Колодец

Первым быть хорошо! Что в космосе, что в списке награждённых... Это вам каждый скажет. Правда, каждый?!

– Правда!

Ну вот! Не вру, значит. Да ведь и так понятно – если первый, то молодец!

А вообще, самым первым был Адам. Адам Иосифович. Через четыре двора от меня живёт. Фамилия у него какая-то странная – не то Задов, не то Жабов. Что-то короткое, но, так или иначе, с природой связанное. А вообще, по касательной помню, а значит, и условно весьма... Могу и ошибиться. 

Но теперь уже никто фамилиями особо не интересуется. Говорят – какая разница, как человека звать? Главное, чтобы хороший это человек был, правильный. И ведь не поспоришь... 

Знал немного я этого Адама. Ну как – знал? Так, как можно знать человека, который через четыре двора от тебя живёт. Головами кивали при встрече, здоровались, закупку дров иногда обсуждали. Старый, седой, умудрённый многими хворями и жизненными разочарованиями. Из-под бровей всё время смотрит, губы тонкие, нервно скомканные. Каждый так прямо и скажет, что человек неприветливый. 

Правда, каждый?

– Правда! Вылитый мизантроп!

Вот-вот! Именно – мизантроп. На первый взгляд если.

Ну а как чуть лучше узнаешь – вроде и обычный человек. В юности, говорят, планерным спортом занимался, на соревнованиях многих места почётные занимал. Ну а потом жизнь заездила, пообтрепала, согнула местами в бараний рог. И, надо сказать, очень многими местами.

Никогда бы не сказал, что он первым станет. Но именно он и стал... 

А второй была Дебелина Ерохова. Так себе женщина... Во многом и не женщина – суровая, грубая, с лицом, на мозоль похожим. Что ни слово – то мат, что ни взгляд – то распря... Если так подумать – жизнью вылитый Адам, только в юности планерным спортом не занимавшийся и до почётных мест ни в чём не добравшийся... 

Вот они и стали, так сказать, первопроходцами.

А вообще, всё с колодца началось... 

Жил от меня по соседству старик Лаптев. Вроде как дурак. По крайней мере, таковым его окружающие при жизни почитали – всё умиротворенным в последние годы ходил, к доброте и пониманию всех призывал, водой из своего колодца угощал. Тут уж, как ни крути, ничего хорошего о человеке не скажешь. Но вот если так, без житейских эмоций, предметнее разобраться – дураком он совершенно точно не был. По образованию не то астрофизик, не то геолог – не помню точно. Но, во всяком случае, плоскостями для рядового человека непривычными занимался. 

Занимался, занимался – до многих званий дозанимался. И степени научные, говорят, по-молодости имел, и коллег за незнание дураками смело, прямо в лицо, называл. Жёны у него, говорят, в своё время, горстями велись, деньгами не бедствовал, по меркам обывательским. Квартиры, статьи научные, борода профессорская… 

Вот и дом себе прикупил деревенский. Давно дело было. В те времена как раз дачная истерия разгоралась – всем хотелось кусок природы себе урвать для отдыха и хвастовства. И всё бы хорошо (сильно не докучал – приедет на день выходной, шашлыками округу учадит, да и уедет себе), но со временем колодец выкопать решил – гордости много по соседям водой побираться у него было. И копал не абы как, а по-научному – всё с письменами да картами сверялся. Вот и выкопал... Остался навсегда, городу рукой махнул, всё у колодца своего ошивался... 

Помер недавно. Спокойно помер. О такой кончине обычно говорят – отошел. Ну как будто и вправду, не помер человек, а пару шагов в сторонку сделал, чтобы живым в их суете вечной не мешать. Сказал только на одре смертном – мол, колодца моего не забывайте. Для всех мастерил, всем и воду пить, и прочее... 

А вся история, в общем, с чего началась? Адам (тот что первый) в колодец Лаптевский упал. Случайно, то есть без умысла. Еле вытащили. 

