Из-за переезда семьи в большой уральский город Боря пошёл в школу с опозданием больше чем на месяц. Шла война, в расположенной на окраине города маленькой одноэтажной начальной школе оказалось холодно, полутемно и неуютно. Учебники и тетради, выданные матери под расписку, Боря носил в сшитом бабушкой матерчатом мешке с ручками, который дед почему-то уважительно называл незнакомым словом «портфель».
Стеклянную чернильницу-«невыливайку» нужно было носить отдельно на верёвочке в маленьком мешочке, верх которого затягивался ею же, как кисет, в котором дед держал табак. Учительница велела обязательно следить, чтобы дырочка чернильницы всё время была обращена вверх; мешочком нельзя было размахивать, это было очень неудобно и вообще как-то по-девчачьи. К удивлению оказалось, что мелькания косичек и обычно раздражавших Борю раньше, в детсаду, беспричинных визгов почему-то не хватает. Зато школу очень по-взрослому называли мужской, это было солидно.
О том, что он мужчина, Боря узнал давно, когда был ешё маленьким. Он упал и сильно разбил коленку, было очень больно. В таких случаях бабушка промывала ссадину, смазывала её йодом (а от этого становилось ещё больнее!), дула на неё, гладила Борю по голове, иногда даже брала на руки.
В тот раз дома оказался дед; видимо, у него был выходной, что случалось очень редко. Он подозвал Борю и сказал: «Борис, ты мужчина. Плачут девочки, они слабые. А мужчины не плачут, мужчины огорчаются. Ты ведь не хочешь, чтобы к тебе относились как к слабой девочке, правда? Так что запомни это». И Боря, которого, кажется, впервые назвали Борисом, запомнил слова деда на всю жизнь.
После первого же похода в школу оказалось, что противная штуковина на верёвочке, ставшая сразу врагом номер один, совершенно не соответствует второй половине её названия – чернила очень даже выливались. На мешочке появились противные фиолетовые пятна, такие же украсили и его пальцы. Только тогда Боря понял, почему учительница требовала, чтобы чернильницу носили отдельно от всего остального: «Помните, ребята, если испачкаете книжки, других вы не получите, а эти не сможете в конце учебного года сдать для следующего класса».
Писать учились пером №86. Оно стало врагом номер два – когда надо было часть буквы писать «с нажимом», перо самым подлым образом цеплялось за шершавую бумагу, и из-под него в разные стороны летели кляксы. Вообще Боря не мог понять, зачем нужны все эти палочки, прописи и тому подобная ерунда. Он давно довольно быстро писал целые, как говорила бабушка, фразы (учительница почему-то называла их смешно – «предложения», а он никому ничего не предлагал, просто писал подряд несколько слов). Правда, буквы в них были, как в книгах; бабушка называла их «печатными» и говорила, что надо писать не ими, а так, как учат в школе. А зачем нужны все эти дурацкие завитушки?
Те буквы, которыми писал Боря, были простыми, понятными и почти все правильными, только две сами переворачивались наоборот – И и Я. Плохо только, что все они не стояли ровно, слова и тем более эти самые «предложения» сами сползали вниз, изгибались, и получалось криво. В общем, с «письмом» тоже были сплошные огорчения.
То ли дело арифметика – там Боря получал не двойку, а странную отметку 5/2. Учительница объяснила, что пятёрка за арифметику, а двойка «за грязь». Первая часть как-то успокаивала – оказывается, можно быть не хуже, а даже иногда лучше всех других ребят, несмотря на мерзкие кляксы и цифры, которые, как и буквы, тоже никак не хотели стоять ровно.
Но главная радость от школы заключалась в том, что у Бори впервые появился настоящий друг. Вначале их сблизило то, что Давид (все звали его Додиком) был тёзкой любимого деда Бори, а это имя в уральском городе он до этого ни разу ни от кого не слышал. Потом стало ясно, что у них много общих интересов – оба уже умели читать и больше любили рассказывать друг другу о прочитанном, чем, как другие ребята, играть в войну или драться «стенка на стенку».
Так случилось, что после окончания четвёртого, выпускного, класса семья Бори переехала в другой район города. Теперь ребята жили довольно далеко друг от друга и продолжали учёбу в разных школах. Несмотря на это, их близкая дружба продолжалась. Они проводили вместе все свободные дни, хорошо понимали и, казалось, чувствовали друг друга. Когда Боря и Додик впервые одновременно отреагировали на что-то одним и тем же словом, они раскрыли от удивления рты, а потом стали радостно смеяться. Это повторялось неоднократно, и они с довольными улыбками чуть-чуть кивали друг другу, как заговорщики. Они ещё не понимали, какая редкость такое внутреннее родство.
