В восьмом классе математику преподавал у нас директор школы –пожилой (по нашим тогдашним представлениям), плотный, круглолицый, однорукий и усатый. Делал это неинтересно, воспоминания о нём остались невнятные и очень отрывочные. Правда, одна его афористичная фраза «Знак бесконечности – недоделанная восьмёрка в лежачем положении» запомнилась на всю жизнь.
Уроки были довольно тягостные, скучные; неудивительно, что мы отвлекались. Ему это, естественно, не нравилось. А так как увлечь нас не удавалось, директор прибегал к привычным ему административным методам.
Однажды Миша Лерман, упитанный мальчик по кличке «Поня» (производной от «пончик»), во время скучного объяснения тихонько беседовал с соседом по парте, что-то рисуя на листке бумаги. Директор отреагировал на это, не заботясь, как часто у него бывало, о чёткости формулировки:
– Лерман, поставь ручку!
Оторванный этим окриком от увлекательного занятия, Поня, не задумываясь, автоматически выполнил команду буквально – вертикально поставил ручку на переднюю часть парты рядом с гнездом под чернильницу-«невыливайку». Не думаю, что он сделал это намеренно, «с подковыркой» – он совсем не был проказником; обычно при обращении к нему учителя лицо Миши приобретало робкое и растерянное выражение.
Ручка, естественно, упала на пол; Миша, отдуваясь, неловко полез за ней под парту. Мы заинтересованно наблюдали за этим неожиданным спектаклем и откровенно веселились. Директор не выдержал и выкрикнул (чего за ним обычно не случалось):
– Вон забирайсь! Домой! С техничкой!
Собственно, из-за такой необычной фразы эта ситуация мне и запомнилась…
А в девятом классе на первый урок математики пришёл к нам человек, которого не только я, но и все мои одноклассники с благодарностью помнят всю жизнь.
В класс вошёл небольшого роста мужчина. Строгое лицо, короткие лаконичные фразы: «Меня зовут Арон Евсеевич. Я буду преподавать у вас математику. Не знаю, любите ли вы этот предмет и как вы его знаете. Обещаю, что знать будете хорошо. А если ещё и полюбите – это будет очень хорошо; надеюсь, что мне это удастся».
Мы не были готовы к такой постановке вопроса. Большинство ребят любили совсем другие занятия: одни занимались спортом, другие общались с более старшими и не совсем благополучными «пацанами» с припортовой Приморской улицы; в общем, все находили разные увлекательные способы проводить время – в приморском городе это бывало особенно интересно. Но полюбить математику? Для большинства из нас это казалось несерьёзным, и они это, как говорят в Одессе, «не взяли в голову». Как потом выяснилось, напрасно.
«Арон» (так мы его сразу стали называть между собой и в школе, и все годы потом; для краткости я воспользуюсь этим и сейчас) начал с того, что в ускоренном темпе заново «прошёл» с нами курс восьмого класса. Незаметно он умудрился каким-то неведомым образом вызвать у нас интерес к строгой алгебре и раскрыть красоту геометрии. Лёгкая картавость придавала его речи особый шарм, а иногда проскальзывавший небольшой акцент и не совсем классические для русского языка интонации совершенно перестали замечаться.
Сам он всё формулировал очень чётко и постепенно увлёк логикой рассуждений, дал почувствовать красоту точных доказательств и лаконичных решений. Приучая нас к этому, сам Арон иногда позволял себе образные выражения, стимулируя наше воображение, желание думать, искать:
– Лорбер, ты решил правильно. Но зачем ты поехал на Большой Фонтан (так назывался дачный район Одессы – М.Г.) через Москву? Попробуй найти более короткое решение, заодно и на билетах сэкономишь.
Особенно ценил он нетривиальные способы достижения результата и радовался за их автора вместе со всем классом. И постепенно даже всегдашние троечники, к другим предметам не проявлявшие интереса, включились в эту увлекательную игру.
А у нас всё чаще стало появляться желание задавать вопросы:
– Арон Евсеевич, а почему…
– Гаузнер, ты знаешь, где у человека печёнка (звучало скорее как «печёнкЭ»)?
– Ну, примерно…
– Где примерно?
