Симбирцев проснулся оттого, что его пятки, высунувшиеся из-под одеяла, похолодели. Что-то опять случилось с батареями. Видимо, хозяин дома экономил деньги, отключая тепло в середине ночи, и ему, очевидно, было наплевать на его, Симбирцевское, здоровье. Симбирцев спал в свитере, но забыл надеть тёплые носки на ночь.
Понедельник. Два часа дня. Утро музыканта. Спрятав пятки в кокон одеяла, Симбирцев с дрожью потянулся, пошевелил пальцами рук (кормилицы мои!), достал книжку со стола и уткнулся в неё. Плутарх. Чтение было одним из приятнейших излишеств его холостой жизни, он мог часами не вылезать из постели, покуривая (ещё одно приятное излишество) до тех пор, пока голод не выгонял его на улицу (пустой холодильник был одной из неприятных сторон холостяцкой жизни). Плутарх импонировал Симбирцеву своим здравомыслием, но сигарета натощак сначала взбодрила, а потом всё-таки поселила неудобство в желудке. Отчаянно засосало под ложечкой. Неуютно зазвонил телефон. Симбирцев дождался своего голоса на автоответчике (машина изменила его до неузнаваемости) и потом услышал голос Айседоры. Имечко? А? Её родители, видно, были большие поклонники Есенина. Симбирцев сначала играл с её именем (Сидора, Тореодора, Задора), потом сократил для удобства до Доры, а потом, заметив, что она первую фразу на его автоответчике всегда говорит в тональности до-мажор, окончательно превратил её имя в ёмкое словечко “До”.
— Симбирцев! — пропела она, как всегда в до-мажоре.
— Вставай! Отлепи свой ленивый, сам знаешь что, и подойди к телефону... На всякий случай, если ты уже забыл мой голос, меня звать Айседора.
— Доброе утро, До!
Симбирцев схватил трубку,
О, нет, он не забыл её имя. И её голос. Айседора была незабываемой женщиной.
— Как настроение? Способен принимать гостей? Могу я приехать? — пела она следующий куплет.
Встречи с ней были так редки, что даже если бы Симбирцев был в предсмертном состоянии, он всё равно, наверное, сказал бы ей: “Приезжай!”
— Приезжай!
— Хорошо.
Её голос аккуратно вписался в тонику “до”.
Через две секунды раздался требовательный звонок в дверь.
Симбирцев вскочил и холодными костяными пятками протопал по полу к двери, ожидая кого угодно, только не... Айседору. Она спрятала мобильный телефон в сумочку и улыбнулась Симбирцеву, и прильнула к нему, и томно так застонала, и сделала ещё массу всяких её, Айседориных, штучек, прежде чем войти в квартиру.
— Предупреждать же надо, я бы хоть уборку сделал. И выгнал всех женщин.
— Кому ты нужен.
Она внимательно осмотрела комнату.
— Ты просыпайся, я чайку сделаю.
Симбирцев был рад, начищая зубы, рад, стоя под душем, рад, когда Айседора возникла рядом с ним под струями воды и прижалась так, как только она умела прижиматься, с таким вожделением, с таким нескрываемым желанием, что Симбирцев почти потерял сознание.
— До-о-о...
— А теперь — чай. Я — голодна.
Айседора накинула рубашку Симбирцева на своё мокрое, исполосованное душем тело. Она любила одеваться в его одежду. “Чтобы узнать твои мысли...”, или “Одежда пахнет тобой...”, или “Женщина выглядит женственнее в мужской одежде...”. У неё всегда находились новые доводы для того, чтобы нацепить на себя что-нибудь из его гардероба. Вид этой женщины в его же рубашке делал Сибирцева валенково-беззащитным, и он принялся делать яичницу, единственное блюдо, которое его сковорода не портила, а, наоборот, припекала до аппетитной светло-коричневой корочки.
Он готовил еду голым. Айседора таращилась, делая воображаемые фотографические снимки его спины, его ног, того места, которое, как она говорила “сводит меня с ума, персик, поделённый пополам”, обнимала его сзади, кусала за шею — мешала готовить!
— Ты красивый.
— Балуешь ты меня комплиментами...
— Ты заслуживаешь.
Айседора взяла Симбирцева штурмом. Ему не в новость было женское внимание, его даже было слишком много, ему постоянно звонили подруги (он умел водить дружбу с женщинами, которых он и не отталкивал и не звал, а позволял им по-гусарски “волочиться” за собой). Она просто написала ему на салфетке в баре:
Не сочти, ни умницей, ни дурой,
пошлой и вульгарной не сочти.
Можно мне твоей клавиатурой
побывать? А если нет — прости...
И он ответил ей, уже давно замеченной им блондинке, сидящей у стойки бара и медленно потягивающей красное вино:
Заинтригованные пальцы
уже не различают клавиш.
