Съемки телефильма “Мастер и Маргарита” начались в Петербурге, а сейчас идут в Москве. Потом опять возобновятся в Петербурге: режиссер Владимир Бортко поискал в столице нашей родины следы Москвы тридцатых годов и не нашел. Эти следы Бортко нашел в своем родном городе на Неве. Еще он нашел в Ливадии ворота древнего Иерусалима и даже фонтаны дворца Ирода. Он бы с удовольствием и сам дворец поискал там же и наверняка нашел бы. Но тут как раз выяснилось, что подходящее помещение только-только освободили в Болгарии американцы: они на софийской студии “Баян” снимали пеплум “Спартак” и разных декораций понастроили от души. Американцы отработали и ушли, а дворец остался — не пропадать же античному добру. Пускай теперь поработает иудейской древностью. Вполне похоже.
Однако есть места, без которых никак. Такие места называют памятными и знаковыми. Например, вид на вечный город Иерусалим — хочешь не хочешь, а надо за этим видом отправляться в государство Израиль, несмотря на все ближневосточные политические сложности. Бортко, впрочем, к таким трудностям не привыкать: в начале девяностых он приехал в Душанбе снимать “Афганский излом” ровно в тот момент, когда Таджикистан запылал горячей точкой. Тогда съемочная группа легким испугом не отделалась — один администратор погиб от пули снайпера. Хорошо бы сейчас все обошлось без происшествий и дьявольщины.
Сам режиссер Бортко от мистических игр вокруг нехорошего романа далек, считает все это досужими глупостями. С прозой Булгакова он уже имел дело на “Собачьем сердце”, и получилась вещь. А формат классического телеромана удачно освоил на “Идиоте”. Поэтому десять серий “Мастера” для него не бином Ньютона, но все же трудностей хватает. Во-первых, бюджет у фильма меньше, чем хотелось бы, но это как водится. Во-вторых, актеры вдруг, как по команде, стали увиливать от участия в проекте. Пример всем подал Евгений Миронов: он не захотел быть Иваном Бездомным, а захотел — Коровьевым. Но тот уже был обещан Александру Абдулову, не забирать же обратно. В результате бесхозный поэт Бездомный отошел к Владу Галкину. Дальше отказы пошли косяком. Виктор Сухоруков побрезговал Варенухой, Александр Домогаров — Степой Лиходеевым, а Алексей Горбунов, который четыре года назад, когда Бортко первый раз запускался с этим фильмом, выиграл тендер на роль Мастера, теперь пробоваться по новой не захотел. Тогда пригласили актера и режиссера Александра Галибина, до этого уже изображавшего голубиную кротость — в роли царя Николая Второго у Глеба Панфилова в “Романовых”. С Маргаритой все было не проще. Ранее утвержденная Галина Тюнина самоустранилась: по официальной версии — из нежелания сниматься в обнаженном виде. У петербурженки Анны Ковальчук с обнажением проблем не возникло. А может, это был и не единственный аргумент в ее пользу.
Олег Янковский пренебрег не только Воландом, что можно объяснить клерикальными соображениями, но даже и Понтием Пилатом, что этими соображениями объяснить сложнее. Хорошо, что Олег Басилашвили сам рвался в бой и переиграл конкурировавших с ним дьяволов — Андрея Смирнова и Александра Трофимова, а Кирилл Лавров не имел ничего против жестокого пятого прокуратора Иудеи.
В общем, съемочную группу немного потряхивало и лихорадило. Поэтому ради ее спокойствия Бортко призвал все-таки на “Ленфильм” батюшку. Кинематографисты испросили благословения, святой отец дал. Только после этого начались съемки. В Павловске, в райских кущах местного парка, сняли последний путь Мастера с Маргаритой по направлению к вечному покою. В Елисеевском магазине на Невском — бесчинства Коровьева и Бегемота в Торгсине. И вот теперь переместились на Патриаршие пруды, потому что в Питере их нет, в Крыму и в Болгарии — тоже, а малоприятная встреча двух литераторов с дьяволом случилась именно здесь. Правда, резать голову товарищу Берлиозу под трамваем будут все же в Петербурге, на Тургеневской площади, ведь по Малой Бронной трамваи не ходят и не ходили никогда. За эту литературную фантазию Булгакова придется расплачиваться искусством монтажа. Но без прудов все равно не обойтись.
