянном хвастовстве.
К счастью, вошла учительница и толпа школьников рассеялась по классам. Учительница Елена Григорьевна или просто Елена Горевна, как мы её называли официально, тоже с интересом посмотрела на меня. Она всегда была ко мне "неравнодушна" - из-за моих постоянных реплик с места, и потому никогда не теряла случая влепить мне двойку, а то и "кол".
Когда всё утихомирилось, она начала перекличку и, остановившись на мне, ехидно спросила, что за торжество послужило поводом привести меня в интеллигентный вид. Я, приосанившись, как и положено воспитанному ребёнку, с важностью доложил, что завтра мы с дедом Моисеем идём в синагогу.
Причём, последнее слово я, чтобы не ошибиться в произношении, произнёс чётко и звонко. Такое уж это слово!
Но что это? Елена Горевна сразу же поперхнулась на перекличке, как раз на фамилии Липмана. Последний тоже испуганно взглянул на меня.
Класс затих, глядя на метаморфозу превращения спокойного холеного лица учителки в сначала бледную, изумлённую и даже растерянную, а затем в красную, злую и разгневанную. Это было такое интересное явление, что я, обалдев, с изумлением разглядывал этот «феномен Елены».
Класс начал оживлённо обсуждать развивающиеся события.
Наконец, Елена, чувствуя, что пауза затянулась, стиснув свои эмоции, елейно обратилась к классу:
– Октябрёнок Верховский собирается пойти в синагогу, - и пояснила - в еврейскую церковь! - Последнее она произнесла с угрозой приближающегося тайфуна.
Ребята мало что поняли из этой тирады, но по тону Елены определили, что я затеял что-то нехорошее. Уловив это, некоторые из отличников, на всякий случай, ехидно рассмеялись. Только Липман сострадательно посмотрел на меня да несколько горских евреев быстро на гортанном языке обменялись сочувственным мнением.
Я же ничего не понял из отрицательной реакции учительницы.
"Вроде бы рубашка всем понравилась, иду я не куда-нибудь на футбол, а в синагогу, да ещё с дедом. Так в чём же дело?"
– В общем так, - подытожила Елена, - приходи завтра с мамой в школу.
– А завтра выходной, - по привычке отпарировал я.
Учительница задумалась. Был явный лимит времени на проведение воспитательных мероприятий, поскольку именно завтра начинался праздник Рош Ашана. И тогда Елена Горевна приняла устрашающие санкции:
- Скажи маме, что я не одобряю твоё посещение синагоги, а в понедельник пусть она придёт в школу, - закончила учительница прокурорским тоном и продолжила перекличку. Весь урок я провёл в муках поиска своей вины. Наконец, прозвенел звонок. Я приготовился продолжить свою роль законодателя мод, но ребята поспешно проходили мимо меня, как если бы я был в своём старом лыжном костюме.
- Дурак же ты, Марик, - увидел я перед собой Мордухаева в окружении своих друзей - горских евреев, которые всегда были дружны и вместе.
-Ты что, не знаешь, что Елена настоящая антисемитка? Теперь она не даст тебе покоя, - сочувственно закончил он. Старший всех в классе года на два, он был уже сведущ во всех жизненных проблемах, о которых мы, малыши, не имели понятия. - Но в синагогу ты с дедом иди. Мы тоже пойдём,- показал он на окружающих, - но афишировать это не стоит.-
Ругательство "антисемит" я уже слышал из уст бабы Ривы, она употребляла его наряду с такими словами, как "петлюровец" и "троцкист".
Она использовала их в различных вариантах, но "антисемит" присутствовал во всех сочетаниях. И хотя я не знал назначения этих слов, но поскольку Елена Горевна «вошла» в это определение, то я понял, что вляпался в какую-то неприятную историю.
«Богач» Липман подошёл ко мне и с сочувствием протянул мне половину бутерброда с пахучей колбасой, от запаха которой мой рот заполнился слюной.
Я недолго колебался с возникшей идеей оттолкнуть его, потом понял, что это был акт солидарности с моей незавидной ситуацией, а потому не принять его было бы нетактично. Я скромно взял у Бори, так звали Липмана, бутерброд и не спеша стал его уминать.
Боря, довольный своим либеральным поступком, полез в карман и вытащил самую настоящую шоколадную конфету "Красный Мак". В смущении он резко протянул её мне. По пути он нечаянно задел чернильницу, которая перевернувшись, покатилась прямо на мой локоть.
Ну а дальше, да что говорить, дальше произошло действие "Закона Зла" и локоть новой рубашки мгновенно стал фиолетовым, т.е. по цвету чернил. Чернильница, сделав своё пакостное дело, покатилась дальше на меня, но я успел вскочить, и она пронеслась прямо на пол.
