Прочитав этот заголовок, можно ожидать романтического повествования о светлой юношеской любви.
Вынужден вас разочаровать, дорогие читатели, – речь пойдёт совсем не о чувствах такого рода, да и слово «любовь» мне следовало бы взять в кавычки. Я расскажу о чувствах значительно более приземлённых и имеющих ярко выраженный негативный характер. Их объектом был я, учившийся в 50-х годах в одном известном и уважаемом одесском институте, а источником – декан моего факультета.
Фамилию этого человека называть не хочется – его уже много лет нет в живых, хорошего мне сказать о нём нечего. Так что лучше обойтись без конкретики, в том числе и без наименования факультета, института, фамилий его руководителей и других сведений. Мои однокурсники и товарищи поймут, о ком пойдёт речь, а родственников декана огорчить и невольно очернить не считаю возможным. Поэтому буду называть его К.
Наше знакомство произошло в июле 1953 г., когда я, окончивший школу с медалью и имевший тогда право поступления в институт без экзаменов, подал свои документы в приёмную комиссию с просьбой о зачислении. Неожиданный отказ был устно сформулирован так: «Процент медалистов у нас уже набран, сдавайте экзамены на общих основаниях». Попытки настаивать ни к чему не привели, и меня направили к и.о. председателя приёмной комиссии. Им, как вы уже, вероятно, догадались, был К., который повторил ранее сказанное.
Мои робкие ссылки на отсутствие в правилах приёма в ВУЗ’ы понятия «процент медалистов» (тем более что приём документов начался несколько дней назад) вызвали довольно грубый ответ, форма которого удивила меня – вчерашнего школьника, привыкшего к вежливому обращению к нам учителей. Суть была та же: не хотите (или даже «не хочешь», не помню) – ваше (твоё) дело, разговор окончен.
Сдавать экзамены я категорически не хотел, и не потому, что не был уверен в своих знаниях – до десятого – выпускного - класса у меня в трёх школах, в которых пришлось учиться, было девять похвальных грамот. Дело в том, что всего за несколько месяцев до этого было закрыто печально известное дело «врачей-отравителей», во время которого людей с фамилией, подобной моей, принимали и на работу, и в институты, мягко говоря, неохотно. Кроме того, у меня в школьные годы были серьёзные проблемы с речью – я сильно заикался. Это совершенно не мешало мне в благожелательной школьной атмосфере, но в нервозной обстановке вступительных экзаменов могло бы дополнительно способствовать ожидаемой необъективности в их оценке.
Но самое главное было, наверное, не в этом. Я был по-юношески, до глупости, принципиальным максималистом и считал, что справедливость должна восторжествовать.
Не рассказывая родителям о неудаче, я пошёл искать эту самую справедливость к уполномоченному Министерства высшего образования по одесским вузам – директору Холодильного института проф. В.С. Мартыновскому. Он, в отличие от К., принял меня очень доброжелательно и сказал, что я прав, но заставить К. не может («не компетентен», как он выразился). Если я напишу заявление о зачислении в его институт, то он его подпишет немедленно, при мне.
Но я упрямо продолжал искать правду и пошёл на приём к депутату Верховного Совета, знатной ткачихе джутовой фабрики. Она меня выслушала и, по-видимому, не очень разбираясь, спросила мнение своего помощника, женщины-юриста. Та подтвердила мою правоту («это незаконно») и посоветовала депутату оказать мне содействие, что и было мне твёрдо обещано.
На следующий день я, волнуясь, встретился с депутатом у входа в институт. Она почему-то ещё на ступеньках раскрыла своё удостоверение с золотым гербом на красной обложке и, держа его перед собой, решительно вошла в здание, предложив мне ожидать на улице. Через недолгое время депутат с удовлетворённым лицом вышла и сказала: «Товарищ К. объяснил мне, что процент медалистов набран и всё правильно». После этого она с чувством исполненного долга удалилась, а я остался с раскрытым от удивления ртом. Этим закончилось первое и последнее в моей жизни общение с народным избранником.