Помню, сижу на дворе вечером, и вдруг слышу крик – аааа! – и вот отчего-то сразу прямо так и подумалось – не иначе как Адам в колодец Лаптевский упал. 

Прибежал – а там, у колодца, уже все соседи собрались. Им тоже про Адама почему-то сразу подумалось. 

Вытащили, а Адам озирается торопливо, благодарит, про каждого фразы хорошие произносит. Тот у него рыбка, другой – соколик, а третий так и вовсе – бусенька. Правда, тот, другой и третий?!

– Ну да.

– Было дело!

– Как есть, говоришь! 

Так вот. Значения этой вежливости никто, ясное дело, не придал – если тебя из колодца вытаскивают, не только бусеньками всех называть станешь, но и вовсе соловьём запоёшь.

А Адам, он ведь и по жизни такой – один день, вроде бы, и ничего, а назавтра матом тебя обложит ни за что, ни про что, плюнет и дальше пойдёт. Изменения, в общем, у него и прежде бывали, но изменения циклические, а значит, и не изменения вовсе.

Вытерли его немного, да и разошлись. Ничего особенного. Вроде как и молодцы.

А на следующий день ко мне Метелиха заглянула, соседка моя. Зашла и говорит – неладно, мол, дело с колодцем этим. И Адам не запросто так упал. Колодец, будто бы, необычный.

– Чего это необычный? – спрашиваю. 

– А того! Адам вон – совсем изменился человек... 

Ну, значения словам её, ясное дело, придавать я не спешил. На селе у нас всегда так – стоит кому помереть или в колодец упасть, молва сразу же мнениями обрастать начинает.

Одно лишь меня насторожило. Подумалось вдруг отчего-то, что во времени скором кто-то опять в этот колодец угодит. А Метелиха тут же и сказала как есть:

– Я вот думаю, во времени скором кто-то опять в этот колодец угодит...

И ушла.

А к вечеру опять крик – ааааа! – и снова все к колодцу бегут.

Так и есть – Дебелина свалилась! 

Адам рядышком стоит, не делает ничего. Взглядом умилённым, понимающим на происходящее смотрит. Прочие же копошатся – кто верёвками, кто советом.

Вытащили Дебелину...

– Сыночки мои, братушки! – со слезами голосить начала. – Как же это я жила до сих пор, творя ненужное, обижая всех, кого ни попадя?! Уж простите меня, простите! 

С Адамом обнялись – смеются и плачут.

– Уж ничего, искупим! – Адам ей ласково говорит, рукой по волосам мокрым поглаживает. 

– Как есть! – Дебелина головой кивнула.

И стоят дальше, светлыми взглядами всех озаряя... 

– Во дела! – алкаш Рыжухин сказал.

– Как наяву видела! – ахнула Метелиха.

– А третьим кому, интересно, быть? – пастух Фёдор поинтересовался.

– А разве надобно? – спросил кто-то, а может быть, и я даже. 

– Да как день! – хором все ответили.

Не вру все?!

– Так и было!

В общем, испугались. О Лаптеве припоминать начали – как жил, как помер, что о колодце своём говорил. Судачить принялись, что колодец этот, будто бы, и не совсем, чтобы колодец. На внешность – спору нет! А если так, по существу... Тому же Рыжухину сам Лаптев, якобы, и говорил – мол, где верх, где низ – всё людьми выдумано. А потому, нельзя и возможности исключать, что колодец вырыт, быть может, и в обратном направлении – не в землю, а на небо.

Задумываться люди стали... Да и Адам с Дебелиной масла в огонь подбавили. Не словами, конечно, а делами своими чудными – целыми днями всё в трудах, заботах и словах благодарности. С одной стороны, тут и сомнениям место есть – как ни крути, головой ударились, а с другой...

В общем, как есть скажу! Как есть, ты не возражаешь?

– Да без проблем! Давно уж пора!

Ну так вот – людьми они стали. Настоящими. Такими, какими и все люди должны быть, если брать их по идеалу и многим представлениям духовным.