Додик практически каждое воскресение бывал у Бори дома. Мама и бабушка полюбили этого умного, вежливого, хорошо воспитанного мальчика с трудной судьбой – отец Додика погиб на фронте в первые месяцы войны, мать одна воспитывала его и ещё троих сестёр.
Через много лет Борис-студент, перебирая старые фотографии, нашёл маленькую любительскую карточку 6х9, на которой друзья – шестиклассники были запечатлены на маскараде.
Сам Боря, видимо, изображал врача – в белом халате, почему-то с галстуком - «бабочкой», с нарисованными чёрными усиками и небольшой бородкой, в очках и шляпе, с маленьким чемоданчиком в руке. А на Додике был сооружённый из подручных средств костюм мушкетёра – тёмная блуза с белым круговым воротником перетянута ремнём с блестящей пряжкой, за который засунута шпага с эфесом и гардой, сделанной из кружка картона. Панталоны ниже колена, одолженные у старшей сестры светлые чулки, над туфлями прицеплены светлые банты. На голове шляпа с большими полями (тоже, видимо, картонными), на плечи наброшен длинный плащ до пола. И, конечно, нарисованные усы, но не скромные докторские, а залихватски загнутые вверх! На обороте фото надпись «1949г.».
После окончания седьмого класса Борина семья смогла вернуться в приморский город, где они жили до войны, и друзьям пришлось расстаться. Одно время они переписывались, но потом и это общение само собой прекратилось – новый город, новая школа, новые друзья захватили Борю.
Прошло 14 лет. Борис к тому времени окончил институт, женился. Однажды, возвращаясь с работы, он в безлюдном из-за моросящего дождя дворе своего дома увидел мужчину, который безуспешно пытался в неясном свете сумерек разглядеть что-то на дверях подъездов. Борис подошёл к нему и спросил «Вы что-то ищете?». Из-под промокших и понуро опустившихся мокрых полей велюровой шляпы на Бориса смотрел человек, лицо которого неуловимо кого-то напоминало. Оптимизма на этом лице не просматривалось. Мужчина поднял голову, обречённо взглянул на Бориса: «Я ищу…, – сказал он и вдруг неуверенно, но с надеждой продолжил, – кажется, тебя!» Это был Додик – повзрослевший, изменившийся, но узнаваемый.
Весь вечер они проговорили – им было о чём рассказать. И вдруг, при обсуждении какого-то события, они опять одновременно произнесли одно и то же слово, и опять удивлённо и радостно улыбнулись…
После окончания института Додик получил назначение в небольшой город южного Урала на комбинат, входящий в систему атомной промышленности. Уровень секретности этого производства был настолько велик, что в качестве адреса для писем использовалось не название города, а номер почтового отделения областного центра, расположенного более чем в ста километрах от него. В направлении на работу был указан только этот индекс и фраза «В распоряжение тов. …».
Город, в котором предстояло работать молодому инженеру, представлял собой вместе с комбинатом закрытую, тщательно охраняемую зону. По приезде на ближайшую к нему небольшую железнодорожную станцию ему было предписано найти справа от выхода маленький домик, предъявить свои документы, и молодого специалиста доставят, куда надо.
Работа и проживание в таком месте имели свои преимущества – значительно более высокий уровень зарплат и прекрасное снабжение, что в то время всеобщего дефицита было даже более важным. Но въезд в зону и выезд из неё без специального разрешения были невозможными. Особенно не допускались поездки связанных с секретностью работников комбината в места, где можно было предположить возможность контакта с иностранцами.
Оформив очередной отпуск, Додик впервые за пять лет работы получил путёвку в санаторий. Она оказалась в город, где жил Борис. Вероятно, в системе режима секретности произошёл сбой, иначе его не выпустили бы в портовый город, где бывают иностранцы.
Адрес Бориса сохранился у Додика со времени их недолгой переписки, и в первый же день после приезда он отправился на поиски, которые так удачно закончились под дождём. Несколько следующих вечеров друзья провели у Бориса дома. Додик познакомился с молодой женой друга, с удовольствием вновь общался с его родителями и бабушкой, которые хорошо помнили этого чудесного мальчика и радовались за него.
Однажды Додик заявил: «Что это мы всё время встречаемся тут? Я хочу пригласить вас в ресторан. Какой здесь самый лучший?». Борис пытался его отговорить – мол, дома приятнее, уютнее, но Додик стоял на своём. Договорились пойти в ресторан при самой респектабельной гостинице – он славился классическим интерьером, спокойной обстановкой и прекрасной кухней.