Не буду вдаваться в подробности – в институт я поступил без экзаменов, но первая встреча с К. мне запомнилась. На двух младших курсах я с ним никак не контактировал – как с деканом, к счастью, не довелось, а лекции он читал только студентам других факультетов (на нашем, профильном по его специальности, видимо, не решался; слышал, что преподаватель он был плохой).
В первые дни занятий на третьем курсе нас, как обычно, послали на сельхозработы. Я был комсомольским активистом и, хоть накануне «переходил» с высокой температурой грипп, посчитал невозможным заявить о своём болезненном состоянии и поехал вместе с группой. Осень была необычно жаркой, после нескольких дней нелёгкой работы под палящим солнцем на поле мне стало совсем плохо – пульс выше 120, болело сердце, и руководитель с оказией отправил меня в город.
Врачи определили миокардит как осложнение после гриппа. Какое-то время лежал дома, потом начал понемногу ходить, прошёл в поликлинике ВКК (врачебно-контрольную комиссию), заключение которой сразу было передано в деканат.
Когда группа вернулась в город, товарищи зашли меня проведать и, странно переглядываясь, спросили, видел ли я приказ директора и что собираюсь делать. Выяснилось, что за самовольный отъезд из колхоза меня отчислили из института.
В сопровождении товарищей я с трудом добрался до института и увидел на доске объявлений приказ именно с такой формулировкой и примечанием: «Основание – рапорт декана факультета К.».
Подлеченное сердце стало опять выскакивать из груди – ведь кроме явной и оскорбительной несправедливости, отчисление из института означало немедленный вызов в военкомат, т.к. в эти дни активно шёл осенний призыв в армию.
Не обращая внимания на запрет секретаря, сидящей в приёмной, я без разрешения вошёл в кабинет директора института, любимого нашего профессора, рассказал о причине моего отъезда из колхоза, о своевременной передаче в деканат решения ВКК и спросил, как мог быть подписан такой приказ.
Директор вызвал начальницу отдела кадров с книгой приказов, увидел свою подпись на оригинале и растерянно сказал: «Ви видели, какой номер этого пункта в приказе? Тридцать второй! Подумайте сами – я могу всё это читать? Рапорт декана есть, виза моего заместителя по учебной работе есть, вот я и подписал... Не волнуйтесь, идите домой, лечитесь, приказ будет отменён».
Прошла неделя, начались занятия, и я с трудом стал на них ходить. В один из первых дней всё повторилось – мои товарищи сообщили мне о висящем на доске объявлений новом приказе. Я не поверил своим глазам – кроме отмены приказа о моём отчислении, там был дополнительный пункт: «Перевести студента Гаузнера как отличника учёбы и активного общественника в группу «Л» для её усиления. Основание – рапорт декана факультета К.».
Тут надо кое-что разъяснить. На нашем факультете была одна из специальностей, на которую поступали весьма неохотно. Именно в группу по этой специальности меня и перевели. Я опять возбудился, снова пошёл к директору и спросил: «Разве эта группа – штрафной батальон? Если да, то за какие грехи меня перевели туда из конструкторской группы?».
Хозяин кабинета растерянно посмотрел на меня и сказал: «Подсунул, … удельный князь» (он произнес резкий эпитет, очень плохо характеризовавший этого самого князя, привести который не считаю возможным; уверяю, сказано было именно так).
Директору было явно неудобно и стыдно за повторную оплошность. «Пойми меня правильно, – доверительно сказал он, – я не могу немедленно отменить приказ о тебе второй раз. Проучись там до экзаменов, а по их результатам я переведу тебя обратно в твою группу. Обещаю!».
Вскоре состоялось отчётно-выборное комсомольское собрание факультета. Студенты всех пяти курсов собрались в зале заседаний внушительного Дома партпросвещения на ул. Пушкинской (теперь там банк «Порто-франко»).
Всё шло обычным рутинным порядком: доклад секретаря, выступления, выдвижение кандидатов в новый состав комсомольского бюро факультета. К. сидел в президиуме и никак не проявлял себя до того момента, когда кто-то выдвинул меня. Немедленно выйдя к трибуне, декан с искажённым от злости лицом стал кричать: «Комсомольцы! Кого вы выдвигаете? Он дезертир и симулянт, представил фальшивые справки, его надо гнать из комсомола, а не выбирать в состав бюро…» – и т.п., очень обидно и оскорбительно.
