Иногда в памяти тусклым светом отдаленной звезды возникает давно забытый эпизод, который постепенно, разгораясь все ярче, превращается в знакомый до мельчайших подробностей, богатый красками мир, и не беда, что какие-то детали не более чем дежавю, поскольку память не в состоянии удержать каждую мелочь и предлагает довольствоваться вымышленным вместо реального.
Однако, надеюсь, что мне все же удалось восстановить историю моей трехнедельной болезни достаточно точно.
В мае 1974 года меня, как и миллионы других советских юношей, призвали в Советскую Армию и я попал в Проскуровский Краснознаменный полк связи, которым полагалось гордиться каждому, удостоившемуся такой высокой чести.
Служба началась в мае, а уже в августе того же года значительная часть нашего полка полегла в неравном сражении с эпидемией дизентерии. Непонятно откуда взявшаяся болезнь косила как молодых бойцов, с не привыкшими к суровой армейской пище желудками, так и старослужащих, чьи желудки, тренированные комбижиром и жареной селедкой вперемешку с грубой овсяной кашей, сравнялись по плотности с закаленными многокилометровыми бросками мозолистыми пятками и задубевшими от непосильного стука по клавишам телеграфных аппаратов пальцами.
В полку ввели карантин, пострадавшим, коих насчитывалось до трети личного состава, отвели, превращенную в лазарет одну из больших казарм, изолировав ее от остальных корпусов. Военнослужащие радостно болели, вдали от учебных классов, огневых городков и спортивных тренажеров. И вот, в октябре месяце, когда болезнь почти отступила, пал в бою с болезнью самый выносливый из необтесанных интеллигентов, рядовой Игорь Волошин. Поддерживать карантин ради одного салаги, командование сочло нецелесообразным, и меня, служебным автобусом, расчитанным на перевозку полкового оркестра, отправили в гарнизонный госпиталь Киевского военного округа.
Не скажу, что в инфекционном отделении госпиталя меня приняли с радушием, но в койке и пайке не отказали. Болезнь протекала без больших проблем, и неделя в палате мне даже как-то не запомнилась. Военный госпиталь работает без выходных, и в воскресенье, с первыми лучами позднего осеннего солнца, меня выписали в часть. Но, естественно, в краснознаменную часть я сразу не поехал, поскольку нечего делать там в выходной день.
Какое же счастье после 5-тимесячного отсутствия оказаться в самом центре Киева! День стоял чудесный, тепло проникало во все закутки моей, еще не вполне изможденной армейской души, и я радостно промаршировал по бульвару Леси Украинки и Крещатику до станции метро, не встретив на своем пути ни одного патруля. Добравшись до дома, я переоделся и убежал к товарищу Сеньке, с которым мы провели большую часть дня, гуляя по нашим старым протоптанным маршрутам. Наконец, ближе к вечеру, мы с Сенькой расстались и я стал собираться в дорогу, то бишь в воинскую часть, до которой было часа три езды разными видами транспорта. И тут произошло самое странное в этой истории – я почувствовал, что заболеваю.
Температура неожиданно подскочила до 37,5С. Я позвонил в свою воинскую часть. Дежурный офицер, подивившись такому неслыханному рассказу, приказал мне вернуться в госпиталь.
Добравшись до госпиталя, я уже чувствовал, что не на шутку болен. Дежурный по инфекционному отделению молодой врач-летёха, не имевший опыта в столь сложных нештатных ситуациях, и, очевидно, усомнившийся в моих честных намерениях, всунул мне градусник, который показал 38С. Усомнившись еще раз, летёха воткнул в меня два градусника сразу. На сей раз температура поднялась до 38,3С. «Да-а-а, - протянул дежурный – у тебя, рядовой, железное алиби», - после чего отправил меня в палату.
И тут началась самая интересная часть моей болезни.
Наутро пришел военврач, подполковник Черный. Он послал меня на анализы, которые, однако, не выявили никакой дизентерийной заразы в моем организме. Подполковник удивился и принял неожиданное для военного человека решение – взял стетоскоп и заглянул мне в грудную клетку, в самую душу. Результатом он был очень озадачен, поскольку доносившиеся хрипы не могли свидельствовать о дизентерии, они явно указывали на воспаление легких. Подполковник немедленно перевел меня в отделение пульманологии, но его подозрительность, равно как и подозрительность врачей этого отделения, осталась. На следующий день – во вторник - у моей постели был созван консилиум.
Несколько солидных товарищей, на погонах которых под белыми халатами просматривались золотые звезды средней величины, собрались у моей койки, чтобы решать мое ближайшее будущее. С одной стороны, я был, конечно, слегка испуган, но с другой - во мне горела решимость отстоять свое честное имя и выстраданное за понедельник право болеть воспалением легких. Звезды медицины долго меня прослушивали, щупали, и, кажется, даже пытались надкусить, решая, что же со мной делать, но потом плюнули и оставили болеть в сиянии своих звезд как есть.
Следующие две недели были полны впечатлениями и новыми знакомствами. Я как-то подозрительно быстро выздоровел и полагал, что к концу первой недели воспаления легких меня вытурят из госпиталя за симуляцию, но пришедший лечащий врач подумал и решил оставить еще на неделю до полного восстановления не слишком пошатнувшихся сил. Правда, сейчас мне кажется, что причина была не в моей болезни, а в возможности молодого врача пообщаться с интеллигентным человеком, поговорить о книгах, живописи и поэзии. В палате, кроме меня, было еще человека 4 не сильно хворых солдатика, и мы с удовольствием играли в карты и шахматы, вспоминали гражданку, рисовали и писали письма любимым. Периодически к нам наведывались другие молодые врачи, чтобы поделиться свежими впечатлениями своей сексуальной жизни. Нам, солдатам, утомленным отсутствием женского внимания, это было исключительно важно, и уточняющие вопросы сыпались со всех сторон.
В соседней палате прохлаждались танкисты. Один из них – высокий крепкий русский парень, родом из Узбекистана, во дворе госпиталя на костре в большом казане готовил настоящий узбекский плов. В госпитале он находился достаточно продожительное время, обжился и даже успел получить из дома специи для этого изумительного блюда. Процесс приготовления был длительным, парень тщательного перемешивал жирный и рассыпчатый рис, снимая пробы и подсыпая специи по своему вкусу. Мы стояли вокруг костра и наслаждались ароматом, жадно облизываясь и пуская бутылки с пивом по кругу. Странно, почему нам никто не сделал замечание, за такое вполне можно было и вытурить из военного госпиталя. Ну а потом танкист..., впрочем, кажется, он был не совсем танкистом, а поваром в танковом полку, стал рассыпать в наши алюминиевые миски горячий плов. Дно миски быстро становилось горячим, и я перекидывая ложку из руки в руку, выхватывал очередную порцию и отправлял в рот, где рис моментально растворялся, оставляя после себя восхитительные по вкусу кусочки баранины. Кажется, тогда я впервые попробовал баранину, которую полюбил навсегда.
Хм, приятно вспомнить...
О чем это я?... О своей болезни. От чего же меня тогда лечили? Ах, ну да, от дизентерии, хотя нет, - от воспаленния легких...
Прошло с тех пор более 45 лет, но меня до сих пор мучает вопрос – чем же я болел тогда на самом деле? Кого б спросить?
Добавить комментарий