Окончание. Начало № 6 (65) от 16 марта 2006 г.]
Вообще с этой обнаженной натурой в нацизме замечается некая несообразность.
Обнаженное тело — это отлично! Все дефекты строения видны. Легко производить отбраковку контингента. Обнаженное тело тяготеет к сексу, а здоровый секс весьма полезен для партийного дела. Гитлер прямо указывал (не публично), что в местностях, в которых наблюдается избыток представительниц “Союза немецких девушек” следует расквартировывать элитные эсэсовские части, отчего произойдет резкое увеличение первосортного арийского приплода, и дело распространения расы господ на земле упрочится.
Но, с другой стороны, всякий нудизм был строго запрещен. Никаких откровенных пляжей. Появление где-либо голым было приравнено к гомосексуальным актам, и за одно это можно было бы оказаться в концлагере.
А вот нагие брутальные скульптуры в парках, на площадях, музеях — это то, что нужно. Ибо то были уже и не тела, а символы. Они были не сексуальны или эротичны, но олицетворяли идеи: мощь Рейха, его силу, военную доблесть, мужское товарищество, дисциплину, преданность учению и лично фюреру.
Сусанна Зонтаг, скончавшаяся 28 декабря 2004 года писательница, культуролог, в каком-то смысле конкурентка Рифеншталь (Зонтаг была режиссером 4-х фильмов, но в продолжительности жизни соревнование начисто проиграла: умерла в 71 год) и одна из наиболее ее резких критиков, писала о нацистской “мужественной скульптуре”: “Эта энергия не может разрядиться в любви... Эти мускулистые мужчины — стражники. Они агрессивны и готовы в любой момент нанести удар. Они охраняют Фюрера, Рейх, Народ. Это проекции арийской маскулинности, которая тождественна власти”.
В общем, нацистская эстетика страдала той же “диалектикой”, что и пролетарское государство, которое отмирало путем своего усиления. Обнаженная натура, как мужская, так и женская, — это прекрасно. Когда она представлена статуями в парках и на площадях. В крайнем случае, — в виде станков по производству юных гитлеровцев “квексов” (был такой известный в то время нацистский фильм “Юный гитлеровец Квекс” режиссера Ганса Штейнгофа).
Но она же, эта нагая натура, преступна, если речь идет о человеческих чувствах, о любви, да пусть даже и просто об эротике-сексуальности. А в видах мускулистых самцов и бедрастых фрау сквозит не столько эротика, сколько пособие по элитному осеменению бычком-третьячком джерсейской породы стада породистых коров из Голландии.
Давайте сравним самые выдающиеся скульптуры нацисткой эпохи с кадрами из второго, самого известного фильма Лени Рифеншталь — “Олимпия”. Напомню, что фильм этот снимался в августе 1936 года в Берлине, на последней предвоенной олимпиаде. В съемках участвовало еще больше операторов и помощников, чем даже в “Триумфе воли”. Насняли 400 километров пленки: чтобы только их просмотреть, нужно было два с половиной месяца. Еще два года Лени монтировала кадры. Вышло нечто небывалое! Фильм за художественную ценность вошел в десятку фильмов всех времен, не считая всяких прочих наград.
Уж там было полно обнаженной натуры. Но все как бы из Древней Греции, все эти ожившие дискоболы и копьеметатели, бегуны и прыгуны.
Гитлер весьма ценил культуру и искусство Древней Греции. Не потому, что был таким уж знатоком и эстетом, а потому, что, по его мнению, дорийцы, вторгшиеся в Пелопоннес и отбившие его у ахейцев, были людьми с севера, нордической расой. И вот в этом фильме мы видим немецких производителей обоих полов как образцово-показательных особей.