Роковой час небывало жаркого заката снимали умеренно теплой летней ночью. Пруд оцепили. Москвичи и гости столицы, оказавшиеся поблизости, интересовались, что происходит. Услыхав, что снимают “Мастера”, одна девушка стала допытываться у милиционера: “А Безруков будет?” О том, что Сергей Безруков изображает Иешуа, она слыхала. О том, что ему на Патриарших делать нечего, не догадывалась. В ответ милиционер очень шариковского вида твердил одно: “Вы в стороночку отойдите и где были, там и стойте”.
По пруду пустили вплавь две лодки с влюбленными парочками, по фасаду прибрежного павильона натянули кумачовый транспарант “Каждый имеет право на отдых”, позажигали вокруг фонарей и подсветили приборами водную гладь, которая в отраженном виде мерцала на листве. Все очень загадочно, как и было сказано.
Правда, режиссер Бортко по-тихому решил вступить с Булгаковым в полемику: автор считал, что скамейка, на которую присели Берлиоз с Бездомным, должна стоять лицом к пруду, а Бортко развернул ее наоборот. Ну, ему виднее. Он же художник-интерпретатор, а не какой-нибудь там копиист. Вот и на Басилашвили, которому чуть сгорбили нос, не видать никакого лихо заломленного за ухо берета. И туфли не в цвет темносерого костюма, а коричневые. Но набалдашник трости с головой пуделя на месте. И Галкин вихраст и в ковбойке, как полагается. Александр Адабашьян тоже — в предписанной ему серой летней паре и с роговыми очками на носу. Адабашьян играет Берлиоза, который скоро лишится головы. Головная тема — одна из главных в его актерском творчестве. Смешной инженер Тимофеев в “Пяти вечерах” носил свою слишком крупную голову так сильно на бок, что казалось, она вот-вот сорвется с шеи. В “Мастере” это, наконец, произойдет. Льняные брюки на Адабашьяне смешно задраны до груди, и галстук в них заправлен. “Тогда именно так и носили, под самые ребра, — объясняют костюмеры. — Мы нашим актерам постоянно напоминаем, а то они все время норовят на бедра опустить”. За костюмы отвечает художник Надя Васильева. Это она лишила Басилашвили жилета. “Где кепка Бездомного?” — пробегает мимо взмыленная ассистентка. — “В вагончике”. — “Там их три”. — “В клеточку, в клеточку”. Костюмами художник Васильева довольна. У нее даже девушки в массовке — и те в простых чулочках, как положено, без капроновых глупостей. Своим сыном Петром Балабановым она довольна тоже: сын сидит спокойно на скамейке с ноутбуком на коленях и играет в “стрелялку”. Время от времени перезванивается с папой, режиссером Балабановым, который остался в Питере над сценарием работать. Балабанов-младший уже успел познакомиться с режиссером Бортко. “Как тебя зовут?” — по-свойски спросил его Бортко. — “Петя”. — “А меня Вова”.
С актерами режиссер Бортко построже. Сидит в матерчатом кресле без пафосной надписи “Bortko” на спинке и руководит рассадкой Воланда, Берлиоза и Бездомного на скамейке. “Олег Валерианович, — обращается он к Басилашвили. — Вы откиньтесь или сядьте поглубже”. Олег Валерианович, подумав, предпочел второе. Готовятся снимать знаменитый разговор про веру в бога, завтрак со стариком Иммануилом и внезапную смертность по вине девушки-комсомолки. Репетируют. Бортко говорит “стоп” и просит Галкина по другому крутить головой, а Адабашьяна уличает в том, что он сейчас сидел и ждал свою реплику. Адабашьян кивком дает понять, что понял и больше так не будет. Начинают сначала, но Бортко опять прерывает эпизод на полуслове и объясняет артистам, что они не просто так собрались на скамеечке поговорить, а вовлечены в беседу с незнакомцем. “Реакции должны быть жестче. Воланд же абсолютную ахинею несет! Он больной человек, абсолютно сумасшедший, вы в этом уверены”, — разъясняет Бортко актеру Галкину его линию. “А вы ему верите?” — это он уже Адабашьяну. — “Нет, но, с другой стороны, он так красиво излагает...” — “Забудьте про другую сторону. Вы ему не верите!” В этот момент в кармане Берлиоза звонит мобильник Адабашьяна. “Все свободны на двадцать минут. Обедайте!” — с некоторым раздражением объявляет Бортко. Басилашивили отправляется в вагончик пить чай из пластикового стаканчика. Это демократично и его устраивает. Ему гораздо меньше нравится, что в гостинице “Украина”, куда его поселили, бутерброд в буфете стоит пятьсот рублей. Не говоря уже о стопке водки с острой и горячей закуской. Гримеры поправляют Галкину рыжий чуб, приклеенный к его коротко стриженой голове. Адабашьян просматривает сценарий. Операторы беседуют о чем-то своем.
