Минувшей сладости не выпить и глотка
В разрухе нынешней, чьи шорохи сухие
Трухою сыплются сквозь возгласы глухие…
В. Алейников
Шли последние дни декабря. Летчики пригородного авиационного полка решили подготовить к приближающемуся празднику и наступающим зимним каникулам сюрприз для детей областного центра. Руководить операцией «Малый провиант» – так назвали они свое мероприятие – поручили только что вернувшемуся с фронта орденоносцу Василию Петровичу Кузнецову. Под одобрение однополчан Петрович предложил для начала сбросить с самолета к городской елке коробку со сладостями: «Немцы так делали для своих детей на оккупированных территориях, а мы должны быть лучше их».
– Своих малышей проведать не можем, так хоть местных ребятишек подарками порадуем. Все-таки будет от нас в этой жизни какой-то толк, – подытожил Петрович.
Рекорд должен был быть такой: сбросить с неба десять – по числу каникулярных дней – мешков с новогодними подарками для детей. Причем попасть надо аккурат вблизи главной городской новогодней елки.
Идея членам воинского коллектива понравилась, а вот полковым командирам решено было не докладывать о ней до первого успешного эксперимента.
Собрать груз чрезвычайной важности, особого назначения и высшей срочности – мешки с новогодними лакомствами – попросили работников буфета.
Ассортимент продмага военного городка был богаче, чем в магазинах областного центра. Инициаторы купили в складчину изюм, курагу, грецкие орехи, конфеты, вафли, печенье. Буфетчица Татьяна Гусева, по своей природной женской хозяйственности, решила, никому ничего не говоря, добавить в первый, «пробный», мешок пирожки и отложенную до лучших времен банку с вишневым вареньем. Она же передала летчикам и носовые платки с вышитыми инициалами «Т.Г.» – по три на первый и каждый следующий вылет – в качестве своеобразных парашютов, «чтобы мешок плавно спускался».
Уже ближе к вечеру самолет взлетел с аэродрома и, приблизившись к городу, медленно снизился над центральным сквером.
Летчик высунулся в окно и, прицелившись, выбросил приготовленный мешок с провиантом, стараясь попасть прямо к елочному подножию.
Парашютик из трех связанных вместе платков раскрылся, надулся парусом, попал в воздушный поток и… спланировал прямо на сидящий памятник Ленину и Сталину.
От удара в мешке разбилась вложенная буфетчицей банка с вареньем, и на ноги вождей потекла вишневая струя. Кровавые лужицы образовались и на постаменте, и под ним.
Прилетевшую с неба посылку первым обнаружил в темнеющем сквере ученик 5-го класса школы имени Эрнста Тельмана, сосланный вместе с матерью в этот город поволжский немец Карл Клингер. Он поднял липкий мешок, поворошил его и, изумленный содержимым и его запахами, побежал со всех ног к своему двору, прижимая к груди добычу.
«Вот удивится классная, когда я завтра принесу это в школу! Она-то нам все время твердит: «Дети, от излишнего употребления сладкого портятся зубы, и вообще, запомните на всю жизнь: не нация красит человека, а человек – нацию!..»
Мудрые слова учительницы Валентины Максимовны означали, наверное, что от кариеса равным образом страдают и те дети, чьи отцы воюют на фронте, и те, кто из-за своих родителей сослан в далекие захолустья...
Рано утром у памятника появился человек в штатском – знакомый всем горожанам сотрудник органов капитан Макеев. Дворник в ватнике спешно смывал со штанов великих пролетарских вождей следы их кровавого ранения, а заодно вороний помет, осевший за ночь на лысой и волосатой макушках. Поцарапаны были, как оказалось, нос Владимира Ильича и глаз Иосифа Виссарионовича. Листовок с фашистской свастикой поблизости обнаружено не было, правда, на задней стороне памятника, прямо на тылах вождей, кто-то выцарапал гвоздем, и, возможно, не вчера, «К+И=Л».
«Значит, так. Кто мог эту скульптурную диверсию видеть? – попытался взмыть начальственной мыслью к вершинам аналитики Макеев. – Инструктора горкома? Они ведь позже всех уходят. Нет, вряд ли, – партийцы подняли бы на ноги всю городскую милицию. Местная шпана? Так она шарахается от таких мест, – памятников генералиссимусу в кишлаках до фига, и кадров НКВД на всех хватает. Почему, кстати, сидящих вождей надо было ставить в Бухаре – ведь сидели они вроде в Горках?.. Так. Могли эту манну небесную лицезреть прихожане мечети и синагоги? Та и другая здесь, конечно, поблизости, но по случаю Нового года их временно закрыли. Да и что могли раздать эти, в чалмах и шляпах, – халву, куличи, мацу?..»
Темно-красные капельки и несколько стеклянных осколков быстро привели Макеева от сквера прямо к дому виновника этого, невиданного ранее в городе кощунства и вандализма.
…Между тем Карл Клингер дождался перемены после первого урока и, когда учительница вышла, добежал до двери класса, запер ее изнутри, просунув в ручку швабру. А затем выложил дар небес на полу на всеобщее обозрение, разложив сладости столичного изготовления в один ряд.
– Угощайтесь! Ешьте, товарищи отличники и двоечники! Это вам прямо с елки, от меня и от Деда Мороза!
Шум стих. Одноклассники молча переглядывались в изумленном восторге...
Первыми – уже в обед – проявили политическую бдительность в доме ученицы Лолы Хамраевой. Ее папу, заведующего единственным в городе гастрономом, насторожили принесенные дочкой конфеты, вафли и печенье: такие в округе были только у него и в военмаге. Перспектива разнообразить рацион людей из очередей дефицитными продуктами работника советской торговли никак не устраивала. Хамраев спрятал сладости и носовой платок с малиновыми пятнами в сервант и приказал Лоле не рассказывать о произошедшем никаким подругам.