Кроме живых немецких суперменов гости олимпиады могли в большом количестве рассматривать их прототипы-изваяния. Изготавливали их самые способные и известные скульпторы Рейха Арно Брекер (1900-1991) и Йозеф Торак (1889-1952), которые и до Гитлера имели имя, но радостно стали служить фюреру. Брекер был получше: он слыл знатоком греческого искусства, к тому же был дружен с Майолем. Но все его скульптуры, как и скульптуры Торака, — это не индивидуальности, а символы. У них и названия подходящие: “Партия”, “Армия”, “Товарищи”, “Прометей”, “Мщение”, “Идущая” (к победе), “Жертва” (за родину-фатерланд), “Защитник”, “Готовность” (опять же к защите фатерланда), “Факелоносец”, “Предопределение”. И везде эти символы изображает мощный торс, неустрашимое и непреклонное лицо, взгляд, устремленный в даль прекрасного фатерланда. Не личности, а какие-то “зигфриды”, суровые воплощения воителей Валгаллы, бога мертвых Одина, “сумрачные германские гении”.
Были еще их подруги — племенные производительницы. Или даже они вместе (“Я и ты”). Торчали эти стражи, товарищи и мстители с подругами по всей территории Германии (в копиях), как пионеры с горнами и девушки с веслом в Советском Союзе. Казалось, “Готовность” покажет нам хотя бы эротику, пусть и патриотическую. Ничего подобного! Нацистский молодчик вынимает не паспорт из широких штанин (он без штанов), а меч. Вообще из всей одежды, если что и имеется, то это меч. Пусть и сломанный, как в “Жертве”. Иногда — факел. А так все прочее на месте, например гениталии. Но, скромные. Не сравнить с мечом. Врага было бы запугать трудно. Хотя, по замыслу Гитлера, завоевывать мир следовало обоими орудиями. Но нет, — символ должен был говорить о высокой морали и семейных ценностях высшей расы.
С гениталиями у Рифеншталь вышла незадача. Она много и тщательно снимала копьеметателей и “молотобойцев”, дискоболов и бегунов. Реальные спортсмены (даже немецкие) были всегда в спортивной форме. Но в виде заставок-символов преемственности с Древней Грецией Лени все время норовила снять обнаженные образцово-показательные модели.
С женской натурой проблем не было.
А вот с мужской — все время. На древних Олимпийских играх все участники и на самом деле были обнаженными. Но на игры не допускали женщин и детей. А тут — фрау с киндерами, семейный поход в кино. Никак нельзя. Пришлось Лени обуздать свою гордыню и похотливые позывы. Нацепили на модели нечто вроде гульфиков-чехольчиков на шнурках. Сзади — очень натурально бежит голый грек. Да и спереди, если смотреть не близко.
Зато уж потом, в 70-е годы Лени “оттянулась” в Африке.
Около года Лени прожила в Судане, среди нубийцев из племен Масаки и Као. В 1973 году в свет вышел фотоальбом “Нубийцы” — люди, будто пришедшие с другой звезды”, а в 1976 году — следующий фотоальбом “Нубийцы из племени Кау”. В 2005 году лучшие фото из этих двух альбомов собрали в толстую книгу “Африка”. Вот тут-то она не стала обуздывать природу. И выбирала таких дивных черных арийцев, что и сам Розенберг ничего не смог бы противопоставить. Ее тяга к обнаженным телам получила полную свободу. Суданцы сами по себе уже ходили в каких-то набедренных повязках, — как-никак дело шло ближе к концу ХХ века. Но, по просьбе странной белой леди, охотно обнажались, тем более, за это больше платили. Не обижались и когда странная белая дама брала черного аполлона за руку и вела в бунгало, а то и просто в природный закут. Можно себе представить изумление африканского Луки ненасытностью фантастической белой колдуньи, которой подваливало под 75 лет. Но она только молодела и с новой силой принималась за съемки.
Первые ее альбомы встретили в штыки. Особенно мадам Сусанна Зонтаг, снова обвинив Рифеншталь в пропаганде нацизма. Дело в том, что такого рода обнаженная натура ассоциировалась с нацистской идеологией. Именно поэтому в 1945 году по всей Германии были снесены все названные выше изваяния “Защитников”, “Мстителей” и “Товарищей” вместе с их товарками. Ко времени выхода фотоальбомов прошло всего 40 лет с момента окончания войны, и память об обнаженных нацистских скульптурах была жива. Сегодня, когда завалило уже за 60, переиздание ее сборного альбома “Африка” таких ассоциаций и резонанса не вызвало. Скорее всего, потому, что мало осталось тех, у кого ассоциации. Пусть себе будут африканские аполлоны. И к ним — черные дафны и венеры. Просто красивое человеческое тело. Да, но ее фильм о голых нубийцах так и не вышел. Слишком устрашающе размахивало в диких танцах и прыжках их единственное оружие.
