Так получилось, что я никогда не видела Ефима Григорьевича Эткинда, не слышала его лекций, не читала его книг, за исключением той одной, изданной “Детской литературой” в 1970 году, — Разговора о стихах .
Будучи моим современником, Ефим Григорьевич был украден у моего поколения и последующих генераций россиян — в 1974 году его лишили всех степеней и званий, выгнали из Союза писателей и из Ленинградского Института имени Герцена, где он преподавал, и вынудили эмигрировать. Какие были за ним вины перед советской властью? О, большие. И Бродского защищал на известном процессе, и Солженицыну активно помогал в сборе материалов для “Гулага”, рукопись которого скрывал у себя на даче, но главное — был блестящим пропагандистом западной литературы, переводчиком-полиглотом, знатоком и эрудитом в области поэзии, — словом, той пассионарной личностью, заражавшей своей страстью всех окружающих, которой как огня должны были бояться советские партийные функционеры. Он им мешал, не умещался в заданные ими размеры и был изгнан — нам на горе, на радость просвещенной Европе и Америке. Они-то приобретали в его лице мировое светило. Итак, “здесь” — в России, Эткинд исчез, о нем перестали упоминать, книги его были выведены из поля зрения читателя, “там” — в Европе и в Америке — ему дали трибуну, отметили его труд на культурной ниве Золотой Пальмовой ветвью (Франция), членством в трех немецких академиях, одна за другой издавались его книги. Убеждена: никакой гаагский суд не сможет компенсировать россиянам нравственные и культурные потери от насильственного “изъятия” Эткинда из жизни России. То, что в 1994 году, через 20 лет после изгнания, ему были возвращены ученые звания и степени, чем как бы были сняты обвинения в “прокаженности”, дела существенно не меняет. Моему поколению и тем, кто за нами следовал, Эткинд был нужен как воздух.
Объяснюсь. Существует понятие: культурно-историческая преемственность. Потеря хотя бы одного колесика в исторической цепочке грозит понижением общего уровня культуры, изменением культурной ауры и даже, в особо тяжелых случаях, превращением людей в беспамятных манкуртов, по слову ныне почти забытого Айтматова. Но и разрушительная революция не смогла или не посмела смести старейшие очаги культуры — Пушкинский Дом, библиотеки, университеты. Эткинд, родившийся в Петрограде через год после октябрьских событий, постигал филологию в университете, равного которому не было в тогдашнем, да и, скорей всего, в сегодняшнем мире. Там читали курсы и вели семинары Виктор Жирмунский и Григорий Гуковский, Наум Берковский и Владимир Пропп, Борис Эйхенбаум и Юлий Оксман, Александр Смирнов и Виктор Томашевский. Все — титаны. Но любопытно, что и взросли они, стоя на плечах у титанов, — Александра Веселовского, Семена Венгерова. Именно Венгеров в самом начале прошлого века в своем “пушкинском семинарии” воспитал блестящую плеяду учителей Эткинда, посеяв в них любовь не только к отечественной культуре, но и к зарубежной, выпуская и комментируя, наряду с сочинениями Пушкина, тома Мольера, Байрона, Шекспира... Слышала обо всем этом еще от одного великолепного пушкиниста, блестящего лектора и бывшего венгеровского ученика, Сергея Михайловича Бонди, на чьи лекции в Московском университете пробиралась школьницей, усыпив бдительность стража на входе.
И вот волею партийных функционеров и недремлющих “органов” одна их связующих нитей культуры порвалась — пастырь собрал учеников в другом месте и там заложил новый культурный очаг. В очередной раз в российской жизни гром не грянул и землетрясения не случилось. Не случилось? Вы уверены? Я — нет.
Есть еще один аспект, заставляющий считать изъятие Ефима Эткинда (сознательно говорю только о нем, ибо в его лице мы имеем дело с личностью выдающейся) из российской культурной жизни утратой невосполнимой.