Борис с женой и Додиком пришли в ресторан задолго до вечернего наплыва посетителей и заняли столик. Когда друзья немного выпили, справились с вкуснейшей закуской и расслабились в предвкушении продолжения застолья, к ним подошёл официант и извиняющимся тоном сказал: «Простите, мне нужно обслужить постояльца нашей гостиницы, а свободное место есть только за вашим столом. Он один, быстро поужинает и уйдёт. Не будете возражать?». Борис разрешил.
Официант подвёл к свободному стулу высокого светловолосого мужчину в непривычном для советских людей клетчатом пиджаке, с шейным платком и таким же платочком в верхнем карманчике, усадил и что-то сказал ему по-английски, показывая на сидящих. Мужчина вежливо поздоровался. Борису хватило знания английского, не использовавшегося им со школьных времён, чтобы кое-как понять сказанное и даже вежливо ответить.
Додик побледнел и сквозь зубы еле слышно сказал: «Идём покурим в вестибюле». Борис, ничего не подозревая, стал объяснять, что курить можно и здесь. «Идём покурим!» – настойчиво повторил Додик.
В вестибюле он, с трудом владея собой, прошептал: «Я не имею права общаться с иностранцами!! Если узнает мой куратор по режиму, у меня будут очень большие неприятности, и хорошо, если они ограничатся только служебными!»
Борис пытался убедить друга, что здесь навряд ли за ним следят – он на отдыхе, далеко от своего куратора, и нет оснований для волнения. Но Додик был полностью выведен из себя. От прекрасного настроения не осталось и следа. Ужин был скомкан, настроение испорчено.
Срок пребывания Додика в санатории подошёл к концу, и он уехал, с беспокойством ожидая неприятностей на работе. Друзья недолго переписывались, но в заведомо просматриваемых письмах обсуждать эту тему было нельзя, телефонные переговоры были невозможными, и контакты вновь прервались.
С тех пор прошло много лет – на этот раз около пятидесяти, когда Борис в своей электронной почте прочитал письмо… от Додика! Тот увидел в интернете очерки Бориса, ранее опубликованные в одном из русскоязычных журналов, и нашёл его электронный адрес.
Друзья обменялись письмами, потом установили связь по скайпу. В первый раз общались почти три часа – до тех пор, пока с удивлением обнаружили, что на Урале уже два часа ночи. В какой-то момент они одновременно произнесли одно и то же слово и, как в детстве, улыбнулись; через некоторое время это повторилось.
Беседы по скайпу стали регулярными, хоть и не частыми. Все они касались прошедших лет, работы и неминуемых сложностей в ней, общения, увлечений, рассказов о близких и – скромно – о том, чего каждый достиг в своей специальности. Додик интересно, неторопливо, с юмором разговаривал. Он и в детстве, и в юности был сдержаннее, немногословнее Бори, менее эмоциональным, но они прекрасно понимали и дополняли друг друга. Оказалось, что у них сохранилось много общего и во взглядах, и в образе мыслей, да и жизненный путь был во многом похожим. Совершенно не ощущалось, что пролетели эти долгие полвека.
«Ничего не изменилось, – подумал Борис. – А ведь если бы мы все эти годы жили в одном городе или хотя бы могли регулярно общаться, наверняка оставались бы по-настоящему близкими друзьями, понимая и чувствуя друг друга. Такой резонанс бывает очень редко. Жаль, что жизнь прошла без этой радости».
Так продолжалось пару лет. О здоровье они почти не говорили – так, возрастные недуги, у кого их нет, пытаемся преодолевать и т. п. Додик неплохо выглядел. Во время последнего разговора он предупредил, что вместе с женой уезжают на 2-3 месяца «в летнюю резиденцию» – в селе километрах в 80 от их городка у них есть небольшой домик. Там тихо, хороший воздух, свежие продукты. Но интернета там нет, поэтому общения не будет.
А через месяц Борис получил по электронной почте письмо от зятя Давида о смерти тестя. Оказывается, у него был рак в последней стадии – видимо, многолетняя работа в условиях радиации, даже если и предпринимались необходимые меры, не прошла даром.
Принято считать, что наивная детская дружба быстро забывается и не оставляет серьёзного следа в душе. К счастью, это не всегда так. Правильно говорят, что старый друг лучше новых двух. «И Додик был бы таким другом, если бы жизнь сложилась иначе».
Был бы…
Добавить комментарий