На часах второй час ночи. Неожиданно у ограды, отделяющей пруды от Малой Бронной, возникает фигура главы Службы кинематографии Александра Голутвы. Видимо, он совершал вечерний променад и заглянул на огонек осветительных приборов. “А что тут происходит?” — интересуется большой кинематографический начальник через ограду. “Да вот, — отвечаю, — Берлиоз и Бездомный зачем-то разговаривают с неизвестным”. — “Кто разговаривает?” — переспрашивает Голутва. — “Да ладно, Александр Алексеевич. Знаете же, что Бортко “Мастера” снимает”. — “Серьезно?” — воодушевляется Голутва. — “Абсолютно. А разве Министерство культуры в финансировании не участвует?” — “Почему? Даем немного. Надо зайти поприветствовать. А пустят?” Его пускают, Бортко поднимается из кресла навстречу и крепко обнимается с бывшим ленфильмовским директором. Потом оба отходят в сторону и что-то обсуждают. Вероятно, концепцию эпизода.
После перерыва все возвращаются к прежним обязанностям. Литераторы и дьявол занимают места на скамейке. Лодки начинают скользить по ночному пруду. Операторская группа проверяет, как будет двигаться по рельсам камера. “Отъезд!” — командует Бортко. — “Стоп! Такой отъезд никуда не годится. Вы ровно можете отъехать?” Оператор-постановщик Валерий Мюльгаут уверяет, что они могут. Начинают сцену по новой. Воланд в который раз интересуется судьбами советского атеизма. Я это уже слышал: можно прогуляться вдоль пруда по аллее. Туда, куда только что отвели черноволосого лилипута в спортивной курточке. Но теперь он уже не человек, а кот. На нем смоляной меховой костюм и кошачья голова на плечах. Примерка костюма происходит поодаль от площадки в полусекретном режиме около будки “Пиво и воды”, где Берлиоз с Бездомным по сюжету должны были купить теплой абрикосовой. Кот смотрится ничего себе, хотя нет, громадный, как боров, и кавалерийских усов нет. Но голову вместе с лапами потом для натуральности как следует обработают на голливудских компьютерах.
Налюбовавшись человеком-животным, замечаю как, на том самом месте, где час назад материализовался Голутва, теперь появился режиссер Виктор Сергеев в прекрасном расположении духа. “Да что же такое? — думаю. — Сговорились, что ли, бывшие ленфильмовские деректора?” Спрашиваю у Виктора Анатальевича, какими он тут судьбами. “Да вот, — отвечает, — провел весь день в обществе моего друга Гаврилыча. Только что от него”. И машет рукой сторону вагончика — белого, с логотипом “Бременских музыкантов” на лбу. “А я думал, решили у коллеги по “Бандитскому Петербургу” в эпизоде сняться”. — “Не-е-ет, я человек суеверный. Я и Гаврилыча от этого предприятия отговаривал. Но он не послушался”.
Гаврилыч, он же народный артист Абдулов, он же Коровьев, пока отдыхает. Появится на пару с Котом позже. Но похоже, до них сегодня очередь не дойдет. Скоро на Патриарших начнет светать. Да и Аннушка уже пролила масло.
Добавить комментарий