Нива, на которой он работал, — художественный перевод, — была в России до последнего времени необыкновенно плодоносной. Грандиозный послеоктябрьский проект перевода на русский язык шедевров Всемирной литературы, над осуществлением которого работали А.Блок, К.Чуковский, Н.Гумилев, М.Лозинский, дал толчок формированию блестящей переводческой школы, заслужившей высочайшую репутацию во всем мире, выработавшей теорию этого “высокого искусства” и подарившей нам его же высокие образцы.
Переводческие силы нужно было собрать, переводческие кадры — обучить. Конечно, не один Ефим Григорьевич Эткинд занимался в России делом стихотворного перевода, но без его могучих усилий, без его примера, присмотра и опеки не сложилось бы такой дружной команды, каковой была “ленинградская секция переводчиков”, включавшая таких китов, как Э.Линецкая, Т.Сильман, Т.Гнедич. Известно, например, что именно Эткинд пригрел и приютил у себя несчастную Татьяну Гнедич, возвратившуюся из сталинской тюрьмы, где она по памяти переводила байроновского Дон Жуана, именно Эткинд помог издать поэму, наконец-то обретшую живое дыхание на русском языке. К когорте переводчиков причисляли себя Борис Пастернак и Николай Заболоцкий, Арсений Тарковский и Семен Липкин. Кому ныне не известно, что в советскую, особенно в сталинскую эпоху большие поэты часто шли в переводчики “с горя” — потеряв надежду когда-либо опубликовать свои собственные стихи! В двухтомнике “Мастера перевода” (1968) Эткинд позволил себе написать об этом прямо и... весь набор пошел под нож, полетели головы — воистину, как писал потом сам Ефим Григорьевич, “всякое честное высказывание” приобретало в Советском Союзе “антисоветский смысл”. Через 6 лет и эта чересчур смелая фраза оказалось в перечне эткиндовских “преступлений”. Парадоксально, но мастера, ни за что не желавшего покидать родину, буквально выпихнули из страны — изоляцией, атмосферой отчуждения и позора, отсутствием достойной работы... И он уехал. И начал создавать во Франции, где его пригласили работать в Десятом Парижском университете (Нантерр), в Германии, в Русских школах американского штата Вермонт, то, что когда-то создал в России — гнездо русской культуры, школу переводчиков — только теперь с русского языка. Напрасно ленинградские студенты писали на стенах “Верните нам Эткинда!” Теперь он читал лекции другим студентам — по-французски и по-немецки. И что же — гром не грянул, землетрясения не случилось? Вы уверены? Я — нет.
Судя по тому, что я узнала об Эткинде, прочитав эту замечательную книгу (а в ней, кроме воспоминаний Ларисы Вольперт, Томаса Венцловы, Николая и Вероники Лосских, Жоржа Нива, Шимона Маркиша, Гидона Кремера, Вяч. Вс. Иванова, Сергея Юрского и многих других, опубликованы некоторые эткиндовские статьи, среди которых выделяется потрясающая лекция “Пушкин и Лермонтов: поэтический диалог”, прочитанная в Вермонте), можно утверждать с непреложностью: Ефим Григорьевич был нужен России не только во времена моей юности — его присутствие было бы крайне необходимо там сейчас. Люди его склада и масштаба объединяют вокруг себя всех, независимо от национальности, места проживания, языка, рода деятельности. Как нужен сегодняшней России тот, кто от узкой и чванливо-самодостаточной национальной тропы, ведущей в тупик, увел бы ее на вольные просторы человечества!
Не могу не отметить людей, подготовивших это издание: Полину Вахтину, Светлану Ельницкую, Ирину Комарову, Марию Эткинд и Михаила Яснова. Все они, как полагаю, лично зная мастера, могли бы включить СВОИ воспоминания в текст этой книги, но не включили, по нынешним временам — редкость.
И еще: в Милане живет Юлия Абрамовна Добровольская, профессор, великолепный переводчик с итальянского, хорошая знакомая Ефима Григорьевича по годам учения в Ленинградском университете. Обидно, что при составлении книги о ней забыли — поколение “ровесников революции”, тех, кто вместе с Эткиндом, поднимал пласты культуры и бросал в них живительное семя, стремительно уходит...
Добавить комментарий