Я не знаю, у кого было ужаснее лицо - у Бори или у меня, но то, что отразилось на его всегда добродушной физиономии осталось в моей памяти как гримаса сильного психологического стресса. Наверное, и моё состояние было не лучше. Зазвенел звонок и класс заполнился ребятами. Наше состояние сразу же привлекло их внимание.
Я стоял с вывернутым вверх локтем и взглядом, как если бы я увидел голову Медузы Горгоны, смотрел на пятно на рукаве моей новейшей рубашки. Вошедшая Елена Горевна, мгновенно оценив ситуацию, скомандовала:
– Все по местам! Верховский иди домой и поменяй рубашку, - потом она помедлила и добавила. - Можешь не возвращаться.
Она хотела ещё что-то прибавить, но благоразумно воздержалась.
Я вышел из класса как больной с высокой температурой и поплёлся к бабушке, т.к. мама была на работе и погасить моё горе могла только баба Рива.
К тому же, я точно знал, что сегодня она пекла пироги к празднику.
Я подозрительно оглядывался по сторонам, полагая, что все смотрят на мой измазанный локоть. Прощай синагога, прощай Рош-Ашана и, главное, прощай обновка. Так я добрался до тупика, где жила баба Рива.
Неожиданно, навстречу мне вышел шнайдер, живший в этом же доме.
- Ты что, спасся от погрома? - участливо спросил он, некогда сам еле унёсший ноги от петлюровцев. Я молча повернул локоть наружу.
- Ай, яй, яй, вот в чём причина твоего горя! Послушай, иди к своей бабе Риве и скажи, чтоб она передала остаток материи, я жду тебя, давай бегом.
Через пять минут я ворвался к нему со свитком материи, а следом, запыхавшись, ввалилась и баба Рива. - Значить так, мадам Кацова, вы уходите сию же минуту и вернётесь через два часа, - заявил Береле, не дав бабе Риве сказать и слова.
Он-то знал, чем это может кончиться. И, забрав материал, он буквально вытолкнул нас из квартиры. Ровно через два часа, которые я провел как на пытке, я стоял на пороге квартиры шнайдера Береле.
Я увидел свою ковбойку. Что-то в ней прибавилось, но что? Я оглядел рукава, нет никаких пятен. Что за чудо? Но ведь что-то прибавилось. И я разглядел, что на локтях рукавов были вставлены одинаковые заплатки, точь-в-точь, как на ковбойке у Гарри Купера в последнем вестерне.
Ковбойка получилась ещё модней чем была.
Вот это да, вот это шнайдер Береле! Я стоял изумлённый и потрясённый одновременно. После стольких переживаний у меня подкосились ноги и я еле успел сесть на табурет. Береле, довольный произведённым эффектом, усердно протирал очки.
Баба Рива, впервые в своей жизни, лишилась дара речи.
На другой день мы с дедом Моисеем пошли в синагогу. Когда мы пришли, она была уже заполнена. А что вы хотите, если на весь город Баку, с населением в миллион человек, имелась только одна маленькая синагога, размещённая в подвале дома на неприметной улочке.
Евреи, увидев, что дед привёл внука, потеснились, благо вместо стульев стояли лавочки, вмещающие неограниченное число желающих посетить праздник. Как ни странно, но в тот день у меня ничего плохого больше не случилось. Наоборот, все восхищались моей ковбойкой, но когда дома мы сели за праздничный стол, я всё же так, на всякий случай, переоделся в свой старый зелёный костюм, тщательно выстиранный мамой.
В понедельник, во время переклички, Елена Горевна, бросив любопытный взгляд в мою сторону, хотела что-то спросить, но, сделав паузу, промолчала. Она понимала, что поднимая вопрос о моём посещении синагоги, она, тем самым, ставит себя под удар: как она допустила, что в её классе появились такие настроения. Значит, это её недоработка. А потому лучше помалкивать. Так мы с ней и остались связаны одной тайной. Она даже перестала ставить мне единицы, да и двойки поредели.
И напрасно, т.к. я продолжал выкрикивать с места реплики - и делаю это до сих пор. В рубашке я проходил ещё пять лет, постепенно закачивая рукава до плеч. Но когда она стала уже выше пупа, пришлось прекратить её использование.
А жаль, материал еще был очень крепкий.
Для справки - когда я кончил школу, то выяснил, что наш класс состоял на одну треть из евреев, но сейчас я уже твёрдо знаю, что наполовину.
Добавить комментарий