– Ну, здесь…
– Вот! Именно там ты у меня сидишь со своими вопросами! Шучу… Нет, конечно, спрашивайте, это хорошо, но лучше бы сначала сами подумали головой, придумали ответ, и тогда мы обсуждали бы уже его.
Именно к «подумать головой» подталкивал нас Арон Евсеевич, и постепенно мы входили во вкус. Конечно, делали это неумело, ошибались, но со временем стали пытаться «доходить до самой сути» и начали понимать, что «шевелить мозгами» ещё интереснее, чем задавать вопросы. Наверное, в этом – основная его заслуга перед нами, но поняли мы это лишь со временем.
Арон Евсеевич ушёл на фронт, не успев окончить физмат. В начале войны молодых людей, имевших математическое образование, направляли в артиллерийские училища и после ускоренного курса выпускали лейтенантами. Подробности его фронтовой биографии и жизни после войны Арон с нами никогда не обсуждал. Потом мы узнали, что он прошёл всю войну в артиллерии, получил тяжёлую контузию, был комиссован. Это обстоятельство существенно для понимания следующего эпизода этого рассказа.
Иногда Арон энергично начинал говорить ещё от двери класса по пути к учительскому столу:
– Сегодня у нас новая, довольно сложная тема. Поэтому не отвлекаемся ни на минуту. Все учебники мне на стол немедленно. За разговоры получите сами знаете что.
Тут же на столе вырастали две стопки учебников, переданных по рядам. Мы уже знали, что его очень раздражает, когда кто-то, слушая объяснение, заглядывает в учебник – обычно он излагал новый материал по-своему.
В классе устанавливалась напряжённая тишина. Арон Евсеевич не терпел даже короткого шепотка, когда кому-то хотелось что-то из сказанного прокомментировать соседу по парте. Отучил он нас отвлекаться необычным образом. Если, услышав разговор, Арон писал на доске, реакция была мгновенной – он поворачивался, и в лоб заговорившему летел мел; если же он рассказывал, стоя у стола – в качестве метательного снаряда использовался верхний учебник из ближайшей к правой руке стопки.
Попадания были по-артиллерийски точны. Увлечённый Арон ронял короткую фразу: «У меня «десятая А» (вероятно, он имел в виду какую-то статью его медицинского освидетельствования), я за травму не отвечаю» – и тут же, не теряя темпа, продолжал излагать тему урока.
Казалось бы, такие вопиюще непедагогичные поступки должны были вызвать возмущение, жалобы родителям, их обращение в дирекцию школы. Но ничего подобного ни разу не было!
Правда, однажды Арон поделился с нами своим впечатлением от общения с одним из родителей. Наш одноклассник Алик Шилин имел несколько спортивных разрядов. Парень он был толковый, но учёба в число его приоритетов тогда не входила. Арон Евсеевич, почувствовав возможности Алика, бывал иногда к нему излишне строг. Однажды вспыльчивый Шилин не сдержался:
– Отец ругал меня за оценки по математике, а я сказал ему, что вы их мне ставите несправедливо, придираетесь.
– А где работает твой отец?
– В аэропорту.
– Попроси его прийти ко мне.
Через несколько дней Арон, поставив Алику за ответ тройку с плюсом (бывало и такое), вдруг с серьёзным выражением лица сказал:
– Между прочим, вчера ко мне приходил отец Шилина. Я испугался – подумал, что он на меня сверху самолётом сядет. Но он, в отличие от сына, разумный человек. Мы с ним хорошо поговорили и поняли друг друга. А ты, Шилин, с твоей головой тоже можешь быть умным, если почаще будешь не только бегать, но и думать.
Постепенно мы привыкли к требовательности Арона. За малейшую неточность формулировки, ошибку при вычислениях, за не самое рациональное решение он безжалостно снижал оценку – и обязательно пояснял причину. Правда, делал исключение, если решение было оригинальным, творческим; тогда он закрывал глаза на мелочи, но непременно говорил: «В следующий раз послабления не будет».
При вызове к доске он мог спросить ученика по любому ранее пройденному разделу, если ответ давал основание для этого. Возражения типа «Но ведь это мы проходили давно…» не принимались, и мы к этому привыкли.