А ты словами, как на пяльцах,
совсем неплохо вышиваешь.
Вот так...
— Готово! Из еды есть ещё яблоко.
— Это же пир!
Этот её энтузиазм. Симбирцев жевал, запивал чаем, посматривал на Айседору, которая (он был уверен!) уже вынашивала план новой атаки на его суверенную территорию. Откуда такая жадность? Айседора утверждала, что при виде его, Симбирцевского, тела, она приходит в экстаз. Какое тело? Ничего особенного: рост, худоба, длинные волосы. Типичная неспортивная музыкантская внешность. Ещё Айседора утверждала, что любит его, а “это делает наши встречи ближе, чем кожа, глубже, чем мысли, дальше, чем звёзды...”. Так она писала ему в одном из многочисленных писем. И этих писем было столько, что они перестали вмещаться в ящик стола. Иногда Айседора настаивала на том, чтобы он сжёг их”. Если вдруг станешь тяготиться ими — запали костёр побольше...”. Любви её он даже немного боялся — она дарила её щедро, делала ему мелкие подарки, звонила беспрестанно, “поговорить на предмет беспредметности”, смотрела на него “телячьими глазами”.
Айседора съела пол-ложки яичницы, пол-яблока и откатилась на диван. Там она спряталась под одеяло и, сложив ладонь трубочкой, стала следить, как будто из подзорной трубы за тем, как Симбирцев медленно доедал, относил тарелки на кухню, возвращался с тряпкой и вытирал со стола, выбирал диск, да не один (у Симбирцева был супермодный проигрыватель, в который можно было заложить сразу десять компакт-дисков, и машина играла музыку вразброс, по своему усмотрению). Симбирцев нарочно медлил, давая своему организму перепрограммироваться и восстановиться.
Как только Айседора заметила, что Симбирцеву больше нечего делать, она сложила воображаемую подзорную трубу и сказала:
— Си! (естественно, она сократила Симбирцева до ноты “Си”) Я по тебе соскучилась. Прислонись ко мне.
— Иду...
И он шёл медленно, по пути развешивая её вещи на стул, подбирая упавшие с журнального столика газеты.
— Симбирцев!
Айседора теряла терпение. Он, наконец-то, дошел до дивана и был по-медвежьи свален на него. В хрупком теле Айседоры дремали недюжинные силы. Она вскочила на него и, взяв глубокий вздох, прижалась к его губам, как вампир, вытягивая кровь и утоляя свой, казалось, ненасытный голод.
...Айседора стала приходить в бар часто, слушая игру Симбирцева, то с подружкой, то одна. Один раз она пришла в парике в надежде остаться незамеченной, но Симбирцев тут же её узнал по походке и надменной посадке головы. Она подкидывала ему записочки то с просьбой сыграть её любимую мелодию из “Порги и Бесс”, то со стишками террористического содержания. Как-то раз она пришла поздно, к закрытию бара, и терпеливо дождалась, пока Симбирцев доиграет положенное время.
Они поехали к нему.
— Господи, как хорошо-то, и вроде дело такое простое... — сказал Симбирцев после их первого раза.
Потом они стали знакомиться ближе.
...Айседора вздымалась и опускалась, то приливая, то отливая, на её лбу от напряжения вздулись вены, спина покрылась испариной, но она продолжала играть свою “доминирующую роль”, Симбирцев понял, что сегодня — он жертва “амазонки”, “воительницы”, “мстительной самки”, или ещё какого-нибудь непонятного создания из отряда многочисленных особей, которые прекрасно сосуществовали в воображении Айседоры. Там же были и “неженка”, и “синий чулок”, и “Лолита”, и, как предполагал Симбирцев, множество других, ещё незнакомых ему, женщин. Айседора выпрямила ноги и одним, почти борцовским приёмом, перевернулась на спину — тело Симбирцева оказалось сверху, причём “контакт” не был утерян. Симбирцев засмеялся от неожиданности, но, увидев Айседорины гневные расширенные зрачки, поперхнулся и... оказался в плену её, согнутых у него за спиной, ног. Он подумал, что вот так, в объятьях этой паучихи, можно и умереть... Додумать эту мысль он не успел, потому что Айседора стала громко и очевидно приближаться к развязке. Она запрокинула голову, а её взгляд устремился в такие дали, что Симбирцев испугался за её здоровье, но всё-таки “стойким оловянным солдатиком “ продолжал атаку её территории. Она заплакала и прижала его голову к себе, и он понял, что захват пленницы произошёл успешно. Её слёзы не переставали пугать его, но Айседора как-то объяснила, что это, наоборот, должно льстить ему, потому что это — он самый и есть, королевский мощный великий “О”. Симбирцев знал, что она способна на много восхождений, но сил у него уже не было...
