Итак, друзья мои, «Сайгон»! Моя резиденция, моя вотчина, моя кафедра, мой книжный угол, моя «alma mater»...
Я появился здесь в середине лета в 65-м и уже готовеньким: герой, прототип и жертва отечественной литературы. Я знал наизусть многое из Мандельштама, Ахматовой, серапионов; открыл для себя и многих Костиньку Вагинова: («У милых ног венецианских статуй\ проплакать ночь\проплакать до утра\И выйти на Неву в туман, туман косматый\ где ветер ржет,и бьет, и скачет у костра \ …». И дальше, дальше, дальше картаво, с пафосом, наставительно и совершенно замирая, читал я прямо с листка от руки у стойки за четвертым от стены низким окном (моё было место), вызывая у окружающих восторг от самого себя и от окружающих – особенно у филологини Мариночки Минской, аспирантки Ефима Григорьевича Эткинда и просто красавицы Валечки Лиходед, продавщицы магазина «Искусство» на улице Бродского (ныне Михайловской, вернули прежнее имя ещё и потому, что художник большой художник, ученик Репина Бродский вдруг (мирская молва – морская волна) чуть было не уступил место нашему Иосифу, подобно тому заблуждению, что Шереметевский дворец на берегу Фонтанки принадлежал Анне Ахматовой, а весь трёхэтажный дом – билдинг на Мойке, 12 вместе с дворами и каретными сараями принадлежал нашему Александру Сергеевичу).
А также:
– называл Пабло «ПикАссо (так!), вместо «ПикассО»;
– знал, что жена Сальвадора Дали была русская и её звали просто Гала;
– что у Василия Жуковского была в «любовях» Протасова и у Тютчева Денисьева;
– что настоящая фамилия Качалова была литовская – Шверубович;
– что Фёдор Сологуб не Владимир Соллогуб, а Тетерников;
– что у Семёна Надсона была поклонница Мария Валентиновна Ватсон;
– что Гончаров любил сирень и умер на Моховой в чужом доме, Блок любил Любочку Менделееву, а его любила Надежда Павлович и Нолле Коган…
– Цветаеву называл исключительно «Марина», Гумилёва – уважительно Николаем Степановичем, Вахтангова – Евгением Богратионовичем, Осипа Эмильевича – непременно с фамилией, полностью;
– в сайгонском портфеле постоянно находился четвёртый том «Словаря псевдонимов» Масанова, подарок кого-то из нашего племени – книжника и расстриги, словарь не словарь – но чтиво на все сто. Рекомендую настоятельно (самая персональная энциклопедия русской литературы по именам и датам, подвиг москвича Ивана Фёдоровича и его сына);
– курил напоказ и только болгарские сигареты с золотым обрезом (после солдатской махорки, так и не научившись пускать кольца и курить взатяжку), открывая ногтем верхнюю крышку коробки, носил бородку, берет, «бумажный» свитер (причём наружу намеренно выставлял только правый угол ворота рубахи, дань стилягам моим старшим – образца 56 г....) и знал «пропасть» всего внешнего, что касалось литературы и быта писателей и поэтов не так уж далёкого прошлого и настоящего и будущего.
Не говоря уже о том, что было не-прилично, не-достойно, да и просто не-возможно не знать полного имени Рильке (Райнер-Мария), Ремарка (Эрих-Мария), Антуана де-Сент-Экзюпери, и что был такой писатель с фамилией Дос-Пассос… Короче, на этом углу я-таки нашёл то, что искал, к чему стремился и к чему был, вероятно, «чисто по жизни» призван и в конце концов сам собой олицетворял матерьял для будущих романов, повестей, летописей жизни и хроник неповторимой эпохи т.н. «шестидесятничества», который, быть может, в самых общих чертах столь же неповторимый и оригинальный как петербургский «серебряный век» начала века.
Скажете, эка куда хватил???
На это я могу ответить словами одной еврейской притчи, которую любила повторять моя мама: « Если уж падать с лошади, так с хорошей»
(Владимир Васильевич Герасимов, житель Пушкинской Коломны, ближайший друг Иосифа Бродского, многому его научивший, эрудит из эрудитов и один из самых больших знатоков Петербурга, как-то сказал мне в курилке в Публичке, что человек всё-таки не так просто приходит в мир и уходит из него, это было бы просто... «Нет, Евгений Борисович, у каждого из нас есть своя м и с с и я»).
Добавить комментарий