Перед каждыми каникулами «внутри» учебного года – осенними, зимними, весенними – Арон Евсеевич давал нам решать по 30-40 и больше задач, взятых из неведомых нам источников. Как правило, среди них не было таких, где достаточно было использовать просто знание правил и теорем – они требовали сообразительности, а если додуматься до способа решения, часто оказывались не очень сложными. Такие наборы он почему-то называл «эшелонами» (звучало это слово как «эшАлон», думаю – намеренно).
Не справлявшиеся двоек за это не получали, но решить «эшелоны» было престижно, и практически все в этом соревновании участвовали. Интересно, что иногда наиболее интересные и необычные способы решения придумывали не «передовики», а ребята со скромными оценками. Как их тогда хвалил Арон, как ставил всем в пример, как радовался за них!
Программу 10-го класса он закончил к Новому Году, а в оставшееся время, рискуя неприятностями при возможных проверках, повторил с нами весь курс математики за три года, выделяя главное и заставляя кое-что переосмыслить.
Не случайно большинство высоких оценок на вступительных экзаменах в институты мои одноклассники получали именно по математике. Имевшие у Арона твёрдую тройку меньше четвёрки не получали, а «четвёрочники» часто сдавали на «отлично».
Только после окончания школы я понял, как много дал нам Арон такого, что выходит за пределы курса математики. Он приучил нас к логическому мышлению, умению формулировать и чётко выражать мысли. На этом фоне развитие пространственного воображения (я это почувствовал при изучении начертательной геометрии – бича многих студентов и особенно студенток) было хоть и очень полезной, но частностью; пользу от этого я в полной мере ощутил, работая всю жизнь конструктором.
Наверное, мы учились у него не только математике. Однажды он, обсуждая с нами поступок кого-то из ребят, сказал: «Всегда помните, что вы – мужчины!».
Потребовалось двадцать лет после окончания школы, чтобы нам впервые захотелось собраться всем классом. К этому событию мы подготовили отчасти шутливую, отчасти серьёзную анкету и раздали её для заполнения в течение 5 минут, сидя на своих местах в бывшем нашем классе. Один из вопросов был «Кто из учителей тебе больше запомнился и почему?».
Как и следовало ожидать, 17 из 24-х участников встречи назвали Арона Евсеевича. Приведу выдержки из нескольких экспресс-ответов: «Арон. Почему? Мы все это хорошо знаем», «умением увлечь», «преданностью», «юмором и обаянием», «за огонёк», «за его незабываемые уроки», «эшелоны – это было дело!», «низко кланяюсь ему», «использованием мела в воспитательных целях».
Потом мы хорошо посидели в ресторане, а второй день той встречи провели на природе. Упоминавшийся выше Алик Шилин, ставший к тому времени директором завода, организовал выезд на чудесный зелёный островок, затерянный в плавнях реки Турунчук – притока Днестра. Мы сидели – кто на расстеленном на земле брезенте, кто на траве, говорили, шутили, произносили тосты. С нами был Арон Евсеевич – единственный из пятерых учителей, присутствовавших в первый день встречи.
В шляпе, в рубашке с длинными рукавами, он сидел на перевёрнутом ведре и изучающее поглядывал на нас, ставших за 20 лет совсем взрослыми. Я смотрел на его задумчивое лицо, такое необычно серьёзное на фоне общего веселья, и в какой-то момент подумал: «А ведь он нас любит – и стесняется это показать!».
Такие встречи стали традиционными и повторялись каждые пять лет почти без перерывов. За несколько месяцев до второй встречи я и двое моих товарищей пришли к Арону Евсеевичу домой. Он обрадовался, пригласил нас за стол и, позвав жену, сказал в иногда присущей ему полусерьёзной манере, не улыбаясь: «Кто не знаком – знакомьтесь, а кто знаком – просто поздоровайтесь: моя жена Полина. Сейчас мы будем пить чай с вареньем из райских яблочек!».
К сожалению, больше мы не виделись…
Комментарии
Он учил думать головой
Счастлив тот, у кого были такие учителя. И те, у кого были такие ученики. Он поучился у Вас совершенно как живой
Добавить комментарий