Я сидел как оплёванный и не знал, что делать. Оправдываться – глупо, ведь меня знает только мой курс, а в зале сидят студенты всех пяти курсов факультета. Но мои товарищи оказались на высоте. Один за другим несколько человек (и не только из моей группы) выступили в мою защиту и, не побоявшись декана, хорошо меня охарактеризовали. Мою кандидатуру внесли в список для голосования. Я до сих пор очень благодарен этим ребятам.
В перерыве, необходимом для печатания бюллетеней, на стене вестибюля появилась большая стенгазета - «молния». В ней, как обычно, были привычные заметки, но главное – весь правый верхний угол большого листа занимала карикатурная злобная красно-лиловая физиономия с вылетающими изо рта брызгами. Конечно, портретного сходства не было, но сомнений в том, кто изображён, не возникало.
У газеты толпились студенты, смеялись и очень живо реагировали. В это время из зала появился К. – видимо, кем-то предупреждённый. Растолкав студентов, он подошёл к газете, грубо сорвал её угол с физиономией, скомкал, бросил на пол и быстро направился по лестнице к выходу. При объявлении результатов голосования его в зале не было, а количество поданных за меня голосов было одним из самых больших.
Я понимал, что нужно ожидать неприятностей. Они появились с самой неожиданной стороны.
С занятий по военной подготовке меня вызвал генерал – недавно назначенный начальник военной кафедры. Едва выслушав моё уставное представление, он резко сказал: «Вы знаете, как на фронте поступали с дезертирами? Сейчас уже не то время, но быть офицером вы недостойны, поэтому после окончания института отслужите солдатом».
Я ответил, что его ввели в заблуждение, коротко изложил суть дела, попросил разобраться и при необходимости направить меня в любое другое медицинское учреждение по его выбору, в том числе военное, для экспертизы правильности диагноза и выводов из него.
Явно не ожидав такой просьбы, генерал удивлённо посмотрел на меня и жёстко предупредил: «Если вы меня обманули – будет так, как я сказал». Больше он меня не вызывал, и я понял, что очередная попытка К. испортить мне жизнь не удалась.
После зимней экзаменационной сессии директор сдержал слово и приказом перевёл меня из группы «Л». Но декан и в этот раз не смог удержаться и устроил очередную, на этот раз мелочную, каверзу – написал в проекте приказа букву обозначения группы, в которую меня переводят, не «С» (конструкторы-станочники), а «Т» (технологи). Идти в третий раз к директору и настаивать на возвращении именно в свою группу я не стал, т.к. программа обучения и формулировка названия специальности в дипломе были одинаковыми для студентов обеих групп. Но неприятный осадок в душе, конечно, остался.
На двух последних курсах я никак не сталкивался с К., но в конце пятого курса он вновь дважды себя проявил.
В первый раз это произошло во время распределения выпускников на работу, неисполнение которого формально грозило уголовной ответственностью. Очерёдность вызова на заседание комиссии определялась средним баллом диплома, который у меня был единственным на курсе – 5,0. Поэтому я не сомневался, что моё заявление о направлении на один из одесских заводов, где я проходил преддипломную практику, будет однозначно удовлетворено.
Председателем комиссии по распределению был незадолго до этого назначенный новый директор института, не знавший об особом отношении К. ко мне. В его кабинет, где заседала комиссия, я был вызван, как и положено, первым. После зачтения моего заявления о направлении директор, формально придерживаясь процедуры, спросил, есть ли другие мнения.
И тут К. заявил: «Выпускник – лучший студент курса и активный общественник. Такие молодые специалисты очень нужны в Сибири. Предлагаю направить его в Омск на предприятие п/я...».
Директор вновь поинтересовался мнением членов комиссии, которые дружно молчали – ведь практически все они работали на факультете, руководимом К., и зависели от него. Только один из них, комсомольский секретарь, хорошо знавший меня (на четвёртом курсе я, член комитета комсомола института, полгода был заместителем секретаря), сказал: «Я хочу высказать своё мнение, но желательно сделать это в отсутствии выпускника». Меня попросили выйти и подождать в приёмной.