К обеду Карла дома уже ждали Макеев с Хамраевым, снабжавшим мясным филе все городское начальство. Мать мальчика Екатерина Конрадовна, урожденная Граубергер, работница швейной фабрики имени Фридриха Энгельса, пришла с ночной смены только в половине девятого утра. То есть получалось, что к осквернению самой святой достопримечательности древнего города она отношения никак иметь не могла.
В общем дворе, где жили также лица польской, еврейской, татарской, украинской национальностей, никакой запрещенной литературы обнаружено не было. Однако в комнате, где проживала с матерью одноклассница Карла Ирина Тимошенко, тоже сирота, найден был платок с инициалами, предположительно вывезенный из военного городка и идентичный платку в доме Хамраевых, а также остатки сладостей – свидетельства империалистической кондитерской диверсии. Все это и было записано Макеевым в продолжавший пополняться протокол.
Двойников в маленьком городе не могло быть, поэтому «К+И» в свете всего приобретало особый смысл: Макеев все еще надеялся нащупать хоть какое-то серьезное преступление.
Версия, к огорчению капитана, пока что едва вырисовывалась. Деталей было много, а вот фактов маловато, на выявление злодея и идеологического диверсанта они не тянули. Любовь, рассуждал Макеев, можно приписать любой паре. Мальчик, как видим, следов не заметал, никого не обманывал. Отношения двух подростков – фашиста и бандеровки – в самом глубоком тылу еще ничего не значат. Кригер-старший и Тимошенко-отец, наверное, давно от морозов сами превратились в памятники где-нибудь в Туруханске; обе мамаши на диверсанток не похожи – за них и за их детей, как пить дать, поручатся пролетарии-горлопаны швейной фабрики. Вор Хамраев может, если надо, запросто купить руководство всего областного НКВД, но на роль свидетеля он не годится...
Пока Макеев проводил свое разбирательство, третий носовой платок, завязанный в узелок с конфетами, принесла в райотдел НКВД Валентина Максимовна. Разом осунувшаяся, старушка демонстрировала сотрудникам отдела победившие на областном конкурсе детские рисунки с лозунгами, прославляющими Ленина и Сталина.
– В школе уже давно забыли толстяков и обжор. Ученики подолгу не видят мяса и молока. Дети наравне со взрослыми переносят голод… И если с аэроплана для них сбросили подарки…
В военном городке с подозреваемыми вышло совсем неладно. Кузнецов после первых же вопросов Макеева схватил его за грудки, обозвал врагом народа, тыловой крысой и скрытым педерастом и ударил кулаком в глаз.
В объяснительной Петрович писал:
«Я, боевой летчик Кузнецов, пролетая над Бухарой, самовольно открыл окно и выбросил оттуда мешок с подарками для детей, чем действительно мог создать аварийную ситуацию в полете…».
Затем шло описание попыток «самовольно снизить скорость и высоту» и в конце – что «команда вела себя при этом обычно, как и положено себя вести солдатам-фронтовикам с гражданским населением».
Никакого раскаяния в избиении работника правоохранительных органов Макеева в записке не прочитывалось, более того, закончил ее Кузнецов так:
«А сбежавших от борьбы с фашистами бездельников и интриганов топил и топить буду».
От последующей разборки – по поводу фингала под глазом Макеева, платков с режимного объекта, мальчика из семьи сосланного в лагерь поволжского немца – всех причастных к операции «Малый провиант» спас звонок замполита какому-то начальнику из ЦК партии в Ташкенте.
Местный чекист итогами своего расследования, однако, был в принципе доволен: да, болел глаз, но он, Макеев, показал себя бдительным и аккуратным офицером; летный состав перестанет заноситься и начнет уважать НКВД, и значит, ему, Макееву, можно надеяться хоть на какое-то повышение по службе.
На повышение его действительно перевели, но куда-то в приграничный город, и, как говорили, там он через десяток лет памятник Сталину то ли лично сносил, то ли, наоборот, охранял его от сноса… Об этом при Хрущеве говорить было особо не принято, так что деталей и подробностей никто до сих пор не знает. Но что Макеев при этом отличился – это точно. А еще вспоминали, что до войны в Бухаре он религиозные книги сжигал, прикуривая от костра папиросы.
…В школе Тельмана об истории с конфетами, кровью на памятнике и платочками из военного городка быстро забыли. Обо всем этом каждый год рассказывала своим новым питомцам только Валентина Максимовна, да и матери вдруг повзрослевших Карла и Иры время от времени вспоминали. В общем дворе еще долго бережно хранили обертки от московских конфет: поразительно – от них каждый раз исходили словно новые сладкие запахи...
Заведующий гастрономом Хамраев вскоре попался на крупных хищениях; после же выхода из тюрьмы никто его в этом городе больше не видел. Продолжала работать без выговоров и повышений буфетчица Гусева: после того случая ее в военном городке шутливо прозвали кровавой Дездемоной.
Гула небесных машин, рева моторов, от которого все другие звуки над городским сквером вдруг смолкали, больше не было. Вожди на скамейке к весне приобрели один – новый нос, второй – новый глаз. А вообще, честно говоря, бухарцы помышляют не столько о памятниках, сколько о жизни в настоящем – чтобы была она человеку не в тягость, а в радость.
Сейчас в Кагане, или так называемой Новой Бухаре, стоит памятник самолету. Старики говорят, что это тот самый «сладкий бомбардировщик» и есть. О нем любят рассказывать местные гиды; особенно удивляются этим рассказам американские и немецкие туристы.
Добавить комментарий