Сам видел – выйдет Дебелина во двор, постоит минутку, глазами ясными на небеса посмотрит, подумает что-то там, а потом пойдёт - и дело доброе сделает. Себе, чужим – ей, видно, без разницы. Ну и Адам упирается – как бы это без пользы минуты времени не провести...

А Васька Баклажанов и вовсе ремонтом в школе занялся, на личных началах. Он, кстати, третьим в колодец нырнул. А следом пастух Фёдор. Поговаривают, что не сам он упал – вроде бы, как толкнули его. Мол, подошел в колодец плюнуть (Фёдор, он такой), а вдруг и рухнул. Вылез - и сразу же на ферму подался, коровники чистить. Мол, негоже скотине в грязи прозябать, раз уж она живая и чувствует.

Старуха Викентьевна следом прыгнула. А как вылезла, так прямо и заявила – смерти больше не боюсь, а оттого и злой больше быть незачем. Это раньше от страха злою была... 

Ну а потом... Потом уж один за одним прыгать принялись. Старухи, старики, соседи, прохожие... Все как-то так сразу и согласились, что нашему человеку, чтобы жизнь новую начать, нужно сперва непременно в колодец прыгнуть. Иначе – никак! 

Даже Рыжухин, друг мой, через месяцев пару не выдержал. 

Идёт, помню, мимо – мрачный, синий, трясётся весь. С перепоя с ним ведь по-другому и не бывает. 

– Куда? – спрашиваю.

Мы ведь с ним одноклассниками когда-то были. За одной партой сидели.

– Ай, – рукой махнул, – Надоело всё! Пойду в колодец прыгну! 

– А не страшно? Утопнуть не боишься? Позвал бы хоть кого верёвкой подсобить, подстраховать... 

– Так ведь и так все прибежите, вытащите. Все чувствуют, когда в колодце Лаптевском кто окажется... 

Ну, думаю – в добрый путь, в добрый путь! 

Но сам я на этот раз не пошел. Удержался, хоть и нелегко было. Слышал же, как Рыжухин кричал – ааааа! Слышал, как и на помощь к нему все бросились. А сам не пошел. За печь удержался, да за комод свой старый. Ума приложить раньше не мог, для чего он мне, а вот, оказывается, для чего. 

А через полчаса опять Рыжухин мимо двора идёт – мокрый, довольный, аж сияет... Ни синевы в нём не осталось, ни сомнений. Другой человек, если судить не по паспортной внешности.

– И как это я, – говорит, – столько лет одними безобразиями жил?! Вот пойду прямо сейчас, и соседу своему, Витьке Дегтярёву, за просто так печь отремонтирую! Я ведь в печах неплохо понимаю. Дед печником был, вот и я людей обогревать стану, ремесло фамильное вспомню…

С тех пор не пьёт, уважением среди селян пользуется, жениться подумывает на Аське Беловой. Та тоже через колодец пролетела – остепенилась, белья настирала, прекратила шатания свои. Как ребятёнка где увидит – слёзы текут от умиления.

Да и вообще деревня наша теперь – словно художником умелым нарисована. У всех порядок, быт да благоразумие. Заборы все ровные, выкрашенные и без умысла спрятаться выстроены. Такой забор как увидишь – сразу в гости зайти хочется. А зайдёшь – пожалеть не суждено. Всякий примет, всякий с душой отнесётся.

А уж если посева пора, или урожай собирать – тут уж и вовсе глаз не отвести! Всей гурьбой начинают, всей и заканчивают. Да с песнями, с гуляниями допустимыми...

Все через колодец Лаптевский пролетели. Правда, все?

– Правда, да не вся!

Ну-ну! Знаю, к чему клоните. Но и не торопить прошу... 

Лишь я пока в колодце этом не бывал. Не хочу. Всеми силами креплюсь. Небо ли там, земля – не вникаю. Не моё дело... Боюсь, конечно, что силою заволокут, но ежели что – не дамся! Из последних сил не дамся. Зубами в землю вцеплюсь!

Последним быть не хочу. И без того всю жизнь не первый. А последнему и в раю не место, тем более, если по внешности рай этот – вылитый колодец…