Многочисленных собеседников и интервьюеров Лени Рифеншталь даже более, чем ее возможные романы с нацистскими бонзами (тем более — с негритянским народом), интересовал вопрос о том, насколько она чувствует себя виновной в успехе нацизма, в том, что просвещенная европейская страна на целых 12 лет обезумела. И не хотела бы она принести извинения и обманутым людям, и жертвам за свой вклад. Вопросы эти задавались так часто, что Рифеншталь в разных ответах и за разные годы стала говорить готовыми блоками. Эти же ответы попали и в фильм о ней “Прекрасная, ужасная жизнь Лени Рифеншталь” (это английское название, немецкий оригинал назывался “Власть образов: Лени Рифеншталь”). Между прочим, в одном месте она впрок съязвила. Показывая рукой на вершину, где она снималась в своих первых горных фильмах, Лени пошутила: “Вы, конечно, напишете, что я вскидываю руку в нацистском приветствии. Но нет, я просто показываю вам ту самую гору”.
Ниже я приведу ее типовые ответы, которые она давала много раз в различных интервью (она их давала и в Петербурге, куда прибыла в качестве гостя питерского фестиваля документального кино почти в свое столетие).
“Я не понимаю, что такое фашистская эстетика: когда художник творит, он не может думать о политике”.
“Да, я снимаю красивые тела. Меня привлекают эстетические темы, а не отрицательные. Отрицательное, по-моему, вообще не может вдохновлять на творчество”.
“Я никогда не опровергала того факта, что была под властью личности Гитлера. Однако то, что я слишком поздно увидела в нём зло, без сомнения является моей виной или ослеплением”.
“Я никогда не была в партии, никогда не была политиком и вообще не стремилась делать политические фильмы. “Триумф воли” был создан по личной и настоятельной просьбе фюрера — как можно было отказаться? Тем более что он обещал избавить ее в дальнейшем от подобных заданий. Я не инсценировала съезд — это делали другие. Я просто хотела снять происходящее как можно выразительней, как можно зрелищней. (Это неправда. Рифеншталь присутствовала на репетициях парада и вносила в его “конструкцию” изменения, которые позволили бы снять сцены более выигрышно — В.Л.).
“Я искала связи между ракурсами, между светотенями. Искала созвучие и контрапункты, как если бы творила музыкальную композицию. Ее увлекала тема вождя и народа — это и было главным. И потом, разве на съезде говорилось о евреях или о войне? Говорилось о возрождении нации, о всеобщем согласии, о сбывшихся надеждах людей на работу и мирную жизнь. Если и был в фильме какой-то политический энтузиазм, то именно такой. Наконец-то в стране мир!”
(Да, действительно, солдаты в фильме “Триумф воли” маршируют с лопатами и кирками, а не с автоматами, пушки палят салют.., но просто время еще не пришло: вермахт только рождался — В.Л.).
“Снимая “Триумф воли”, я всего лишь реализовала собственные художественные задачи: сделать фильм, который не был бы только глупой кинохроникой. Я очень страдала от нападок на меня. Снова и снова люди обижали меня”.
“Личная ответственность? За что? Девяносто процентов нации было охвачено воодушевлением. Исчезла безработица, исчезла преступность, исчезли раздоры... Да, после разгрома Франции я послала Гитлеру личную телеграмму, исполненную восхищения и благодарности, но это было продиктовано радостью от того, что грядет мир, что война кончена”.
“Чего хотят от меня эти журналисты? Какого раскаяния? Я осуждаю нацизм. Почему мне не верят? Почему все время задают одни и те же вопросы? Почему меня снова и снова пытаются подвергнуть “денацификации?” И разве можно предъявлять художнику такое обвинение — политическая безответственность? А как насчет тех, кто снимал во времена Сталина? Эйзенштейн, Пудовкин... Если художник целиком отдается своей художественной задаче и добивается успеха, он вообще перестает быть политиком. Надо судить его по законам искусства”.