Ожидание под недоумёнными взглядами ребят, не понимавших происходящего, казалось бесконечным. Из-за плотно прикрытых двойных дверей слышался неясный гул голосов. Наконец меня снова пригласили. Войдя в кабинет, я был очень напряжён, но при этом не мог избавиться от ощущения, что там что-то изменилось.
Директор сообщил, что комиссия решила удовлетворить мою просьбу о направлении на выбранный мной завод и предложил мне его подписать. Поставив подпись, я поднял глаза и понял, что именно изменилось – стул К. был пуст. Видимо, во время моего отсутствия К. ушёл через боковую дверь, чтобы я не увидел его потерпевшим неудачу.
Потом секретарь комитета комсомола рассказал мне, что происходило в моё отсутствие. Он заявил директору о явно предвзятом отношении декана ко мне, проявлявшемся неоднократно и ранее. Тут я впервые узнал, что генерал после проверки моих медицинских документов заявил на заседании парткома института о необъективности К., был поддержан другими присутствующими, знавшими о случившемся на комсомольском собрании факультета, и К. за несколько неблаговидных поступков (в том числе и в отношении меня) был строго предупреждён. Так выяснилось, что я более двух лет назад невольно способствовал очередному ухудшению репутации К.; это не могло не сказаться на усилении его неприязни ко мне.
И, наконец, о последней попытке К. доставить мне неприятность. Во время преддипломной практики я наблюдал за испытаниями станка, который был прототипом темы моего дипломного проекта. Тогда неоднократно не успевал срабатывать предохранительный механизм подачи, очень дорогие элементы станка выходили из строя, и его не могли сдать приёмной комиссии.
Я решил попробовать разработать другой предохранительный механизм. Просмотрел много специальной литературы, а затем у очень уважаемого нами доцента (потом – профессора) получил нужную книгу. В ней я нашёл подходящую схему и набросал основную идею конструкции, существенно отличающуюся от испытывавшейся.
Теперь я понимаю, насколько «сырым» и недостаточно профессиональным был этот мой набросок, но он понравился заместителю главного конструктора – одному из моих будущих учителей в профессии. По его указанию, были срочно разработаны рабочие чертежи (как он выразился, «нарастили мясо на этот скелет») с сохранением идеи моей конструкции и даже основных размеров, и привлекли к этой работе меня. Изготовленный механизм позволил успешно сдать станок.
Так что у меня были все основания представить в дипломном проекте этот механизм в виде рабочего чертежа (т.н. «синьки») со своей подписью, а не перечертить его на ватмане с готового заводского чертежа, как поступало большинство дипломников. Кроме этого, я внёс в общую конструкцию станка другое серьёзное изменение – рассчитал и разработал гидравлический привод вращения, ранее не применявшийся в оборудовании такого типа.
Конечно, К. не смог этим не воспользоваться. Через месяц, во время защиты мною дипломного проекта он заявил: «Этот выпускник имеет наглость представить нам заводской рабочий чертёж, даже поленившись его перечертить!». Мне пришлось обратить внимание комиссии на отзыв заводского руководителя практики, в котором отмечалась самостоятельность моих разработок и давалась им высокая оценка. Но К. продолжал настаивать на своём.
Тогда председатель Государственной экзаменационной комиссии, начальник крупнейшего в Одессе Специального конструкторского бюро, подошёл к развешенным на стене чертежам и, став спиной к присутствующим, задал мне несколько довольно непростых профессиональных вопросов по моим разработкам.
Удовлетворённый ответами, он вернулся на председательское место и сказал: «Разработки оригинальные и интересные. Моё мнение – оценка «отлично». Другие мнения есть?». К. пришлось промолчать, и я получил пятёрку – последнюю в моём институтском обучении.
Возможно, это прозвучит нескромно, но других оценок не только в дипломе, но и в зачётной книжке за все пять институтских лет у меня не было. Говорю об этом совсем не ради хвастовства – просто до сих пор трудно понять, чем такой студент вызывал столь явную неприязнь декана. Остаётся предположить причины, далёкие от объяснимых рационально и, по определению, не используемые для своих поступков приличными людьми.
А впрочем – Бог ему судья...
Добавить комментарий