...“До” оказалась интересной собеседницей, внимательной слушательницей и страстной любовницей. У неё был “спонсор”, о котором она мало говорила, она могла бы и не работать, но она не могла не работать (...“когда я уйду от него, то мне нужно будет на что-то жить”). Она работала в большом магазине в Манхэттене, продавая косметику для известной фирмы. Симбирцев несколько раз заходил к ней по пути в бар. Она играла эту свою роль блестяще. Искусно подкрашенная, волосы в пучке, грациозная Айседора мило принимала ухаживания мужчин, которые приходили покупать шёлковые галстуки, но совершенно забывали о цели своего прихода, завидев изящный профиль Айседоры из соседнего крыла магазина. Она складывала их визитные карточки в коробку (“личный рекорд — 500 карточек”).
...Они лежали, обнявшись, руки До бродили по его спине. Говорить не хотелось. Она была в своей обычной послеоргазмовой прострации, а Симбирцев, наоборот, чувствовал прилив энергии. О чём она думала? Симбирцев знал, но никогда не спрашивал её, потому что её ответ завёл бы его в тупик. Она хотела его для себя, навсегда, в домашних тапочках, с его пеплом и сваленными в кучу книгами, она хотела, чтобы прекратил звонить его телефон, и автоответчик перестал записывать игривые женские голоса, она, возможно, представляла себя в подвенечном платье... Симбирцев, уже однажды испытав семейную жизнь на прочность, часто говорил ей, что “Хорошую вещь браком не назовут!”, и “Брак даёт свободный доступ к гениталиям партнёра, поэтому хороший секс и брак несовместимы”. Детей он в супружестве не нажил, разошлись они с женой без скандала, и, отодвинув себя от неё географически, Симбирцев вспоминал о ней даже с благодарностью, думая о том, что она была удивительно терпелива. Долгие поездки за границу, гастроли, его алкоголизм, курение, уходы в себя на диване, обложившись книгами... Жена не могла только простить его романа с певицей...
Симбирцеву было тридцать девять, выглядел он “на двадцать девять”, как считала Айседора...
— Я ушла от “спонсора”, — это прозвучало как будто бы в подсознании Симбирцева. Он вздрогнул, очнувшись от мыслей о возрасте.
— Сняла квартиру себе, маленькую...
Это он услышал чётко, следя за губами Айседоры.
— Где?
— Хотела в Манхэттене, но цены кусаются. Тут, в Бруклине. Метро рядом. Пойдёшь ко мне жить?
И пнула его ногой... Хихикнула... И, когда пауза стала слишком долгой для нетерпеливой и гордой Айседоры, она быстро заполнила её неестественно весёлой тирадой:
— Шучу. У тебя здесь отличная берлога, и тётки сами заходят Чего тебе ещё надо?
С этими словами она вспрыгнула, заходила по комнате, прыгая на одной ножке, стала натягивать джинсы, молния, вжик, застёжка на лифчике, чик-чик, прошуршала свитером, ш-ш-ш, надела туфли, грохнув каблуками, топ-топ, открыла и закрыла пудреницу, щёлк, хлоп... Симбирцев заслушался этими звуками, как музыкой, у Айседоры одевание всегда было быстрым и смачным, из этих звуков получился бы интересный ритмический ряд...
— Ты уходишь, До?
— Мне пора на работу. Я теперь самостоятельная дама. Буду продавать женщинам волшебную грязь и учить их хитростям макияжа.
— У тебя отлично получится, До.
К Симбирцеву — шарк-шарк, упал подсвечник, бум, та-ра-рам, поцеловала в щёку — чмок, чмок, надела пальто, накинула шарф — щ-щ-щ, открыла замок двери, звяк-звяк, сказала “Пока!” В тональности до-мажор, как всегда.
Зачарованный Симбирцев подумал: “В следующий раз придёт — запишу все эти звуки, потом что-то из них слеплю, вот даже какая-то мелодия крутится”.
Он потянулся, ощущая во всём теле приятную разгрузку, подцепил две верхних книжки из кучи под диваном — Плутарх и Саша Соколов. “Лучше Сашу, такой же демагог, как и я”.
Через два часа Симбирцев попытался вспомнить мелодию, но она как в воду канула.
Айседора пропала. Уже месяц прошёл с их последнего рандеву. Обиделась? Симбирцев не пытался её найти, ведь всегда она его находила, “конспирация...”, — приговаривала, смешно картавя. Вернулась к своему “провайдеру?” Симбирцев заскучал, книжки не читались, на дворе оттаивала весна. Ему казалось, что он — идиот, упустил свой шанс, может быть, у них что-нибудь и получилось бы. Какая-нибудь семья. Талантливые, как Симбирцев, и энергичные, как Айседора, дети.
Или ветреные как она, и ленивые как он...
Он её не искал.
Добавить комментарий