В фильме “Прекрасная, ужасная жизнь Рифеншталь” демонстрируются вперемешку ее кадры из “Триумфа воли” и “Олимпии” и кадры живых скелетов в концлагере, с горами трупов, с огромным бульдозером, которым американцы, во избежании эпидемии, сгребают тела в ямы. Она сидит, прикрыв глаза. Ах, это так не эстетично! Я ничего об этом не знала! Я осуждаю нацизм, но теперь. Тогда — совсем не знала. Царил такой подъем, народ возрождался.
Последняя фраза в фильме, которую обрывает режиссер Рой Мюллер:
— Так в чем моя вина? Я не понимаю, в чем же моя ви...
Да уж... Естественно, не в избытке ее сексуальности, которая в большом количестве пошла в услужение нацистской эстетике “сильного, молодого арийского тела”.
Все она прекрасно знала. Не знать этого она НЕ МОГЛА.
10 мая 1933 года. Нацисты у власти всего три месяца и десять дней. И уже: поздним вечером в сквере на Унтер-ден-Линден напротив Берлинского университета типовое факельное шествие, которое так горячило Лени и которое завершается огромной горой из горящих книг. Студенты весело тащат из библиотек книги Лиона Фейхтвангера, Стефана и Арнольда Цвейгов, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Марселя Пруста. Но не только евреев. В костер летят произведения немцев Томаса и Генриха Маннов, Эриха Марии Ремарка, Гуго Прайса (автора Веймарской конституции), американцев Джека Лондона и Эптона Синклера, англичанина Герберта Уэллса, француза Эмиля Золя...
После этого (и после постановки под нацистский контроль ведущих кинокомпаний вроде УФА) эмигрировал почти весь цвет немецкого кино: режиссеры Пабст, Циннер, Освальд, Дудов, актеры Элизабет Бергнер, Конрад Вейдт, Люси Маннгейм, Макс Ханзен, Отто Вальбург и многие другие. А очарованная Лени после письма Гитлеру в это время получает у него аудиенцию, с которого и начался ее взлет. В том же 1933 году Геббельс предложил “встать у руля” германского кинематографа Фрицу Лангу, самому крупному и известному немецкому режиссеру, автору национального киноэпоса “Нибелунги”. Вечером этого же дня, не дожидаясь последствий, Фриц Ланг бежал из Германии. Эйнштейн уехал еще до прихода Гитлера к власти.
А Лени все свое: “Кто мог знать в 1934 году, что все так кончится”. Чего уж там знать в 1934, когда так началось еще за год до того.
Любопытная деталь:
“Лени Рифеншталь сблизилась с нацистским публицистом Юлиусом Штрайхером (Julius Streicher), которому она в октябре 1933 года передала все материалы касающиеся “еврейки Бэлы Балаш”, после чего он, как бывший сопродюсер Рифеншталь по её первому фильму “Голубой свет”, — предъявил Балаш денежные претензии”.
То есть, самый чудовищный антисемит Германии, издатель кошмарного листка “Штурмовик” (Der Sturmer), гауляйтер Нижней Франконии и Нюрнберга, был другом и даже сопродюсером Лени! А от него она уж наслушалась. Он вообще ни о чем не мог говорить, кроме как о еврейских преступлениях и о необходимости тотального уничтожения евреев.
Дело зашло так далеко, что Гитлер вынужден был приструнить своего идеолога. Публично говорить то, что писал и говорил Штрайхер даже в 1940 году было не принято. Более того, этого (об уничтожении) вообще никогда официально нельзя было говорить. А в 1940 году Штрейхер слишком уж подставлял режим. Был официально наложен запрет на его публичные выступления (Redeverbot), и он был снят со всех постов. Правда, газету, как свое личное дело, он продолжал выпускать (она достигла тиража в полмиллиона), и Гитлер ее продолжал с удовольствием читать.
Зато этого, маленького (роста) поганца и большого любителя порнографии, повесили вместе с самыми главными преступниками в Нюрнберге, гауляйтером которого он был. Вот как описывает казнь Штрайхера ее очевидец Г.Кингсбури Смит (“Казнь нацистских преступников”):
“Он шел ровно, но лицо его дергалось. Когда охранник остановил его на ступенях для формального опознания, он испустил пронзительный крик, от которого у меня похолодело в спине: “Хайль Гитлер!” Стоявший на ступенях американский полковник резко сказал: “Спросите его имя”. В ответ на вопрос переводчика Штрайхер крикнул: “Вы знаете мое имя!” На повторный вопрос, приговоренный к смерти заорал: “Юлиус Штрайхер!” Дойдя до платформы, Штрайхер крикнул: “Теперь это идет к Богу!” На двух последних ступеньках его подтолкнули к месту под веревкой. Внезапно Штрайхер повернулся к свидетелям и уставился на них. И вдруг крикнул: “Пурим Фест 1946!” (“Праздник Пурим, 1946г.!” — то есть, свою казнь он приписывает еврейским козням, которые из нее устроили себе праздник — В.Л.). Вместо последнего слова Штрайхер крикнул: “Большевики вас когда-нибудь повесят!”
Не могла Лени не знать о расовых законах 1935 года. Не могла не знать о гетто. О жуткой милитаризации экономики. Не могла не знать об умонастроениях и даже планах верхушки Рейха: ведь она не раз встречалась с ними в теплых компаниях и разных узких сборищах “для своих”. Если уж не так высоко летавшая Мати Хари “наузнавала” на расстрел, то можно представить степень информированности Лени.
Еще один яркий эпизод. Лени плывет на лайнере в США для презентации своей “Олимпии”. Прибыла на следующий день после “Хрустальной ночи” — “всенародного” еврейского погрома 10 ноября 1938 года.
На нее сыплется град вопросов: “Как вы относитесь к событиям в Германии? Вы нацистка? Вы осудите погром?”
“Я ничего не знаю, — бормочет Лени, — я не слышала ни о каких погромах, этого не может быть, я вам не верю!”
Она не слышала! Кстати сказать, никто не пишет, что на лайнере каждый день принимались радиограммы с новостями, которые распечатывались и клались на обеденные столы пассажиров. Зато за океаном все прекрасно слышали. “Нью-йоркская антифашистская лига”, губернатор Нью-Йорка Фьорелло Лагуардия1 и Комитет киноактёров призывают к бойкоту, как “Олимпии”, так и самой Рифеншталь. В Голливуде расклеивают антирифеншталевские плакаты. Рифеншталь делает ответный ход: встречается с режиссёрами Кингом Видором и Уолтом Диснеем, а заодно уж с автомобильным магнатом, ярким антисемитом и поклонником Гитлера Генри Фордом. В США и Британии отказались от показа “Олимпии”.
После оккупации Польши Рифеншталь послали снимать туда хронику. Она своими глазами увидела уничтожение мирного населения. Снимать отказалась, но ведь получила зримое подтверждение, что такое нацизм. После войны Рифеншталь два года была под следствием, ее обвиняли в том, что она использовала для массовок в своей картине “Долина” привозимых из концлагеря цыган. Но тут Лени снова уперлась: никаких цыган не знаю. Откуда их привозили, мне неизвестно. Что с ними произошло потом, тоже не ведаю. Слегла в психиатрическую клинику. Тем дело и закончилось. Попала, правда, под люстрацию (запрет на профессии).
Всё, всё сексуальная Лени знала и понимала. Но продала душу дьяволу. В обмен на сексуальные утехи и творчество, в котором трудно усмотреть, где кончается эротический напор и начинается нацистская эстетика и идеология. Впрочем, от ее политико-сексуальной деятельности была и польза: остались чрезвычайно ценные кадры хроники о торжестве режима, которые сейчас являются свидетелями обвинения. Цена этих свидетельств, однако, очень высока.
Будем думать, что эта невероятная особа находится хотя бы в чистилище.
1 Fiorello LaGuardia — в его честь назван аэропорт в Нью-Йорке
Добавить комментарий